— Можно снять капельницу? — поинтересовался я.
— Да-да, конечно. Ольга Сергеевна, уберите зонд.
Пожилая медсестра подошла ко мне, аккуратно вытащила зонд из вены, забинтовала мне руку и вынесла стойку с капельницей. За ней ушёл врач.
Нянечка в белом халате и косынке привезла на металлической тележке завтрак — гречневую кашу с хорошим куском масла, чай, пару булочек. Это предназначалось только мне. Мой сосед по палате, так и лежал на кровати, читая книжку.
Аппетита не было, боль в шее мешала нормально есть. Так что я оставил почти все на тарелке, одолел только булочки с изюмом. И никак не мог выбросить из головы мысль, почему врач не знал о том, что меня привезли из школы, что ребята смогли остановить кровь? Я прекрасно знал теперь, что такое ранение в шею оказалось смертельным. Но я вновь вернулся к жизни.
После завтрака, вместе с медсестрой в палату вошёл мужчина в темно-синей форме, с наброшенными на плечи белым халатом. Взяв у стены стул, поставил рядом с моей койкой, присел и достал блокнот. Обменялся быстрым взглядом с моим соседом, тот положил книжку и вышел.
Не представившись, опер спросил:
— Вы могли бы описать нападавших? Сколько их было? Как все произошло?
Я в изумлении уставился на него.
— Каких нападавших? На меня напал Звонарёв, ученик моего класса. Воткнул в шею перьевую ручку. Этому свидетелями был весь класс. А как скорая приехала, вся школа, думаю видела.
— Ну что вы, Олег Николаевич, вы ошибаетесь. Вас нашли на улице с заточкой в шее, — он открыл портфель, вытащив целлофановый пакет с длинным узким предметом, продемонстрировал мне и спрятал. — Это счастье, что увидели прохожие, вызвали скорую.
Меня бросило в жар от чудовищной лжи. Папаша этого подонка включил всё свои связи, чтобы отмазать любимого сыночка-мажора⁈ Представить себе не мог такого поворота. Но тут же я осадил себя. А вдруг я очутился в другой реальности? И меня действительно напали хулиганы, ударили заточкой. Но нет. Зимой?
— Если бы мне на улице воткнули в шею заточку, и бросили бы умирать, — стараясь изо всех сил сдержать раздражение, отчеканил я. — Зимой, в феврале, при отрицательной температуре, я был бы уже трупом. И никто не смог бы меня спасти. До того, как воткнуть ручку мне в шею, этот мерзавец на другом уроке бросил мне в спину горшок с кактусом. Это видели все ученики моего класса. Они подтвердят.
— Олег Николаевич, — голос опера звучал мягко, снисходительно, будто он разговаривал с несмышлёным ребёнком. — Вы потеряли много крови, ваш мозг создал фантастическую картину. Звонарёва даже не было в школе в тот день, когда вас ранили.
— Простите, вы в каком звании? — поинтересовался я.
— Прошу прощения, не представился, — он вытащил из кармана халата красную книжку, развернул: Заболоцкий, Пётр Алексеевич, старший лейтенант, оперуполномоченный Центрального управления.
— Понятно. Так вот, товарищ старший лейтенант, ничего мне не привиделось. Меня ранил перьевой ручкой «Паркер» ученик моего класса, Михаил Звонарёв.
— Вот, вы же видите, насколько это звучит нереалистично? Ручка, перьевая. Разве сейчас в школе пишут перьевыми ручками? Да ещё «Паркер». Кому в голову придёт использовать такую ручку?
— Да он специально её принёс в школу! — не выдержал я. — У такой ручки стальное перо, вернее, из очень прочного металлического сплава. Очень острое. Настоящее оружие убийства!
— Олег Николаевич, вы бредите. Это следствие тяжёлого ранения.
Я обессиленно прикрыл глаза, откинулся на подушку, дышать стало тяжело, противный пот выступил на лбу, на руках. Я понял, что в тупике. Доказать вину подонка Звонарёва не удастся. То, что меня поместили в такой хорошей больнице, доказывало, что старший Звонарёв решил загладить вину своего сынка. Но это никак не изменяло того факта, что младший Звонарёв хотел меня убить.
— Ну что же, Олег Николаевич, вы больше ничего не можете сообщить следствию? — продолжил старлей, голос звучал мягко, но лицо выглядело жёстким, взгляд холодным.
— То есть, Звонарёву все с рук сойдёт? А вы не думаете, товарищ старший лейтенант, что в следующий раз этот мерзавец убьёт кого-нибудь? И чувствуя свою безнаказанность, начнёт убивать и дальше. Вы ведь прекрасно знаете, как все было.
— Вам больше нечего добавить? — не обращая внимание на мои слова, спросил опер. — Тогда подпишите на каждой странице, — он протянул несколько листов, отпечатанных на машинке.
— Я ничего подписывать не буду, — демонстративно сложил руки на груди. — Врать не приучен.
— Хорошо, — опер сложил все бумажки в портфель и встал. — Всего хорошего. Выздоравливайте.
Когда он ушёл я встал с кровати, подошёл к окну, пытаясь понять, где нахожусь. Но увидел лишь, что это довольно высоко, этаж пятый или шестой, а внизу почти до горизонта стеной стоят голые деревья в снегу. Небо затянуло сизыми тучами. Казалось, что мы в центре необитаемого дикого острова.
— Что за больница? — я бросил взгляд на своего соседа.
Он отложил книжку, и ответил не сразу:
— ЦКБ.
— Серьёзно? Центральная клиническая больница? Кремлёвка?
Сосед мой ухмыльнулся довольно обидно.
— Разбежался. Нет. Труба пониже и дым пожиже. Центральная областная больница. Ты молодой, видать в больницах не приходилось лежать ещё. Поэтому не понял, где находишься.
Не стал объяснять моему охраннику, что за восемьдесят лет своей жизни лежал в больницах многократно. И несколько раз был на грани жизни и смерти. Но действительно вид из окна мне был совершенно не знаком.
— А тебя зачем ко мне приставил, товарищ майор?
Он повернул голову на бок, стал серьёзным.
— С чего ты взял, что я — майор? — сузил глаза. — Может быть, я — полковник? Или капитан?
— Это из старого анекдота. Знаешь его? Такой старый, с бородой.
— Ну-ну, расскажи, — мужчина сложил руки на груди, вперился в меня взглядом, от которого стало не по себе.
— Заходит мужик в номер гостиницы, а там трое постояльцев громко обсуждают политику, ржут над генсеком, передразнивают его шамканье, иконостас с орденами, которые он с пижамы забыл снять. Мужик им говорит: «Вы ребята поосторожней, у стен есть уши». Они его послали куда подальше. Тогда мужик вышел, дал горничной три рубля и сказал, чтобы она принесла через пять минут четыре чашки чая. Сам вернулся, и в розетку говорит: «Товарищ майор, в сто-первый номер — четыре чашки чая». Мужики поржали. Но тут открывается дверь, входит горничная и приносит чай. Утром мужик просыпается, а он один в номере. Спрашивает у горничной, что случилось. Она отвечает: «Да тут один пришёл и всех забрал». «А меня почему не взяли?» «Да ваша шутка очень понравилась товарищу майору».
— Хороший анекдот. Я тебе тоже расскажу.
— Давай.
— Из зала заседаний выходит судья и ржёт. Проходящий мимо его коллега спрашивает: «Ты что смеёшься?». «Да, анекдот рассказали смешной». «Ну, расскажи». «Не могу, я только что за него десять лет дал». Хороший анекдот?
— Хороший. С намёком. Я понял, — прилёг на кровать и прикрыл глаза.
— Обиделся что ли? — поинтересовался Игорь. — Давай в шахматы перекинемся? Ты играешь?
Я перевёл взгляд на него:
— Играю. На деньги будем или на интерес?
— Ну, какие деньги? — усмехнулся он, вытащил из своей тумбочки большую складную доску, остро пахнущую лаком и деревом.
Выкатив тумбочку на середину палаты, поставил доску туда, расставил фигуры, две спрятал в кулаках:
— В какой руке?
— В левой.
— Не повезло тебе, Олег Николаевич. Будешь черными играть.
Я лениво поглядывал на доску, где одна за другой исчезали фигуры, которые Игорь жадно «ел». Наконец, у меня и у него остались только пара ферзей, ладья у него и слон у меня.
— «Слон D3-F5». Шах и мат, —сказал я, уставившись в потолок.
— Какой шах и мат⁈ — вскрикнул Игорь. — Я же могу сюда.
Но потом помолчал и грустно отозвался:
— Да, я понял. Ну, ты крут.
— Эндшпиль партии Спасского с Фишером, 1972-й год, — объяснил я. — Спасский сдался.
