Обострение (СИ) - Волков Тим

Отца Николая уговорили!

Об этом сияющий поручик сообщил прямо с порога, гость еще и в комнату войти не успел.

— Уговаривать-то долго не пришлось, — похвастал поручик. — У батюшки давно неприязнь трактирным. И помочь обещался, и даже лично участвовать! Еще и новомодный фотографический аппарат к делу сему приспособить… Ну, ты в дверях-то не стой — в ногах правды нет. Проходи, Иван Палыч, садись… Ну? Что там Аглая?

— А где Петр Николаич?

— Да по делам… Так что? Простила?

— Посмеялась, ага…

— Посмеялась? — Гробовский обрадовано потер руки и полез в буфет за графином. — Посмеялась, значит — зла не держит! Ну, накатим по одной…

— Да я…

— С морозцу! Да тут рюмки-то… Ах, хороша! Ну, Иван Палыч, что еще посоветуешь?

— Ты, Алексей Иваныч, цветов-то больше не покупай… Лучше подари ленту! Ну, в косу… Или брошку какую…

— Понял! Ага… Еще по одной?

— Да уж уволь! Спасибо.

В сенях послышались шаги… Отряхнув снег, в комнату вошел Лаврентьев. Весь из себя радостный и довольный.

Поручик вскинул глаза:

— Ты что это, Петр Николаич, как голый зад при луне? Светишься.

— Ну-ка, налей-ка!

Скинув башлык и шинель, пристав пододвинул табуретку:

— Прохор, урядник-то наш, хват оказался! Убийцу нашел! Молодец, живенько установил всех возможных свидетелей… свидетельниц в основном… И, знаете, кто оказался? Кто у нас на селе самый меткий охотник?

— Ну, Петр Николаевич, не томи!

— Митрий! Половой из трактира! Сейчас пойдем брать… И — обыск! Вот же подлец…

Глава 9

Фаэтон, скрипя полозьями, мчался по заснеженной дороге к околице Зарного. Снег хрустел под копытами, ветер хлестал в лицо. Раскрыли, негодяя! Нашли убийцу! Иван Палыч, укутавшись в пальто, сидел рядом с Гробовским. Оба напряженно молчали. Лаврентьев, хмурый, правил лошадьми, то и дело оглядываясь на доктора и приговаривая:

— Сейчас мы его… прижмем, собаку!

— Иван Палыч, не дело это, — в который раз словно пробудившись ото сна пробурчал пристав. — Ты доктор, тебе в больнице быть, склянки свои крутить. А тут — арест, да ещё Митрий, зверь пуганый. Мало ли что? Сидели бы лучше с Аглаей, чай пили. Пойми, за здоровье твое переживаю!

Иван Палыч, поправив несуществующие очки, отмахнулся:

— Алексей Николаич, коли стрельба, вдруг раненые будут. Кто их латать станет? Я врач, моё место там, где кровь. Еду — и точка. Ничего со мной не случится. Тем более сами говорили — он меня хотел убить, значит вроде как мой несостоявшийся убийца получается.

Лаврентьев, сверкнув глазами, хлопнул доктора по плечу:

— Вот это по-нашему, Палыч! Смело! А ты, Алексей Николаич, не ворчи. Доктор дело говорит, втроем возьмем гада. Лишние руки не помешают.

Гробовский только сплюнул в снег.

— Наконец-то! — выскочил из кустов урядник, указал наганом. — Там он!

Хата Митрия, низкая, с покосившейся крышей, притаилась у оврага почти на самом краю села. Тусклый свет керосинки сочился из щелей ставен, а дым из трубы стелился по ветру и пах горелым тряпьём. Фаэтон остановился в стороне, чтоб не спугнуть стрелка. Гробовский, сжав револьвер, кивнул Лаврентьеву. Тот, достав наган, постучал в дверь — глухо, как в гроб.

— Митрий! Открывай, по делу к тебе! — рявкнул пристав.

Тишина. Только ветер завыл, да собака где-то тявкнула. Лаврентьев стукнул ещё, сильнее.

— Открывай! Знаем, что ты там! Да без шуток давай — оружие у нас.

Иван Палыч, стоя за Гробовским, вдруг уловил шорох — едва слышный, как мышь в соломе. Сердце ёкнуло. Он рванул поручика за шинель, отталкивая от двери:

— Ложись!

И тут же грохнул выстрел. Брызнули щепки во все стороны, дверь треснула, пуля просвистела там, где только что стоял Гробовский. Пахнуло порохом. В ту же секунду звякнуло стекло — сзади хаты, будто бутылку разбили.

— Бежит, собака! Через окно! — взревел Гробовский, вскакивая.

Лаврентьев, матерясь, кинулся за угол.

— Уходит, Пётр Николаич!

Митрий, долговязый, в рваном тулупе, мчался к оврагу, сжимая ружьё. Его тень металась по снегу, как загнанный волк.

— Стой, собака! — заорал Гробовский, бросаясь в погоню.

Лаврентьев отстал.

— Уйдёт, гад! Уйдет!

Митрий, добравшись до кромки оврага, обернулся. Глаза дикие.

— Окружай! Брось оружие, Митрий! Брось!

Но тот и не думал. Противник вскинул ружьё, выстрелил наугад. Пуля взвизгнула над ухом доктора, снежная крошка осыпала лицо.

— Ох ты ж!..

— Ложись, Палыч! — крикнул Гробовский, падая в снег.

— Брось оружие! Стрелять буду! Приказываю!

Лаврентьев, не целясь, выстрелил из нагана. Раз, другой. Митрий вскрикнул, выронил ружьё и рухнул, покатившись вниз по склону.

— Попал! Алексей Николаич, заходи слева! Ружье возьми!

Подбежав, они увидели Митрия, скорчившегося в снегу. Кровь, ярко-алая, текла из виска, пропитывая тулуп. Противник не двигался.

Иван Палыч склонился, нащупал пульс. Пальцы дрожали.

— «Удачно» попал, — тихо сказал он, глядя на Лаврентьева. — Точно в голову пуля угодила. Мёртв.

— М-да… — сухо протянул Лаврентьев.

Гробовский, тяжело дыша, сплюнул:

— Чёрт, Пётр Николаич, ты что, целился не умеешь?

Бледный пристав покачал головой:

— По ногам бил… чтоб остановить. С неудобной позиции… Да сам же видел!

— Ладно, — отмахнулся Гробовский. — Чего уж теперь. У него к тому же ружье было, если бы не мы его, то сами могли бы вот так тут лежать. Меня вон едва не убил, — он повернулся к доктору. — Опять Иван Палыч спас.

Потом вновь повернувшись к Лаврентьеву, сказал:

— Будь тут, Пётр Николаич, а мы за следователем, вызвать нужно, оформить все как положено.

Морозный воздух щипал щёки и редкие прохожие Зарного спешили по домам. Холодало. Улица, ведущая от школы к больнице, была пустынна, лишь снежок приятно поскрипывал под сапогами Анны Львовны. Её тёмное пальто колыхалось в такт шагам. Вдалеке лаяла собака, да где-то скрипела телега.

Анна, задумавшись, не заметила, как из-за угла трактирного сарая вынырнул Яким Гвоздиков.

— Анна Львовна, голубушка! — хрипло позвал он, шатаясь.

Пахнуло крепким перегаром.

— Яким? — растерялась девушка.

Тот пьяно улыбнулся. Шапка съехала на лоб, а в руке болталась початая бутылка. Глаза мутные, как болотная вода, жадно оглядели учительницу.

— Он самый! Куды ж вы одна, в эдакой холод, красавица? Погрейтесь со мной!

Анна остановилась, выпрямив спину. Её лицо, обычно мягкое, стало строгим.

— Яким Фомич, вы пьяны, — отчеканила она. — Ступайте домой, не позорьтесь.

Она шагнула в сторону, но Гвоздиков, ухмыляясь, преградил путь.

— Да что вы, царевна Несмеяна? — повысил он голос. — С доктором-то воркуете, а мне, простому, шиш с маслом? Я, между прочим, в трактире не последний человек!

Его громкий дребезжащий голос разнёсся по улице, и из соседнего двора выглянула старуха в платке, неся коромысло. За ней, хихикая, подтянулись двое мальчонок в зипунах, а следом — баба с ребёнком на руках и мужик с топором, шедший с дровяного сарая.

— Яким Фомич, уймитесь. Вам лечиться надо, а не языком молоть.

— Лечиться? Так я не болен!

— От зависимости вашей! Идите домой, проспитесь, вон народ уже собирается. Не позорьтесь.

Гвоздиков, багровея, шагнул ближе.

— А вот дерзить, Анна Львовна, не нужно!

Он собирался сказать что-то еще, явно грубое, но появился Штольц. Ротмистр, несмотря на госпитальную робу под шинелью, выглядел так, будто только что вышел из офицерского собрания: сапоги начищены, волосы прилизаны, улыбка вежливая, но глаза — холодные, как лёд на реке.

— Доброго денька! — начал он, чуть растягивая слова и глядя только на учительницу. — Анна Львовна, все ли в порядке? У вас очень озадаченный вид.

— Да вот некоторые пройти не дают с разговорами своим! — она злобно зыркнула на Якима.