Инженер Петра Великого 11 (СИ) - Гросов Виктор

Позже, когда мы остались одни в отведенных нам покоях, он подошел и без предисловий спросил в лоб:

— Что, генерал, дрянь их пушки?

— Хороши, Государь. Для своего времени, — ответил я.

Он смотрел на меня секунду, затем его губы тронула понимающая усмешка.

— Значит, сделаем лучше?

— Сделаем, Государь. А это, — я хлопнул по кожаному тубусу, — сэкономит нам год работы и убережет от чужих ошибок.

Петр громко, от души, расхохотался. Он получил все, что хотел: и публичный триумф, и реальную выгоду. Довольный, он ушел отдавать распоряжения о подготовке к отъезду.

Путь на Париж обернулся нескончаемым триумфальным маршем. Каждый город и деревня встречали нас колокольным звоном и толпами зевак. Наш союз с Францией, скрепленный победой в Лилле, летел впереди нас, превращая диковинку в грозную силу, идущую в гости к своему могущественному другу.

Сбросив груз дипломатических интриг, Петр был в эйфории. Он снова стал самим собой — неуемным, любопытным, переполненным планами. Вся его могучая энергия сфокусировалась на одной точке на карте — Версале.

— Смирнов, ты представляешь⁈ — гремел он, стоя рядом со мной на броне головного «Бурлака» и размахивая руками так, словно пытался обнять всю Францию. — Версаль! Сам Король-Солнце покажет нам свое главное сокровище! Де Торси говорит, там фонтаны до небес бьют! Сотни! И все разом! Водяные театры, каскады, гроты! Вот это мощь! Вот это я понимаю — держава!

Слушая его, я ощущал, как во мне закипает глухое раздражение. Увидит он их хваленую «Машину Марли» — и все, пиши пропало. Потребует такую же, только втрое больше и из чистого серебра, а казна не резиновая. Память из прошлой жизни подбрасывала сухие, зловещие факты: этот версальский восторг обернулся для исторического Петра грандиозным, безумно дорогим проектом, на долгие годы ставшим черной дырой для бюджета. Сейчас, на девять лет раньше, опьяненный успехами, он захочет «переплюнуть» французов с еще большим размахом. И я прекрасно знал, на чьи плечи может лечь эта титаническая, бессмысленная задача.

Ну уж нет. Хватит мегапроектов ради престижа. Нам заводы строить, железные дороги тянуть, армию перевооружать, а не поливать водой золотые статуи.

Этот восторженный настрой нужно было сбить. Спорить или запрещать — все равно бессмысленно. Действовать требовалось тоньше: подготовить почву, заранее заложить в его прагматичный ум мины замедленного действия. Вечерами, когда Петр пировал с французами, я запирался в своем отсеке. На бумагу ложился не чертеж — план будущей «экскурсии». Я поднимал из памяти все, что знал о Версале, фокусируясь на его неэффективной изнанке. Пусть ему показывают парадный фасад. Моя задача — ткнуть его носом в эту изнанку. Задавая правильные, неудобные вопросы, я собирался направить его мечту в практическое, полезное русло. Или, по крайней мере, отложить на пару десятков лет.

Разговор с Нартовым только укрепил мои опасения. Андрей Константинович, наслушавшись рассказов французских инженеров, тоже горел нетерпением.

— Петр Алексеевич, вы слыхали? — говорил он мне с блеском в глазах. — У них там машина стоит, которая воду из реки на высоту в пятьдесят саженей поднимает! Четырнадцать водяных колес, двести насосов! Представляете, какая механика? Какой расчет? Хоть одним глазком бы взглянуть!

Он тоже попался на эту удочку, видя в машине вызов. Для меня же она была символом чудовищной неэффективности и гигантской траты ресурсов. Предстояло воевать на два фронта — против восторга царя и против профессионального любопытства моего лучшего инженера.

При всем при этом в моем будущем я с восторгом ходил по Петергофу. Но в сегодняшней ситуации Петергоф должен подождать.

Пока я готовил свою «диверсию», Анна вела свою войну. Заметив, куда дует ветер, она, не говоря мне ни слова, отправила гонца своим людям в Париж — настоящий стратег, всегда просчитывающий на несколько ходов вперед. Однажды вечером, когда мы вдвоем склонились над картами, планируя последние переходы до столицы, она подошла ко мне.

— Петр Алексеич, — тихо сказала она, чтобы не услышал денщик за переборкой. — Думаю, вам это будет интересно. У меня тут любопытные вести из Парижа.

Она протянула мне депешу. Развернув ее, я понял, что в руках у меня «приговор». Детальный отчет, добытый ее агентами в королевском казначействе, о годовых расходах на содержание версальских садов и фонтанов. Взглянув на итоговую сумму, я присвистнул. Бюджет небольшой армии на годовую кампанию. Деньги, на которые можно было построить десяток заводов на Урале или полностью перевооружить два гвардейских полка.

— Впечатляет, не правда ли? — в ее голосе звучала ирония. — Цена красоты.

— Это не красота, Анна Борисовна, — сказал я, возвращая ей бумагу. — Это тщеславие. Приберегите. Думаю, этот аргумент нам еще пригодится, когда восторги достигнут пика.

Она понимающе улыбнулась. Мы работали в унисон, даже не сговариваясь. Она готовила финансовую удавку, я — инженерную. Наш негласный союз против безумных трат Государя был готов к бою.

Париж был красив, однако Петр рвался дальше, его не интересовали местные достопримечательности. Все мысли царя, словно паломника к святой земле, рвались в Версаль.

И вот мы здесь Людовик XIV, опираясь на трость с набалдашником из слоновой кости, с видом гостеприимного, но чуть уставшего божества, лично вел нас по своему творению.

Петр был в своей стихии. Не бегая, как мальчишка, его огромная фигура двигалась с энергией сжатой пружины. Позолота оставляла его равнодушным, зато масштаб поражал. В статуях он видел объем выполненных работ, титанический труд тысяч людей, превративших болото в произведение искусства.

— Вот это размах! Вот это воля! — гремел он, глядя на уходящий за горизонт Большой канал. — Людовик, братец, ты великий строитель! Из трясины сотворил такую мощь!

Нартов ему вторил на свой, инженерный лад. Увидев легендарную «Машину Марли», грохочущий деревянный монстр на берегу Сены, он пришел в священный трепет. Забыв обо всем, достал альбом и принялся лихорадочно зарисовывать хитросплетения четырнадцати огромных водяных колес и сотен скрипящих насосов.

— Петр Алексеевич, смотри! — шептал он мне, тыча грифелем в бумагу. — Кривошип! Они передачу от колеса через кривошип решили! Просто, а ведь работает! И цепная передача… чертовски остроумно!

Я удивленно посмотрел на Андрея. После Бурлаков ему не должна быть интересна эта громоздкая и уродливая махина. Но нет, что-то его увлекло.

Идя чуть позади этой восторженной процессии, я начал свою тихую диверсию. Пришло время сеять семена сомнения.

У фонтана «Латона», где десятки струй образовывали трепещущий водяной купол, Пётр сиял. Поймав момент, пока французы рассыпались в комплиментах своему королю, я подошел к нему и тихо проговорил на ухо:

— Государь, представляешь, какое тут давление в трубах. Наши чугунные лопнули бы после первого же пуска. Из чего они их льют? И сколько раз в год латают? А главное — откуда столько воды? Чтобы питать все это разом, нужна целая река, пущенная вспять.

Царь нахмурился. Красота струй перестала его занимать; взгляд практика мгновенно вцепился в конструкцию, оценивая и прикидывая.

Двигаясь дальше по аллее, мой взгляд выцепил то, что я искал: в стороне, за идеально подстриженными кустами, мелькнул и исчез слуга в ливрее, отчаянно махавший флажком. Через мгновение фонтаны впереди нас, до этого безмолвные, вдруг ожили.

— Хитро, — снова прошептал я Петру. — Система гонцов. Живой телеграф, чтобы вода не лилась попусту. Работают только там, где король идет. Экономно.

Петр ничего не ответил, но восторженное выражение на его лице сменилось задумчивостью. Он начал оглядываться, его острый глаз стал замечать то, чего не видел раньше — сухие, заросшие тиной чаши фонтанов в стороне от маршрута, суетливую беготню прислуги. Этот «водный рай» был грандиозным, но все же спектаклем, рассчитанным на одного-единственного зрителя.