Я – Товарищ Сталин 8 (СИ) - Цуцаев Андрей

— Ваше Величество, — начал он, положив на стол запечатанный конверт, — эвакуация подготовлена. Через две недели, 9 июля, британский корабль будет ждать вас в Джибути. Мы обеспечим безопасный маршрут через пустыню Данакиль. Но до того времени ваши силы должны сдерживать итальянцев. Их наступление усиливается, и Аддис-Абеба под угрозой.

Хайле Селассие, сидевший во главе стола, выглядел усталым, но его глаза оставались внимательными. Он знал, что слухи о его возможном бегстве уже просочились среди вождей и подрывают моральный дух армии и народа.

— Вожди знают о слухах, — сказал он. — Оромо, тиграи, амхара — все говорят о моём уходе. Их лояльность колеблется, и я не могу их винить. Что, если я останусь и буду сражаться?

Уинслоу покачал головой.

— Ваше Величество, сражение в столице без достаточных сил приведёт к катастрофе. Итальянцы используют авиацию и химическое оружие. Если вы попадёте в плен, Абиссиния потеряет символ сопротивления. В Лондоне вы сможете продолжить борьбу через Лигу Наций. Мы гарантируем вашу безопасность и поддержку.

Император молчал, его взгляд скользнул по карте. Красные линии, обозначавшие позиции итальянцев, подбирались всё ближе к Аддис-Абебе. Он знал, что Уинслоу прав, но мысль о бегстве разрывала его сердце.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Я продержусь две недели. Но ваши советники должны встретиться с моими командирами завтра. Мы укрепим оборону города. И ещё одно, майор: никто не должен знать подробностей эвакуации. Слухи уже подрывают доверие. Если они подтвердятся, я потеряю тех, кто ещё сражается за меня.

Уинслоу кивнул.

— Мы обеспечим секретность, Ваше Величество. Мои люди работают над маршрутом эвакуации. Мы также отправим разведчиков, чтобы отслеживать итальянцев. Но вам нужно убедить вождей держаться вместе. Раздоры между оромо и тиграи сыграют на руку Муссолини.

Хайле Селассие встал, его фигура казалась величественной в тусклом свете.

— Я поговорю с ними, — сказал он. — Если я уеду, это будет не бегством, а шагом к спасению моей страны.

Уинслоу поднялся, слегка поклонился и протянул руку.

— Вы имеете моё слово, Ваше Величество. Британия не оставит вас.

Император пожал его руку. После ухода Уинслоу Хайле Селассие подошёл к окну, глядя на тёмные улицы Аддис-Абебы. Вожди — оромо, тиграи, амхара — вели свои переговоры, и слухи о его бегстве делали их ещё менее предсказуемыми. Он знал, что должен удержать их лояльность, пока армия сдерживает итальянцев. Две недели — это всё, что у него было.

Он вызвал своего адъютанта, молодого офицера по имени Йоханнес.

— Йоханнес, — сказал император, — созови моих командиров завтра на рассвете. Мы должны подготовить оборону. И проследи, чтобы никто не узнал о моих планах. Слухи и так распространяются слишком быстро.

Йоханнес поклонился и вышел. Хайле Селассие вернулся к карте, его пальцы пробежались по линиям фронта. Две недели. Он должен был сплотить народ, удержать город и сохранить надежду, несмотря на сомнения, разрывавшие его сердце.

Глава 8

Воздух конца июня был тёплым и густым, наполненным сладковатым ароматом цветущих трав и лугов, колыхавшихся под лёгким ветром на окраинах Бранденбурга. Ханс фон Зейдлиц сидел на пассажирском сиденье чёрного «Опеля» полковника Хансена. Приглашение на рыбалку поступило лично от Хансена: вчера, в конце рабочего дня, он остановил Ханса в коридоре Абвера, хлопнул по плечу и сказал: «Зейдлиц, завтра едем на озеро. К шести утра будь готов». Тон был дружелюбным, почти товарищеским, но Ханс знал, что отказ невозможен. Каждая встреча с Хансеном была испытанием, где каждое слово и взгляд казались частью сложной игры, правила которой оставались неясными.

Машина мчалась по узкой дороге, окружённой полями, где колосья пшеницы золотились под утренним солнцем. Вдалеке темнели полосы лесов, а небо, ясное и безоблачное, отражалось в лужах, оставшихся после ночного дождя. Жара, около двадцати восьми градусов, уже ощущалась, и Ханс расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, чувствуя, как тёплый воздух врывается в приоткрытое окно, принося запах трав. Он смотрел на пейзаж, замечая, как солнечные блики играют на стёклах, но мысли его были далеко. Воспоминания о прошлой охоте с Хансеном, его острые вопросы, взгляд, будто видящий насквозь, всё ещё тревожили. Ханс знал, что каждая такая вылазка — не просто отдых, а проверка, где любой промах мог стать роковым.

Хансен за рулём выглядел расслабленно. Вместо мундира на нём была лёгкая льняная рубашка с закатанными рукавами и широкополая шляпа, защищавшая лицо от солнца. Он казался человеком, сбросившим груз берлинских кабинетов, но Ханс понимал, что эта лёгкость обманчива. Хансен никогда не был просто спутником — каждый его поступок был продуман.

— Хорошо выбраться из города, Зейдлиц, — сказал Хансен, не отрывая глаз от дороги. — Берлин утомляет своими улицами, сплетнями, вечными взглядами из-за угла. Здесь, на природе, можно почувствовать себя свободнее.

Ханс кивнул, стараясь выглядеть непринуждённо, хотя ему было неспокойно.

— Согласен, герр полковник. На природе всё кажется проще.

Хансен бросил на него короткий взгляд, уголки губ дрогнули в едва заметной улыбке.

Машина свернула на узкую тропу, ведущую к озеру, о котором Ханс слышал, но никогда не бывал. Дорога была неровной, колёса подпрыгивали на кочках, пыль поднималась за «Опелем», оседая на траве. Вскоре они остановились у берега озера, окружённого камышами и низкими ивами, чьи ветви склонялись к воде, слегка касаясь её поверхности. Вода блестела под солнцем, отражая небо, а лёгкий ветерок создавал мелкую рябь. На берегу стоял старый деревянный пирс, потемневший от времени, а рядом — небольшой столик, на который Хансен выложил удочки, коробку с наживкой, жестяную банку с кофе и свёрток с едой.

— Добро пожаловать, Зейдлиц, — сказал Хансен, хлопнув его по плечу. — Посмотрим, как ты управляешься с удочкой.

Ханс улыбнулся.

— Постараюсь не разочаровать, герр полковник.

Они устроились на пирсе, расставив удочки. Хансен ловко наживил крючок, забросил леску и откинулся назад. Ханс последовал его примеру, хотя движения его были скованными — он не рыбачил с детства, когда отец брал его на реку. Тогда всё было проще: мир был понятным, а опасности — далёкими и абстрактными.

Жара усиливалась, и Ханс снял пиджак, оставшись в рубашке. Пот выступал на лбу, но ветерок приносил лёгкую прохладу. Камыши шелестели, где-то вдалеке квакали лягушки, а над озером кружили стрекозы, сверкая в лучах солнца. Ханс смотрел на поплавок, неподвижно лежавший на воде, но мысли его были заняты другим.

— Рыбалка учит терпению, Зейдлиц, — сказал Хансен, прерывая молчание. — Сидишь, ждёшь, наблюдаешь. Иногда часами. Но когда клюёт — действуешь быстро, иначе упустишь рыбу.

Ханс кивнул, глядя на поплавок.

— Похоже на нашу работу, герр полковник. Много ожидания, но один момент решает всё.

Хансен усмехнулся, его взгляд скользнул по воде.

— Верно. Только в нашей работе промах стоит дороже, чем пустой крючок.

Они сидели в тишине, лишь плеск воды и крики птиц нарушали покой. Ханс пытался сосредоточиться, но жара и слова Хансена мешали. Он думал о Кларе, о её тревожных взглядах, о детях, которые всё чаще замечали его усталость. Он знал, что ради них должен продолжать, но страх, что его тайна раскроется, рос с каждым днём.

Хансен вдруг заговорил, его тон был серьёзнее, чем прежде.

— Скоро многое может измениться, Зейдлиц. Времена неспокойные — в Абвере, в рейхе, в Европе. Грядут события, которые потребуют от нас полной отдачи. Ты должен быть готов.

Ханс повернулся к нему, стараясь скрыть удивление.

— Какие события, герр полковник? — спросил он осторожно.

Хансен не ответил сразу. Он вытащил леску, проверил наживку и забросил её снова.

— Пока рано говорить, — сказал он наконец. — Но я должен быть уверен, что ты на нашей стороне. Абверу нужны люди, которые не подведут, когда придёт время. Люди, которые верны.