Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Елисею же шепнул:

— Приведи царицу Марину в Грановитую. Под надежной охраной.

Через четверть часа Грановитая палата была забита до отказа. Бояре, дьяки, Нагие, поляки, мои верные дядья, дед Прохор, Одоевский с Хованским — все были здесь.

Можно было поставить и кресло для себя, но я не стал судьбу за бороду дергать.

Мои вооруженные сторожа стояли вдоль стен, недвусмысленно демонстрируя, кто контролирует ситуацию.

Привели царицу Марину. Бледная, с расширенными от ужаса глазами, но гордо поднявшая голову, она вошла в сопровождении Елисея.

Ежи Мнишек тут же бросился к ней, что-то быстро говоря по-польски. Марина едва заметно кивнула, но взгляд ее был прикован ко мне.

Наконец, последним, спешно протискиваясь сквозь толпу, появился полусотник Афанасий, а с ним — человек десять хмурых, внушительного вида стрелецких сотников и голов. Они встали плотной группой у входа, с любопытством и некоторой настороженностью разглядывая собравшихся.

Я обвел тяжелым взглядом всех присутствующих. Гудение голосов стихло. Все ждали. Я чувствовал на себе сотни глаз, полных страха, надежды, любопытства, ненависти.

«Вот он, момент истины, — подумал я, вспоминая свою прошлую жизнь. — Кто бы мог подумать, что я буду решать судьбу Московского царства?»

Глава 9

Глава 9

— Бояре, воеводы, служилые люди! — начал я, и мой голос, усиленный акустикой древней палаты, прозвучал неожиданно твердо и властно. — Вы все видели или наслышаны о страшных событиях, что произошли сегодня. Изменник, князь Василий Шуйский, замыслил и содеял страшное злодеяние! Он посмел поднять руку на государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Иоанновича!

По палате прокатился сдавленный гул. Кто-то ахнул, многие начали креститься, испуганно переглядываясь. Лица Нагих исказились еще большей тревогой, Ежи Мнишек вцепился в руку дочери.

— Но Господь не допустил свершиться этому! — продолжал я, возвышая голос. — Верные государю люди и честные стрельцы дали отпор изменникам! Заговор подавлен, главные злодеи схвачены! Государь наш, Дмитрий Иоаннович, — я намеренно сделал паузу, давая словам вес, — жив!

Новая волна шепота, на этот раз с оттенком недоверия и проблеска надежды, прошла по рядам.

— Но он тяжело ранен, — вынужден был я добавить, пресекая возможные радостные иллюзии. — И сейчас лекари борются за его жизнь. Пока государь наш не придет в себя и не сможет вершить дела государственные, вся тягость правления по обычаю ложатся на плечи Боярской думы! — Я обвел взглядом собравшихся бояр, многие из которых поежились.

«Думы, которую изрядно проредили!» — промелькнула мысль.

Одоевский и Хованский согласно кивали. Нагие выглядели несколько успокоенными упоминанием о верности Дмитрию, но все еще напряженными. Большинство бояр опустили глаза или поспешно закивали. Стрелецкие головы стояли неподвижно, их лица были непроницаемы.

— В это тяжелое для Отечества время я, князь Андрей Владимирович Старицкий, по праву крови и как первый боярин, назначенный самим царем, готов разделить с честными боярами это бремя и приложить все силы для наведения порядка, дознания этого гнусного заговора и наказания виновных! Всякий, кто попытается посеять смуту или не подчинится решениям Боярской думы и моим приказам, отданным во благо всей земли православной, будет считаться изменником и понесет суровую кару! Но один я с этим не справлюсь, ибо молод еще и горяч. Мне нужна помощь и совет опытных и верных государевых людей.

Я помолчал, давая им осознать сказанное.

Воцарилась напряженная тишина. Первым ее нарушил Власьев:

— Твои слова мудры и справедливы. Боярская дума готова положиться на тебя, Андрей Володимирович. Мы готовы служить отечеству.

Некоторые бояре, осмелев, тоже начали выражать поддержку.

— Славно! — заключил я. — Князья Одоевский и Хованский, вы первыми войдете в число тех, кто будет вести сыск по делу об измене Шуйских. Рассчитываю на вашу мудрость и беспристрастие. Афанасий Иванович! — обратился я к главе Посольского приказа. — Твой опыт в делах государственных и знание людей будут неоценимы. Прошу твоего участия в сыскном деле.

Власьев, явно польщенный таким обращением, низко поклонился:

— Готов служить, князь, как умею.

— Василий Петрович! — продолжал я, обращаясь к Головину. — Государева казна — основа силы государства. В эти смутные дни ее сохранность — дело большой важности. Надеюсь, ты приложишь все свои знания и усердие, чтобы она не оскудела, покуда царь наш не поправится.

Головин, бледный, но собранный, также отвесил поклон, пробормотав:

— Постараюсь, князь Андрей Владимирович.

— Князь Иван Михайлович Воротынский! — Голос мой прозвучал твердо, и я пристально посмотрел на него. — Надеюсь на твое содействие и верный совет. Порядок в Кремле и на Москве, вот на что я хотел бы опереться.

Воротынский, после секундного замешательства — видимо, не ожидал такого от меня после наших прошлых пикировок — выпрямился и с неожиданным достоинством произнес:

— Если моя служба может быть полезна государству и тебе, князь, я готов.

«Вот так, — подумал я. — Не прямые приказы, а просьба о помощи и совете. И каждому — лестные слова о его значимости. Посмотрим, как они себя проявят. По крайней мере, на время будут заняты и, возможно, почувствуют свою причастность к наведению порядка. А там видно будет, кто чего стоит».

— Стрельцы! — повернулся я к ним. — Надо обеспечить спокойствие в стрелецких слободах и готовность полков. На всех воротах Кремля выставить усиленную охрану! То же самое — на всех воротах Белого города и Китай-города и Земляного! За людишками всякими внимательно следить! Если кто бузу поднимет или грабежом промышлять станет, невзирая на чин, хватать, бока мять и на правеж тащить! Порядок должен быть!

Большинство присутствующих, получив указания, начали расходиться, негромко обсуждая услышанное.

Тут вперед выступил думный дьяк Богдан Иванович Сутупов, человек осторожный, но весьма сведущий в делах бумажных.

— Князь Андрей Володимирович, бояре честные! — начал он, низко кланяясь мне, а затем и собранию. — Ныне, когда свершилось такое великое и страшное дело, и когда народ московский в смятении и неведении пребывает, не худо было бы от имени Боярской Думы и всех чинов государевых составить грамоту ко всему православному христианству. Дабы разъяснить случившееся, вину изменников объявить и народ успокоить, дабы не было шатания в умах.

«А ведь дело говорит дьяк, — подумал я. — Именно это я и собирался сделать, но его предложение, высказанное при всех, только укрепит вес грамоты».

— Слово твое разумно, Богдан Иванович, — кивнул я. — Именно об этом я и хотел сейчас говорить. Такая грамота необходима, и составить ее нужно немедля, пока ложные слухи не поползли по городу. Ты же, как человек в слове искусный, и поможешь нам ее составить. Бумагу, чернила, перо — сюда, на стол!

Мигом принесли все необходимое. Сутупов, поклонившись еще раз, занял место за столом, готовый писать. Вокруг стола сгрудились Одоевский, Хованский, Власьев, Головин, Воротынский и другие наиболее знатные бояре. Дядья и дед встали позади меня.

— Пиши, Богдан Иванович, — начал я диктовать, стараясь, чтобы каждое слово звучало веско и убедительно. От Боярской Думы и от воевод московских, от князя Андрея Володимировича Старицкого и от всего освященного собора всему православному люду…

Сутупов быстро заскрипел пером. Я продолжал, тщательно подбирая слова, иногда советуясь тихим шепотом с Одоевским или дедом Прохором по поводу той или иной формулировки.

— Ведомо вам чиним, православные, какое великое и страшное злодейство замыслил и содеял бывший боярин, а ныне изменник и клятвопреступник, князь Василий Иванович Шуйский со своими братьями и советниками богомерзкими. Восхотел он, окаянный, по наущению диавольскому, пролить кровь христианскую неповинную, на государя нашего, царя и великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси, руку поднять и престол его восхитить…