Инженер Петра Великого 11 (СИ) - Гросов Виктор

Пока де Торси переводил, до меня дошло, что это уже не светская беседа о тяготах власти, а лекция по управлению проектами на высшем уровне. Людовик описывал то, что в моей прошлой жизни носило название «системное сопротивление» или «саботаж среднего звена». Оказалось, не важно, какой век на дворе: законы, действующие в Кремле, Версале или совете директоров «Газпрома», остаются неизменными.

— Каждое мое начинание, — Людовик смотрел на огонь, словно видел там лица, — будь то новый эдикт или новая мануфактура, встречало нежелание. Шипение в коридорах. Просьбы отложить. Мои герцоги, чьи предки клялись в верности короне, видят в сильном государстве угрозу своим родовым гнездам. Им не нужна великая Франция. Им нужна спокойная жизнь в своих поместьях.

Лицо Петра каменело. В каждом слове француза он, без сомнения, узнавал отражение своей боярской думы, вороватых сановников и старых воевод, для которых указ из Петербурга — повод почесаться. Он тащил в будущее целую страну, а она упиралась, цепляясь за прошлое каждой мошной и каждой вотчиной.

На моих глазах два хищника, всю жизнь перекраивавшие мир под себя, признавали друг в друге ровню. Оба говорили на одном языке — власти и ответственности.

— Не понимают! — Пётр грохнул кулаком по колену. — Не понимают, что без моей руки все их вотчины, все титулы прахом пойдут! Видят во мне тирана, а я… я обруч на треснувшей бочке!

Де Торси и эту тираду превратил в страстную, но вполне пристойную речь о бремени самодержца.

— Государство — это воля, мой друг, — спокойно поправил Людовик. — Воля одного, навязанная косности многих. Потому нас и ненавидят. И боятся. Особенно там, — его взгляд переместился на карту, — в Лондоне. И в Вене.

Взгляд Людовика сместил и тему разговора, хотя суть осталась прежней. Англичане с их парламентом, где любой торгаш мог оспорить решение короля. Австрийцы с их лоскутной империей, где император — первый среди равных, а не абсолютный хозяин. Их панически пугал не столько масштаб наших армий, сколько вирус абсолютной, ничем не ограниченной власти, подкрепленной технологической мощью. Наш союз представлял для них и политическую, и идеологическую угрозу.

— Они не успокоятся, — Пётр ткнул пальцем в Англию, будто хотел ее раздавить. — Пока мы с тобой сильны, они будут нас грызть. Изнутри. Подкупать моих бояр, твоих герцогов.

— Они уже это делают, — кивнул Людовик. — Мои люди доносят: в Гааге они не смирились с поражением. Ищут хитрый способ ударить. И они его найдут.

Медленно поднявшись с опорой на трость, он встал рядом с Петром. Старый, иссушенный властью лев и молодой, полный яростной силы медведь. Два полюса новой Европы. Рядом с ними я, инженер из будущего, мысленно переводил их слова в дивизии и заводы. Вся моя промышленная империя была инструментом в их руках, причем в игре, правил которой я до конца так и не понял.

— Значит, — Пётр посмотрел на Людовика в упор, — давить гадину будем вместе. Ты с того конца, я с этого.

Де Торси на мгновение запнулся, подбирая слова для перевода этого предложения.

— Умный враг, Пётр, — Людовик положил свою сухую руку на широкое плечо царя, — лучший повод для крепкой дружбы.

Пакт был заключен. Союз двух самодержцев, направленный против остального мира. Отлично. Договорились. А разгребать последствия, как всегда, предстояло мне. Глядя на них, я думал лишь об одном: во что мне обойдется эта их «крепкая дружба» в тоннах стали и человеческих жизнях?

Пётр, будучи солдатом до мозга костей, мыслил категориями полков, верфей и крепостей, инстинктивно презирая все, что выходило за рамки этой простой и понятной системы.

— Что они удумали в Гааге? — пробасил он, глядя на де Торси. — Новую коалицию собирают? Опять денег отсыплют? Пусть попробуют. Мы им клыки-то пообломаем.

Покачав головой, маркиз де Торси подошел к столу и извлек из тонкой кожаной папки несколько листов, испещренных мелким, убористым почерком.

— Нет, Ваше Величество, — заявил он. — На этот раз все серьезнее. Наши люди доносят, что удар готовится не по вашим границам. Они целятся в самое сердце вашей власти.

Он обвел нас взглядом.

— Они хотят натравить на вас Рим. Святой Престол.

Кабинет накрыла тишина. Пётр впился взглядом в маркиза, силясь понять, не издевается ли тот. Я, в отличие от царя, понимал, что это скверно. Очень скверно. Если в моем XXI веке Ватикан — скорее моральный авторитет, то здесь, в начале XVIII столетия, Папа Римский все еще оставался фигурой, способной одним указом разжечь войну на весь континент.

— Папу? — Пётр наконец обрел дар речи. В его голосе слышалось глубочайшее презрение. — Этого…? Да что он мне сделает? Анафеме предаст? Так я ему своих попов пришлю, они его самого отлучат от чего угодно, хоть от обеда!

Реакция, прямолинейная. На моем лице мелькнула улыбка. Зачем плести интриги, если можно просто дать в морду? Однако здесь этот метод не работал. Здесь начиналась «гибридная война», о которой так любили рассуждать политологи в моем времени.

— Государь, — вмешался я, пока он не наговорил лишнего, — боюсь, маркиз имеет в виду политику. Слово Папы — по-прежнему приказ для половины европейских монархов.

Де Торси с благодарностью кивнул мне.

— Именно, генерал. Папская булла, объявляющая поход на «схизматиков», станет идеальным предлогом. Она превратит обычную захватническую войну в священную и позволит Вене с Лондоном собрать под свои знамена всех, кто до этого колебался.

Людовик, до этого молча наблюдавший за сценой, постучал костяшками пальцев по подлокотнику.

— Маркиз прав, Пётр. Это очень опасная игра. Они стремятся лишить тебя законности в глазах всей католической Европы. Выставить чудовищем, врагом Христовой веры.

Лицо Петра мрачнело — до него начинало доходить. Это была война, в которой его «Бурлаки» бесполезны.

— Но с чего ему на нас злиться? — не сдавался царь, пытаясь нащупать понятную ему логику. — Мы с ним не воюем, торговых путей не делим. Какие у него к нам счеты?

Вот он, мой выход. В последние дни я не зря заставил Остермана вывернуть наизнанку всю доступную информацию по возможным врагам Российской империи. Картина вырисовывалась прелюбопытная: Папский престол напоминал не монолитную скалу, а скорее старый, подгнивший фрегат, который отчаянно латают на ходу, чтобы он не пошел ко дну.

— Государь, позвольте объяснить, — я перехватил инициативу. — У его святейшества Климента XI сейчас своих проблем выше крыши, и Московия в этом списке дай Бог на последнем месте.

Взяв со стола несколько лент, которыми обматывали донесения, я начал «чертить» прямо на карте, на полу, соединяя города и страны паутиной невидимых связей.

— Вот Рим. А вот Вена. Злейшие враги. Они грызутся за каждый город и каждое герцогство в Ломбардии. Для Папы усилить австрийцев, благословив их поход на нас, равносильно тому, чтобы своими руками заточить нож, который ему же всадят под ребра. Он слишком умен, чтобы на это пойти.

— Второй пункт — деньги. — Я обвел кружком Геную и Флоренцию. — Папская казна пуста; курия по уши в долгах у местных банкиров. А те, в свою очередь, берут кредиты в Амстердаме и Лондоне. Англичане могут попытаться надавить, но Климент — старый интриган. Он скорее объявит себя банкротом и устроит всей Европе финансовый кризис, чем позволит каким-то торгашам диктовать ему, с кем воевать.

— И наконец, — лента метнулась к Парижу, — внутренние проблемы. Ересь эта, янсенизм. Его больше заботит, как приструнить твоих, Людовик, непокорных епископов, а не то, как именно крестятся в Москве.

Де Торси согласно кивнул.

— Генерал абсолютно прав. Его Святейшество видит угрозу в Вене, а не в Петербурге. Более того, как это ни парадоксально, сильная Россия на востоке ему даже выгодна — как противовес непомерным аппетитам императора.

Мои аргументы, похоже, сработали. Каждый из нас — и Людовик, и Пётр, и я — подошел к проблеме со своей стороны, но вывод был один. Логика, здравый смысл и политический расчет в унисон твердили: Папа никогда не ввяжется в эту авантюру. Чистейшая глупость с огромным риском и туманными выгодами.