Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

На ее губах промелькнула легкая, невесомая улыбка. Мой, лишенный лести ответ, кажется, попал в цель.

— Душа города капризна и требует жертв, — тихо сказала она. — А ее хранительница… еще капризнее.

— Я умею работать со сложными материалами. Чем больше в них внутренних трещин, тем интереснее результат.

Она рассмеялась. Тихо, негромко, но так искренне, как, я был уверен, не смеялась уже много лет.

— Вы опасный человек, Саламандра, вы видите то, что должно быть скрыто.

Она поднялась.

— У вас впереди трудный день. После вчерашнего весь город захочет оторвать от вас кусочек — кто славы, кто денег. Вам понадобятся союзники.

Подойдя к резному бюро, она достала небольшой, запечатанный сургучом конверт и протянула его мне.

— Это часть моего мира, которой я готова поделиться. Там имена и нити, за которые можно дергать. Но помните, — ее взгляд стал серьезным, — каждая нить, за которую дернете вы, задрожит и в моих руках.

Взяв почти невесомый конверт, я ощутил его тяжесть. Тяжесть доверия.

— Это щедро, — сказал я просто.

— Это взаимовыгодно.

Я оделся и собрался выйти, когда меня нагнал ее поцелуй в щеку. Мне даже показалось, что она покраснела слегка.

Из ее покоев я вышел в пустой зал. Словно выросший из-под пола швейцар бесшумно распахнул передо мной массивную дверь.

Морозный воздух хлестнул по лицу, возвращая к реальности. Город шумел, жил, требовал, но я уже был другим. Эта ночь подарила мне могущественную союзницу и вернула то, что я, казалось, давно похоронил под толщей цинизма. Она вернула мне вкус к жизни.

Когда над крышами Петербурга едва забрезжил скупой январский рассвет, я вернулся в свой дом. Меня окутал запахом остывающей золы и свежей стружки. У входа, в руке — заряженный штуцер, дремал на посту огромный, как медведь, Семен. При моем появлении он вскинулся, и его глаза мгновенно прояснились. Все в порядке. Система работала.

Первым делом я отыскал Варвару. Она не спала: в своей маленькой конторе при свече разбирала счета от подрядчиков. Лицо осунулось, под глазами залегли тени, взгляд оставался прежним — острым, ясным, не терпящим суеты.

— Варвара Павловна, — начал я, кладя перед ней тугой кошель, полученный от императрицы. — Вот наш капитал. Каждую копейку — в дело. Мне нужен особняк.

Она молча пересчитала золотые, отодвигая в сторону бумаги. Вкратце я ей пересказал диалог с Аглаей.

— Я так понимаю, согласие госпожи Давыдовой у нас есть, — сказала она. — Но сделка не оформлена. Нужны поверенные, внесение в книги… Это займет время. И потребует присутствия.

— Этим займетесь вы. Я подпишу все необходимые доверенности. Будете моими глазами, ушами и голосом во всех этих канцеляриях. Обустройте тот дом, сделайте его неприступным. Моя тихая гавань. Главную битву мы дадим здесь, на Невском.

Она кивнула, мгновенно уловив суть. Ее лицо преобразилось, эта женщина была рождена для сложных задач.

— А стройка… — я вздохнул, — нам нужно закончить все за три недели.

Ее бровь удивленно поползла вверх. Спорить, однако, она не стала. С такими деньгами любой каприз исполним.

— Будет сделано, — коротко ответила она. И я знал, что так и будет.

Оставив Варвару ковать тылы моей маленькой империи, я отправился на передовую. Следующие дни слились в калейдоскоп встреч, закреплявших мой успех. Вместо того чтобы поражать новых покровителей революционными идеями в чуждых мне сферах, я говорил с ними на единственном языке, которым владел в совершенстве, — языке абсолютной точности и безупречного качества.

Генералу Громову я продемонстрировал, как с помощью ювелирной точности можно усовершенствовать то, что уже есть. На примере его же эполета я объяснил, как облегчить вес офицерского снаряжения без потери прочности, используя пустотелое литье с ребрами жесткости — технику, которую я применял в оправах. Он, как старый вояка, ценящий функциональность, тут же ухватился за идею и выдал мне заказ на разработку нового стандарта для офицерских пряжек, пуговиц и элементов формы — легких, прочных и дешевых в производстве. Если все получится великолепно, он презентует его императору.

С Финансистом все вышло еще проще. Я просто забрал один из его «безнадежных» рубинов и за ночь переогранил его: убрал мутное пятно за счет потери веса, но многократно увеличил игру света и, соответственно, цену. Он повертел камень в руках, перевел взгляд на меня, потом снова на камень.

— У меня есть еще, — сказал он.

— Только рад, — ответил я, получая доступ к его сокровищам на условиях реализации.

Главный же визит я нанес главному поставщику драгоценных камней ко двору — Александру Боттому. Встретил он меня как родного, помнит прошлую встречу.

— Чем могу служить юному дарованию? — спросил он с елейной усмешкой.

На стол перед ним легли несколько мелких, дефектных камней.

— Александр Иосифович, — сказал я, — вы продаете совершенство. А я пришел предложить вам скупить мусор.

Он удивленно вскинул брови.

— Я хочу скупить у вас весь неликвид. Камни со сколами, с трещинами, с плохим цветом. Все, что годами лежит мертвым грузом. Заплачу половину цены.

Его глазки сузились, пытаясь разглядеть подвох.

— И что же ты, голубчик, будешь делать с этим хламом?

— То, что вы потом захотите купить у меня втридорога, — ответил я. — Но это уже моя тайна.

Он смотрел на меня несколько долгих секунд, а потом громко, раскатисто рассмеялся.

— А ты, пострел, не так прост! Люблю таких! Рисковый! — он хлопнул ладонью по столу. — Была не была! Забирай! Все равно пыль собирают.

Уходил я от него с несколькими туго набитыми мешочками, получив материал для своей главной идеи: доказать, что гений мастера важнее изначального совершенства природы.

Вернувшись, я разделил задачи. Степану достался военный заказ генерала и оправы для камней Финансиста. Илье, чьи руки чувствовали душу камня, я отдал «мусор» от Боттома и свои эскизы.

— Вот, — сказал я, показывая ему эскиз броши в виде виноградной грозди. — Каждая ягодка — желтоватый алмаз. Но вместе, в тени изумрудных листьев, их цвет будет казаться теплым, медовым. Мы не скроем недостаток, превратим его в эффект.

Я перестал стоять у них над душой. Моя роль изменилась: я стал мозгом, они — руками. Я генерировал концепции, они — воплощали их в металле и камне. На моих глазах мастерская превращалась из кустарного цеха в мануфактуру, где каждый знал свою роль в сложном, идеально отлаженном механизме. Ковка империи началась. Сам же я буду брать только эксклюзивные заказы. А их у меня предостаточно. Начиная от маски императрицы, заканчивая гильошинной машиной императора.

Три недели. Двадцать один день, пролетевший как один бесконечный вдох, как один удар молота. Воздух сгустился от запахов: острая известковая пыль щекотала ноздри, к ней примешивался терпкий дух свежей древесины и горьковатый аромат горячего льняного масла для дубовых панелей. Под железной волей Варвары Павловны люди двигались с молчаливой точностью солдат, возводящих редут перед боем.

И вот, в одно морозное, хрустальное утро, когда Невский еще спал под тонким одеялом инея, леса убрали. Петербургу открылся фасад, не похожий ни на один другой. Глубокий, почти черный полированный гранит, в котором, как в темной воде, отражались бегущие облака. Огромные окна — каждое единый лист кристально чистого стекла в тончайшей бронзовой раме. И над входом, на вороненой стали, изящной французской вязью выведено одно слово: «La Salamandre».

Никаких гербов, виньеток и обещаний «лучших бриллиантов». Только это имя, уже ставшее в городе легендой и сплетней.

Но настоящий шок ждал внутри. Войдя в готовый зал, я сам на мгновение замер. Идея, жившая в моей голове, обрела плоть — и оказалась совершеннее самых смелых моих мечтаний. Пространство дышало прохладой и тишиной. Матовые плиты пола из серого камня съедали звук шагов, заставляя говорить шепотом. Стены, обшитые темным, почти черным мореным дубом, будто впитывали свет. Все здесь — от высоты потолков до строгости линий — подчинялось одной цели: заставить посетителя забыть о суете улицы и сосредоточиться на главном.