Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

— Но вообще-то, — продолжал Мещерский, обходя лужу, — ребята готовы поддержать толковое дело. Особенно если это касается медицины. Все же через госпитали прошли, знают, что к чему.

— А денег у народа есть?

— У кого как. Иные еще жалованье военное не потратили, иные уже торговишкой занялись. — Он указал на лавочку, где продавали медали и ордена. — Видишь, поручик Засядко орден продает? Нужда заставила. А вон капитан Лебедев, тот, наоборот, на продаже трофеев разбогател.

Мы приближались к зданию собрания, большому каменному дому с колоннами, чудом уцелевшему среди всеобщего разрушения. Только крыша новая, из оцинкованного железа, да стены кое-где заделаны свежим кирпичом.

У входа толпились офицеры в потертых мундирах. Кто курил, кто о чем-то оживленно беседовал.

— Смотри, — шепнул мне Мещерский, — это все наши, севастопольские. Народ бывалый, но осторожный. Если сумеешь их убедить, считай, дело в шляпе.

Я оглядел собравшихся и узнал многие лица. Вот капитан Орлов из саперного батальона, с которым мы вместе строили укрепления на Малаховом кургане. Вот поручик Фролов, артиллерист, потерявший в боях левый глаз. Вот штабс-капитан Балонов, чья рота держала оборону на четвертом бастионе…

Все эти люди прошли через ад осады, видели смерть и страдания, знали цену человеческой жизни. Если кто и мог понять важность улучшения военной медицины, так это именно они.

— Ну что, батенька, — подбодрил меня Мещерский, — пора превращать мечты в реальность. Пойдем, представлю тебя как изобретателя и реформатора.

Я глубоко вздохнул морским воздухом, в котором смешивались запахи йода, дегтя и человеческого пота, и направился к входу в собрание.

Зал встретил меня дымным полумраком и гулом голосов. Длинная комната с высокими потолками, некогда украшенная лепниной и позолотой, теперь носила на себе следы военного времени. Люстра висела обмотанная тряпьем, стены кое-где заделаны грубыми заплатами, а вместо изящных кресел стояли простые деревянные скамьи.

За столами, покрытыми казенным сукном, расположились человек двадцать офицеров разных чинов и родов войск. Большинство курило, создавая в зале ту особенную атмосферу, которая бывает только в мужских заведениях военного времени. Запах табака смешивался с ароматом чая из самовара, стоявшего в углу на треножнике.

— Господа! — громко произнес Мещерский, входя следом за мной. — Представляю вам капитана Воронцова, того самого инженера, о котором я вам рассказывал.

Разговоры стихли, и на меня обратились внимательные, слегка усталые взгляды людей, переживших слишком многое. Я узнавал лица, кого-то по госпиталю, других по службе, но большинство мне знакомо лишь мельком.

— Господа, — начал я, разворачивая на столе свои чертежи, — хочу поделиться с вами опытом, который может спасти немало солдатских жизней.

Капитан Орлов, с которым мы вместе минировали французские подступы, наклонился над схемами:

— А это что такое, Александр Дмитриевич? Какие-то каналы…

— Система вентиляции для госпитальных палат, — объяснил я. — Видите, воздух от печки идет по воздуховодам в дальние углы, а затхлый поднимается к потолку и выходит наружу.

— И это работает? — недоверчиво спросил поручик Фролов, поправляя повязку на глазу.

— Работает, и весьма успешно. За неделю эксперимента в оборудованной палате не умер ни один человек. В тотвремя как обычная смертность — трое-четверо из двадцати.

В зале возник заинтересованный гул. Штабс-капитан Балонов встал со своего места:

— Позвольте осведомиться, капитан, сколько стоит устройство подобной системы?

— Для одной палаты рублей десять. Для всего госпиталя — двести.

— Двести рублей… — задумчиво повторил кто-то из задних рядов. — Сумма подъемная. А что от нас требуется?

Я почувствовал, что настроение аудитории благоприятное, и воодушевился:

— Собрать средства и показать начальству, что офицерский корпус способен на благородные дела. Мы защищали отечество оружием, теперь можем защитить его наукой.

— Правильные слова! — отозвался поручик из артиллерии. — Я готов дать пять рублей.

— И я тоже! — подхватил Орлов.

По залу прокатилась волна одобрения. Мещерский уже доставал записную книжку, готовясь записывать взносы, когда в дверях появилась фигура, мгновенно изменившая атмосферу собрания.

Полковник Клейнмихель, человек высокий, сухощавый, с холодными серыми глазами и тщательно завитыми усами, вошел в зал с видом человека, привыкшего к беспрекословному повиновению. Я знал его репутацию. Родственник влиятельного сановника, карьерист и консерватор, видевший крамолу в любом отступлении от заведенных порядков.

— Что здесь происходит? — спросил он ледяным тоном, оглядывая собравшихся.

Мещерский поспешил ответить:

— Наш товарищ делится опытом улучшения госпитального дела, господин полковник.

— Опытом? — Клейнмихель подошел к столу и едва взглянул на мои чертежи. — А кто разрешил проводить подобные собрания? И кто дал право собирать деньги среди офицеров?

В зале воцарилась тишина. Я почувствовал, как напряглись сидящие передо мной люди.

— Господин полковник, — осторожно начал я, — мы не собираем деньги, а обсуждаем возможность добровольных пожертвований на благое дело…

— Добровольных пожертвований! — презрительно фыркнул Клейнмихель. — Молодой человек, вы представляете, что такое самовольный сбор средств в армейской среде? Это нарушение дисциплины, это… — он сделал паузу для большего эффекта, — вольнодумство.

Слово прозвучало как удар хлыста. В николаевской России обвинение в вольнодумстве могло навсегда погубить карьеру.

— Позвольте, господин полковник, — вмешался капитан Орлов, — речь идет о спасении человеческих жизней…

— Речь идет о нарушении субординации! — резко оборвал его Клейнмихель. — О том, что молодые офицеры берут на себя несвойственные им функции. Есть начальство, есть положенные инстанции. Хотите улучшить госпитальное дело, тогда подавайте рапорт по команде.

— Но господин полковник, — попытался возразить я, — система уже опробована, результаты налицо…

— Капитан, — холодно произнес Клейнмихель, — вы забываете, с кем говорите. Я не обязан выслушивать лекции от младших по чину. Тем более, от людей, устраивающих самовольные сборища.

Воздух в зале стал густым от напряжения. Я видел, как некоторые офицеры отводят глаза, не желая связываться с неприятностями. Другие, наоборот, сжимают кулаки, но молчат, потому что спорить с полковником было себе дороже.

Именно в этот критический момент поднялся Мещерский. Лицо его было спокойным, но я заметил, как напряглись вены на его шее:

— Господин полковник, позвольте внести ясность в происходящее.

— Слушаю вас, поручик.

— Никакого самовольного сбора здесь не происходит, — произнес Мещерский твердым голосом. — Согласно статье сто двадцать третьей Воинского устава, офицеры имеют право делать добровольные пожертвования «на улучшение быта товарищей и облегчение участи нижних чинов». Что мы и намерены делать.

Клейнмихель нахмурился:

— Поручик, вы передергиваете. Речь в уставе идет о помощи семьям погибших, об устройстве солдатских школ…

— Речь идет об улучшении быта, господин полковник, — невозмутимо продолжал Мещерский. — А что может быть важнее для быта солдата, чем здоровый воздух в госпитале?

По залу прокатился одобрительный шепот. Я с восхищением смотрел на своего друга, он нашел именно тот аргумент, который мог обезоружить противника.

— К тому же, — добавил капитан Орлов, воодушевившись поддержкой, — полковник Энгельгардт уже ознакомился с проектом капитана Воронцова и дал ему положительную оценку.

— Энгельгардт? — Клейнмихель заколебался. Раз уж его коллега одобрил проект, спорить с представителем военно-медицинского ведомства было совсем ни к чему.

— Именно так, — подтвердил штабс-капитан Балонов. — Полковник лично осматривал экспериментальную палату и остался доволен результатами.