"Святые" 90-е Пионер. Том III (СИ) - Ветров Клим

Если коротко — Гражданская война. Это страшное слово, которое раньше было лишь на страницах учебников истории, теперь стало реальностью. До нас, до нашей глухой «дыры», слава Богу, этот огонь пока не докатился. Но центральная часть страны? Она уже вовсю полыхала. И не только центр. Как пожар по сухой степи, война растекалась, поглощая все новые и новые регионы. Из газеты, из обрывков радиоперехватов, из шепотков на рынке складывалась картина всеобщего пожара.

Башкиры, под шумок всеобщей неразберихи, уже вовсю рисовали на картах новые, причудливые границы своей будущей республики. Татарстан закипал, как котел перед взрывом — митинги, требования независимости, столкновения. А горные республики Кавказа? Они словно ждали этого часа — одна за другой громогласно объявляли о выходе из состава разваливающегося Союза. Карта страны трещала по швам, расползаясь на лоскуты, каждый из которых тянул одеяло на себя. Империя рушилась на глазах.

Но внутреннего пожара казалось мало. Как черти из табакерки, полезли проблемы внешние, граничащие с откровенным беспределом. Прибалты, уже чувствовавшие себя хозяевами положения, вдруг объявили своей исконной территорией… Калининград! Наш Калининград! Это была уже наглая пощечина. А на юге? Армения и Азербайджан, едва успев объявить независимость, тут же, как два разъяренных пса, схватились насмерть за Нагорный Карабах. Сообщения о боях, о жертвах, о беженцах приходили ежедневно, леденя кровь. Грузины, не долго думая, «наехали» на Абхазию — начались первые перестрелки, первые жертвы. А казахи? Тихим сапом, под шумок всеобщего хаоса, «оттяпали» на своих картах солидный кусок Оренбуржья. Пока только на картах, но лиха беда — начало! Казалось, каждый сосед норовит отгрызть кусок от издыхающего гиганта.

Но самое страшное, самое подлое творилось в азиатских республиках. Там началась самая настоящая охота. Массово, с жестокостью, леденящей душу, выгоняли русских. Выгоняли из домов, которые они строили, с земель, которые они осваивали десятилетиями. Гнали, как скот, грабили, насиловали, убивали. Геноцид. Да, это было именно оно — геноцид по национальному признаку. Он достигал невообразимых, чудовищных размеров. Сообщения о погромах, о сожженных домах с людьми внутри, о расправах на станциях — приходили постоянно. И с каждым днем, с каждым часом, ситуация только катилась в бездну, становясь все чудовищнее и безнадежнее. В воздухе витал запах крови и безнаказанности.

У нас же, в нашем затерянном маленьком городке, пока царило относительное, зыбкое спокойствие. Но это было спокойствие кладбища, спокойствие перед новой бурей. Чиновники, эти винтики системы, привыкшие получать указивки «сверху» и действовать строго по инструкции, теперь были как слепые котята. На любой вопрос — о свете, о воде, о тепле, а уж тем более о самом наболевшем — о зарплатах и пенсиях — они только разводили руками. Их лица выражали растерянность и тупое бессилие. «Финансирования нет, — бубнили они как заведенные, избегая встречного взгляда. — И неизвестно, когда будет. Система рухнула. Центр молчит. Решайте как хотите». Это «как хотите» звучало как приговор.

Да, кое-какие острые углы пытались сгладить. Какие-то вещи решались за счет запасов на складах крупных городских предприятий. То муку подбросят на хлебозавод, то солярку для котельной, то лекарства в больницу. Но все, от директора до последнего рабочего, прекрасно понимали — это капля в море. Это ненадолго. Склады пустели с катастрофической скоростью. Это была лишь отсрочка неминуемого конца.

Сколько еще протянем? Мучительный вопрос висел в воздухе, в глазах каждого встречного. Месяц? Два? А дальше? Что будет, когда последние запасы иссякнут, когда последняя капля солярки сгорит в котле? Когда последний хлеб из муки с чудом найденного мешка будет съеден? Тишина. Холод. Голод? Мысль о таком будущем была невыносима.

А люди? Люди, которые держали этот шаткий карточный домик? Ментам перестанут платить — и они разбегутся. Кто будет охранять то, что еще осталось? Кто будет ловить воров, когда самому семью кормить нечем? А медики? Врачи и медсестры? Бесплатно, за идею, работать в разоренной больнице без лекарств? Не станут. Пожарные? Тушить пожары без воды в рукавах и бензина в машинах? Не поедут. Электрики? Чинить сети без проводов и изоленты? Не полезут. Бесплатно работать в таких условиях не станет НИКТО. Инстинкт самосохранения, инстинкт выживания своей семьи — сильнее любых приказов и клятв.

Нам ещё повезло что за счёт глобальной чистки криминальных элементов, на фоне всеобщего развала и кровавых сводок из других мест, наш городишко пока еще тщетно цеплялся за видимость спокойствия. Островок. Маленький, хрупкий островок в бушующем океане хаоса. Но мы все чувствовали — вода поднимается, и вот-вот накроет с головой.

Но что будет ДАЛЬШЕ? Когда вакуум власти станет окончательным? Когда последние силовики либо уйдут, либо сами превратятся в новых хозяев? Когда голод и холод снимут последние табу? Когда все вернется на свои круги — круги жестокой борьбы за выживание? Война? Междоусобица? Правление сильнейшего и самого беспринципного? Вопросы висели в воздухе тяжелыми, неразрешимыми глыбами. Война… Это слово теперь не казалось таким уж абстрактным. Оно было здесь, рядом, дышало в затылок.

Предсказания — не мой конек. Я не гадалка и не пророк. Но здесь, в этой кромешной тьме надвигающегося ада, я, к своему ужасу, чувствовал — вижу на шаг вперед. Чувствовал нутром, кожей, каждой клеткой. И, увы, как в воду глядел.

В начале апреля грянул гром. Ночью. С наглостью, поражающей воображение. Разграбили ОВД Советского района. Не тайком, не украдкой — а с боя! Ворвались, как черти, расстреляв на месте ничего не понявшего дежурного сержанта и еще нескольких несчастных милиционеров, застигнутых врасплох. Взорвали дверь оружейной комнаты. И вынесли ВСЁ. Все, что там было: пистолеты, автоматы, патроны — весь арсенал районного отделения. Это был не просто налет. Это была декларация войны. Войны всем и вся. Сигнал, что времена относительного спокойствия закончились. Кто-то почувствовал силу и безнаказанность.

А дальше… Дальше начался настоящий, беспредельный хаос. Тот самый хаос, о котором я с ужасом думал. Он обрушился на город, как цунами, сметая последние остатки порядка.

Никого не боясь, абсолютно нагло, грабили теперь средь бела дня. Сначала под удар попали последние островки «казенного добра» — склады с остатками товаров, магазины, где чудом сохранились какие-то запасы, сберкассы, в которых, по слухам, еще лежали какие-то жалкие копейки. Туда врывались толпы — уже не просто воры, а озверевшая от голода и безнаказанности масса. Выносили все подчистую, круша и ломая. Потом очередь дошла до рынков и ларьков — там еще теплилась частная торговля, были товары, были деньги у спекулянтов. Их громили с особой жестокостью. А потом… Потом пришли за обычными людьми. За их домами. За их квартирами. За тем немногим, что они успели припрятать — банкой тушенки, пачкой крупы, бутылкой самогона, старыми золотыми сережками бабушки.

Врывались в подъезды, выбивали двери. Крики, стрельба, плач — стали обычным фоном городской жизни. Никто не был защищен. Никто не был в безопасности.

И самое страшное, самое циничное — занимались этим теперь не только прожженные, отпетые уголовники, вышедшие из тюрем или почуявшие момент. Банды, мобильные и жестокие, сколачивались из тех, кого еще вчера никто не заподозрил бы. Из «вполне добропорядочных граждан». Из соседа-сантехника, из водилы автобуса, из учителя физкультуры, из отца семейства, которого ждали дома голодные дети. Их мотивация была проста и страшна: необходимость накормить семью. Выжить. Любой ценой. Голод и страх за детей сняли все моральные запреты, стерли грань между добром и злом. Они шли грабить не из жадности, а из отчаяния. И от этого было еще страшнее. Мир перевернулся с ног на голову. Добропорядочность стала роскошью, которую могли позволить себе только мертвецы или святые. Остальные выживали.

Глядя на всё это со стороны, я вспоминал как мои современники ругали Горбачева и плевали в Ельцина. Мол уроды каких поискать, развалили страну, разворовали и растащили.