Напор новгородцев усилился, и сеча пошла еще злее.
Хрясь! Хрясь! Наотмашь всаживаю куда-то саблю. Звяк! Клинок напарывается на встречный удар.
Клочья пены летят изо рта лошадей! Оскаленные от ярости жеребцы грызут удила! Вокруг меня все плотнее сбиваются в круг всадники, а новгородские копейные жала смертоносной машины снуют и снуют, выбивая из седла княжьих дружинников и моих стрелков.
В таком плотном бою конница теряет все преимущества. У всадника одни минусы. Без щита левый бок открыт, про ноги и говорить не приходится! Я еще жив только потому, что меня прикрывает Калида и весь десяток стрелков.
Хрясь! Засаживаю саблей в оскаленное лицо. Утираю с лица кровь и успеваю заметить, как слева сполз с седла пронзенный копьем боец. С этого бока меня уже никто не прикрывает, и я верчусь как белка в колесе, раздавая удары направо и налево.
В таком темпе мне долго не продержаться, я уже чувствую, как спирает дыхание и слабеет рука. Что-то ору, захлебываясь собственным криком, и вдруг ощущаю, как натиск внезапно ослаб.
Поднимаю голову, и сквозь бушующий адреналин в уши прорывается крик.
— Твееерь!
Наши! Почти со слезами выкрикиваю я. Настоящий смысл этого слова понимаешь только в такую минуту. Наши! Отбиваю каленый наконечник справа и тут же вскрикиваю от боли. Что-то ледяное и чужеродное вдруг пронзило мне левый бок. Разом наполнился холодом живот, и все поплыло в глазах. Лошадь, небо, все накренилось куда-то в бок, а в лицо ударила песочная пыль.
Где-то все еще гремит боевой клич Твери, где-то в ужасе бегут новгородские ушкуйники, но я уже ничего этого не вижу. Мои глаза закрылись безжизненной пеленой, а тело с обломком копья в боку рухнуло под копыта проносящихся надо мной коней.
Часть 1
Глава 8
Конец июня 1263 года
Ноздри забивает душный запах свечного воска и каких-то трав. Во всем теле парализующая вялость, а голова нестерпимо кружится при любой попытке ею пошевелить.
Совершенно не помню, что со мной было, где я, и почему мне так плохо! Сквозь головную боль пытаюсь напрячь память, и вдруг словно бы открылись неведомые шлюзы, и воспоминания хлынули рекой, одновременно наполняясь красками и деталями. Узкая речная низина, новгородцы, атака, страшная боль и сползающее набок небо.
— Меня убили⁈ — То ли утверждаю, то ли спрашиваю у неведомо-кого и через силу пытаюсь открыть глаза.
Веки тяжелые, будто каменные, подчиняются неохотно, но все-таки ползут вверх. Белесый свет и мутные очертания заполняют глаза. Я плохо понимаю где я, что меня окружает, да и вообще, жив ли я?
Время в такой прострации бежит по-другому, и я не отдаю себе отчета в том, сколько уже прошло с того момента, как я очнулся, минута, час, а может быть год! Наконец, размытые образы наполняются четкостью, и я вижу склоненное надо мной бородатое лицо.
«Это Калида!» Отвечает память на невысказанный запрос моего сознания.
— Хвала, Господу нашему, очнулся! — Как эхо доносится до меня его голос, и я все четче различаю контур его осунувшегося лица, глубокие морщины широкого лба, запавшие глаза.
Пытаюсь что-то сказать и с трудом выдавливаю из себя.
— Где я⁈
— Дак у ведьмы твоей! — Калида тяжело вздохнул, но в глазах его засветилась мягкая ирония. — Никогда не думал, что скажу такое, но кланяюсь ей до земли, кабы не она, то…
Он тяжело замолчал о том, что и так объяснять не надо.
Пытаюсь выдавить из себя «где она», но язык не слушается, а голос Калиды вновь заполняет слух.
— Ты как упал с кобылы, так я к тебе. Вижу, кровища рекой, и не остановить ее никак. Обломок копья торчит из тела, кольчуга разодрана еще в трех местах и отовсюду кровь хлещет. От ужаса, что я тебя не сберег, аж похолодел весь. Стаскиваю с себя кольчугу, рву рубах и тут слышу: «Отойди, не мешай!» Оборачиваюсь, она стоит. Откуда тут, посреди кровавой мясорубки, взялась, не знаю, только смотрит так, что не послушать ее нельзя.
Я в сторону, а она села рядом, глаза закатила и начала бормотать. Что бормочет, не понимаю, только вижу, кровь у тебя остановилась и не бежит больше.
У меня тут надежда проснулась, смотрю на нее, а она вдруг обломок копья вытащила и рану пуком травы какой-то закрыла. Затем говорит, несите его ко мне!
Я голову поднял, вижу, новгородцы уже бегут везде, а наши тех, кого поймали, вяжут в полон. Кликнул тогда троих стрелков, и мы тебя на плащ перекатили и понесли. Шли долго, но, хвала Господу, донесли тебя живого!
Калида перевел дух и закончил:
— Тута ведьма твоя тебя раздела, раны промыла, заштопала тебя, словно рубаху драную. И вот здеся ты уже неделю без сознания лежишь, а она от тебя не отходит. Никого к тебе не пущает, и я уж, честно скажу, начал надежду терять! А седня глянул, а ты вона, очнулся!
Он радостно улыбнулся, а я, наконец, выдавил.
— Где она⁈
— Дак в лесу! Седня первый день вышла, сказала траву надо ей какую-то найти. — Успокаивающе затараторил Калида. — Ты не волнуйся, придет она скоро!
Прикрываю глаза, мол, ладно, не буду, и снова проваливаюсь в небытие.
Через мгновение вновь открываю глаза и вижу уже смотрящие мне прямо в душу зеленые глаза Иргиль. По тому, что чувствую себя намного лучше, понимаю — прошло далеко не мгновение, а куда больше.
В избе все также темно, душно и пахнет сушеной травой. Не говоря мне ни слова, Иргиль подает плошку с водой, и только тут я понимаю, как хочу пить.
Обливая себе подбородок, жадно глотаю живительную влагу и слышу над собой суровый голос Иргиль.
— Еще раз подобную глупость выкинешь, я тебя больше спасать не буду!
Поднимаю на нее глаза и пытаюсь изобразить улыбку.
— А ты не бросай меня, тогда и спасать не придется!
* * *
Пошел уже второй день, как я очнулся. Чувствую себя намного лучше, но Иргиль не позволяет мне вставать и не пускает ко мне никого, кроме Калиды. С точки зрения человека двадцать первого века, я ее понимаю и одобряю. Мой организм очень сильно подорван ранением, иммунитет ослаблен и любая инфекция — грипп там или орз — может стать фатальной.
Но это с отвлеченной точки зрения человека двадцать первого века, а я сегодняшний точно знаю, что не могу позволить себе бездействия, но и ссориться с Иргиль мне тоже не хочется. Она не позволяет Калиде говорить со мной о делах, передавать какие-либо письма и уж тем более давать мне перо и бумагу. Прямо цербер какой-то, и спорить с ней не решается даже Калида. После того, как она вытащила меня, буквально, с того света, авторитет у нее абсолютный.
Единственный момент, когда Иргиль не контролирует ситуацию в своей избушке, это когда в предрассветный час уходит в лес собирать травы. Оставляя Калиду смотреть за мной, она каждый раз сурово наставляет его, чтобы он не пускал в дом посторонних и никто не тревожил мой покой делами.
До сегодняшнего утра Калида все указы суровой «докторши» выполнял, да я ничего и не спрашивал. Сегодня же я чувствую себя уже достаточно окрепшим, чтобы начать разгребать то дерьмо, что я сам и заварил, получив удар копьем под ребра.
Поднимаю взгляд на друга и стараюсь, чтобы мой голос звучал уверенно и жестко.
— Ну, что там творится в мире, рассказывай?
Инстинктивно глянув на закрытую дверь, Калида замялся.
— Может не стоит, слаб ты еще⁈
Смотрю ему прямо в глаза и не позволяю увильнуть.
— Ты же сам знаешь, времени нет, дорога каждая минута!
— Твоя правда! — Калида озабоченно поморщился. — Со всех сторон проблемы полезли, а без тебя и не решить ничего.
Его ладонь лежит на краю моего ложа, и я уверенно накрываю ее своей.
— Давай, дружище, выкладывай! Я уже в порядке!
Калида тяжело вздохнул, бросил еще один опасливый взгляд на дверь, но все же решился.
— Самая большая проблема с Твери пришла. Острата гонца прислал, пишет, что Абатай-нойон прознал о твоем ранении и решил, видать, что ты уже не выкарабкаешься. — Калида помолчал, прежде чем вывалить на меня тяжелую новость. — В общем, в Орду срочно собрался, требует, чтобы его вместе со свитой выпустили с Твери. Острата не знает, что делать, шлет гонца за гонцом! Боится, что ордынцы попробуют прорваться силой.
