Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

— Но ведь улучшение медицинского обслуживания… — начала Елизавета.

— Улучшение? — перебил ее Зубов. — А кто сказал, что нашим госпиталям требуются улучшения? Русские богатыри всегда обходились без заморских выдумок. Чистый воздух, простая пища, молитва — вот что нужно для исцеления.

В голосе чиновника слышались нотки той казенной риторики, которая была столь привычна в николаевскую эпоху. Но за напыщенными словами крылась вполне конкретная угроза.

— Коллежский советник, — вмешалась графиня, — позвольте спросить, какие именно меры намерено предпринять начальство?

— Графиня, вопрос решается на самом высоком уровне. Возможно, будет издан циркуляр о недопустимости самовольных технических экспериментов в военных учреждениях. Возможно, виновные понесут дисциплинарную ответственность. — Зубов сделал многозначительную паузу. — Конечно, если влиятельные особы выскажут озабоченность подобной деятельностью, это будет принято во внимание.

Елизавета поняла, что ее пытаются запугать. Но одновременно чиновник предлагал и выход, отказаться от поддержки Воронцова в обмен на покой.

— А что, если эти… нововведения… представить в ином свете? — осторожно спросила графиня. — Не как подражание Западу, а как проявление национального изобретательского гения?

Зубов недоверчиво поднял бровь:

— Объясните вашу мысль, графиня.

— Видите ли, — Ростопчина говорила медленно, обдумывая каждое слово, — можно ведь подать дело так, что наш офицер, своими силами, без всякой иностранной помощи, создал систему превосходящую западные образцы. Разве это не повод для национальной гордости?

— Хм… — Зубов задумался. — Интересная точка зрения. Но как доказать превосходство над западными образцами?

— А очень просто, — подхватила Елизавета, почувствовав, что графиня нащупала правильный подход. — Пригласить иностранных медиков осмотреть результаты. Пусть сами убедятся в эффективности русских методов.

— И опубликовать их заключения в газетах, — добавила графиня. — Показать всей Европе, что наша наука способна на открытия.

Лицо чиновника постепенно прояснялось. Очевидно, идея превратить потенциальную крамолу в предмет национальной гордости пришлась ему по вкусу.

— Любопытный подход, — произнес он наконец. — Если действительно удастся доказать оригинальность и превосходство отечественной разработки… Его превосходительство любит все истинно отечественное.

— Тогда, может быть, стоит не препятствовать эксперименту, а наоборот, обеспечить ему поддержку? — предложила Елизавета.

— При условии правильной подачи, — уточнил Зубов. — Никаких ссылок на западный опыт, никакого принижения традиционных методов. Только прославление нашего ума и отечественной изобретательности.

Когда чиновник откланялся, графиня и Елизавета еще долго сидели молча, осмысливая происшедшее.

— Что вы думаете? — спросила наконец Долгорукова.

— Думаю, мы нашли способ обойти препятствие, — ответила Ростопчина. — Но теперь вашему капитану Воронцову придется быть крайне осторожным. Одно неверное слово, и его объявят либералом и западником.

— Как же тогда дать ход этому проекту?

— Будем ходатайствовать о поддержке, но в совершенно ином тоне. Не о заимствовании европейского опыта, а о торжестве нашего гения. — Графиня грустно улыбнулась. — Какие только маски не приходится надевать, чтобы пробить стену чиновничьего консерватизма!

Елизавета кивнула, понимая, что борьба за проект Воронцова только начинается. И вестись она будет не только в госпитальных палатах, но и в салонах, канцеляриях, в той невидимой сфере влияний и интриг, которая определяла судьбы любых начинаний в Российской империи.

Возвращался я в госпиталь уже за полдень, когда мартовский день начал клониться к концу, а над Севастопольской бухтой собирались тяжелые тучи, сулившие ночной дождь. На сей раз избрал я иной путь, нежели утром, через Городскую площадь и далее по Екатерининской улице, желая осмотреть те части города, которые еще не довелось видеть воочию.

Городская площадь встретила меня зрелищем деятельного восстановления. Здесь кипела работа.

Татарские каменщики разбирали завалы, складывая пригодный кирпич в аккуратные штабеля. Женщины с корзинами собирали щебень, а мальчишки таскали воду из временно устроенного колодца. Над всей этой суетой возвышались леса будущего здания, судя по размаху, местные власти затевали что-то основательное.

— Айда, айда! — покрикивал на рабочих десятник, смуглый крымский татарин в белой рубахе и широких шароварах. — Пока солнце не село, надо успеть!

Мимо меня скрипуче проехала телега, запряженная парой выносливых крымских лошадок. В кузове громоздились мешки с известью и цементом, товар явно заграничный, с клеймами французских фирм. Возница, пожилой грек в потертом картузе, ловко управлял лошадьми, объезжая ухабы и лужи.

По Екатерининской улице я шел меж рядов временных построек. Здесь разместился настоящий базар.

Торговцы всех национальностей предлагали самый разнообразный товар. Армянин в длинном халате продавал ковры и шелка, еврей в лапсердаке торговал книгами и письменными принадлежностями, а дородная гречанка расхваливала свои оливки и сыры.

— Купите леденцы! Сладкие леденцы! — кричала молодая девушка, державшая поднос с яркими конфетами. Лицо у нее круглое, добродушное, а в темных глазах светилась та особенная жизнерадостность, какая свойственна южанам.

Возле лавки с железными изделиями остановилась группа рабочих. Кузнец, молодец с могучими руками и закопченным фартуком, показывал им новые инструменты.

— Вот эта пила английская, — объяснял он, держа в руках блестящую ножовку. — Зубья особенные, сталь закаленная. За день работы сделает столько, сколько наша за три дня.

Один из покупателей, плотник в засаленной куртке, недоверчиво качал головой:

— А цена-то какая? Небось втридорога?

— Цена соответствующая качеству, — уклончиво отвечал кузнец. — Зато прослужит годы.

Я прошел дальше, миновав ряды лавочек, и вышел к тому месту, где некогда стояла церковь Святого Николая. От храма уцелела лишь колокольня, да и та с зияющими пробоинами в стенах.

Но вокруг руин уже кипела жизнь. Местный священник, молодой человек с добрым лицом и умными глазами, разговаривал с прихожанами о планах восстановления.

— Батюшка, — говорила ему старушка в черном платке, — а когда же службы начнутся? Душа-то просит…

— Терпение, матушка, — отвечал священник мягким голосом. — Уже договорились с подрядчиками. К Пасхе хотя бы придел восстановим.

Мимо них прошла похоронная процессия. Несколько человек несли простой деревянный гроб.

Провожающие шли молча, лишь изредка перекрестясь. Смерть в послевоенном Севастополе стала делом обыденным, но от этого не менее печальным.

Дальше дорога вела через то, что прежде называлось Дворянским кварталом. Здесь картина была особенно удручающей.

Разрушенные особняки стояли словно выбитые зубы. Кое-где в уцелевших флигелях теплились огоньки света. Новые жильцы приспосабливали остатки барских хором под свои нужды.

У одного такого дома я увидел вывеску: «Трактир 'Севастополь». Из открытых окон доносились голоса и звон посуды. Видимо, хозяин решил не дожидаться полного восстановления, а начать дело в том, что осталось от прежнего здания.

На углу улицы стояла группа отставных солдат. Они о чем-то оживленно спорили, размахивая руками. Один из них, сухощавый человек с седой бородой, говорил особенно горячо:

— А что нам теперь делать? Кто нас, калек, работать возьмет? Одна нога, рука нет, какой из меня работник?

— Эх, Степаныч, — отвечал ему товарищ, здоровенный детина с перевязанной головой, — не унывай ты так. Кто-нибудь да пристроит. Ежели поискать, всегда найдется добрый, понимающий.

Они не заметили проходящего офицера, а я поспешил свернуть в переулок, не желая вмешиваться в их разговор. Но слова эти тяжело легли на сердце. Сколько таких искалеченных войной людей будет бродить теперь по России, не зная, как прокормить себя и семьи?