Гасконец. Том 1. Фландрия (СИ) - Алмазный Петр

— Планше, — подозвал я слугу, уже сам будучи в седле. Моя бедная лошадка тащила теперь, помимо меня, два мушкета и две испанских аркебузы. Второй мушкет мне отдал Сирано, сказав, что прямо сейчас он ему без надобности, а я проявляю нездоровую для гасконца любовь к стрельбе.

— Слушай, Планше, я заглянул в кошельки — там золото.

— Ну, да, — кивнул слуга. — Пистоли, месье, испанское золото.

— Но мы всё время говорим «серебро», — не понял я.

Планше тяжело вздохнул, словно общается с умалишенным и вытащил из-за пазухи свой кошелек. Кошелек оказался довольно пухлым на вид. Планше высыпал на руку несколько монет, весьма ловко, нужно признать. Он не выискивал монетки по одной, а сразу вытряхнул на ладонь именно такое количество, какое и хотел.

— Вот смотрите, месье, — пояснил он. — Эта медная, денье. Кинуть нищенке, может быть наскребет таких двенадцать штук на краюху хлеба. Помните?

Я с понимающим лицом кивнул, на самом деле не понимая ни черта. Навык, отлично отработанный мною на всех корпоративных собраниях и конференциях.

— Вот еще одна медная, это двойной турнуа, — слуга указал на монетку с тремя лилиями. — Двойной, потому что в ней два денье. Понимаете?

Я снова уверенно кивнул. Тогда Планше указал на маленькую серебряную монетку. На самом деле, таких серебряных монеток было три, разного размера и с разными гербами.

— Это су, ей мы платим за хлеб и постой. В су двенадцать денье, и су всегда должен быть под рукой, понятно?

Я кивнул. Планше продолжал разговаривать со мной, как с ребёнком, но я был ему даже благодарен за это.

— Поэтому, мы и говорим «серебро», — закончил урок слуга.

— Отлично, — улыбнулся я. — Но зачем еще две серебряные монеты?

— Их куда больше, друг мой Шарль, — де Порто наконец-то подъехал к нам, с интересом разглядывая монеты на руке Планше. — Каждый более или менее сильный герцог, а то и маркиз, норовит выпустить свою монетку, для своих земель.

— Ещё есть ливры, — продолжал Планше. — В монетах их редко встретишь, но они есть. Парижский и обыкновенный. Парижский потяжелее, и цены в нём больше. Где-то на четвертинку.

— То есть, пять четвёртых? — уточнил я. Планше кивнул.

— А вот золото, — рвался помочь де Порто. Слуга торопливо убрал свои монеты в кошелек. На огромной руке здоровяка вдруг, словно у фокусника, материализовались две золотые монеты. Первая была круглой, с крестом, но каждый «луч» креста оканчивался лилией. Вторая была словно вырублена наспех, и её округлость вызывала явные сомнения. На ней красовался костыльный крест (словно перекрестие прицела в старых играх), по четырем сторонам были какие-то буквы. Такие монеты и лежали у меня в кошельке.

— Вот это ливр, — де Понто указал пальцем на круглую монету. — Он стоит двадцать су. А это пистоль, он тяжелее и стоит десять ливров.

— Они уже из золота, и на рынке таким платить за говядину просто смешно, — с видом знатока заключил я, пытаясь тоже казаться в теме. — Спасибо за напоминание, друзья. Кажется, я все вспомнил на счет монет. Видимо, меня слишком уж сильно приложило тогда.

— В голову, насколько помню, — де Порто добродушно улыбнулся. — Но это ещё что! Был у меня приятель, он после пули в голове на латыни заговорил.

Мы рассмеялись, а затем де Порто снова отделился. Он вёл нас вперёд, лошади спокойно брели по дороге, болтать больше было не о чем.

Спустя несколько часов, мы достигли Бапома. Сперва я увидел раскинувшееся вокруг него человеческое море, стяги, знамена и палатки. Но уже через мгновение, то, что я сперва принял за гору, оказалось огромной каменной крепостью. Не укрепленным городом, а настоящим каменным многоугольным чудовищем. Уродливым, и будто бы неприступным. Пушки — и с нашей, и с испанской стороны — молчали. Пока что.

Здоровяк придержал лошадь, чтобы снова поехать бок о бок с нами.

— Невероятная крепость, — протянул я, чувствуя, как меня накрывает этой поразительной гигантской тенью. — Впервые вижу такое.

— Верно, — важно кивнул де Порто. — Её перестраивали сколько раз, сколько раз штурмовали за века. Настоящее чудище.

— Гаргантюа! — зачем-то сказал я первое, что пришло в голову, ассоциировалось с огромным великаном и вроде бы относилось к похожей эпохе. Я надеялся, что таким образом покажу себя образованным и начитанным гасконцем. Но у де Порто только округлились глаза.

— Держали бы вы язык за зубами, Шарль, — сказал он. — До меня уже дошли слухи, что вы спасли какую-то гугенотку около Лилля. Так ещё и такие страшные вещи цитируете.

Я снова сделал очень умное и серьёзное лицо, а потом кивнул. Проблема была в том, что я ни черта не понимал. Проехав еще несколько метров, я спросил:

— Вы же знаете, что я не все помню?

— Я уже догадался, — буркнул де Порто. Веселья в здоровяке явно поубавилось.

— Что не так с «Гаргантюа и Пантагрюэлем»?

— Да тише вы! — недовольно шикнул королевский мушкетёр. — Совсем обезумели что ли? Это грязная, гадкая книжонка! Неужели сами не понимаете, почему она под негласным запретом уже сотню лет?

— Признаться честно, — сказал я. — Мне только название и знакомо. Содержания я в глаза не видел.

Тут я был совершенно искренен. Планше тихо хмыкнул. Если окажется, что мой слуга умеет читать, а я нет, мне придётся вызвать его на дуэль.

— Счастливый вы человек, — грустно усмехнулся де Порто. — Такая гадость. Подтираться гусятами! Ну как могла прийти в голову такая гадость⁈

Я ничего не ответил, Планше снова тихо хихикнул.

Мы уже подъезжали к французским палаткам, так что Шахрезада де Порто прекратила дозволенные речи. Нас встретило несколько солдат, с пиками, как будто бы созданными для царапанья неба. Метра три, не меньше.

— Мессир герцог де ла Мейре уже здесь? — обратился к солдатам де Порто.

— Скоро прибудут, — ответил с поклоном солдат. — Вместе с Его Величеством и Его Преосвященством.

— Держу пари, — рассмеялся здоровяк, поворачиваясь ко мне. — Вы, Шарль, очень понравитесь Красному.

— Готов принять это пари, — неуверенно ответил я. Хотя встречаться с Ришелье мне совсем не улыбалось — почерпнутые из прошлой жизни стереотипы никак не отпускали.

— А мессир де Тревиль уже прибыл? — снова спросил толстяк.

Солдат кивнул:

— Вместе с королевскими мушкетерами, месье. Показать дорогу?

— Будь любезен, — согласился здоровяк. — А этих почтенных месье отведи к гасконским кадетам.

На том мы и распрощались. Де Порто сказал, что надеется ещё много раз увидеть меня в деле, и что я просто обязан как-нибудь проявить себя в ходе этой осады. Я ещё не понял, в чём тут подвох, но очень скоро картина прояснилась. Впрочем, я забегаю вперёд.

Нас с Планше отвели к палаточному лагерю, где царило удивительное для меня спокойствие. Никто не пил, никто не распевал песен. Осада обещала быть серьёзной.

Первым делом, обступившие нас гасконцы, спросили о де Бержераке. Я успокоил товарищей, рассказал о том, что рана его заживает, а сам парижанин проявляет чудеса героизма и упрямства. Тощий Пьер, к счастью, всё ещё живой, сказал, что будет с нетерпением ждать его возвращения.

Затем меня поставили перед фактом, что по указу Маршала Франции, я таки назначаюсь лейтенантом кадетов и весь корпус теперь переходит под моё командование. Никто с этим не спорил, а напротив — от товарищей по оружию я получил только похвалу и поддержку. Молва уже расходилась, наша вылазка в Аррас изрядно приукрашивалась и теперь это была не удача. А хитрая операция, во время которой мы специально выбрали нужный момент и полезли в город как раз для того, чтобы схватить тамошнего командующего.

Третья новость настигла меня уже после того, как Планше поставил мне отдельную палатку. Я всё рвался ему помочь, но настороженные взгляды однополчан заставили меня притворно ругнуться на слугу и уйти к ним. За столом — точнее двумя досками, положенными на две пустые бочки — куда меня пригласили, играли в карты. Играли в «Тарок», правил которой я не знал, но с большим удовольствием изучал в процессе. Запоминал, кто и что делает, пытался разобраться. Но куда интереснее мне было слушать новости об осаде.