Воронцов. Перезагрузка. Книга 6 (СИ) - Тарасов Ник

Никто из горожан даже не подозревал, что буквально в нескольких метрах от них только что создавалось нечто такое, о чём здесь в ближайшие полвека даже и мыслить не могли. Для них это был обычный осенний день, ничем не примечательный, в то время как я отчётливо понимал, что сегодня, возможно, изменю ход истории медицины.

— Егор Андреевич, сказать по правде, я не совсем понимаю, — заговорил Иван Дмитриевич, пока мы шли к ювелиру. Его лицо выражало смесь уважения и недоумения. — Как всё то, что вы сейчас делали, может помочь? Мы здесь полдня провозились, а в итоге у нас какие-то трубки, вода смешанная с солью, да игла, пусть даже покрытая серебром, которую мы сейчас заберём у ювелира. А градоначальнику, между прочим, не легчает.

Он вздохнул, поправляя сюртук, и добавил с нескрываемым беспокойством:

— Если он умрёт… это будет… — Иван Дмитриевич не закончил фразу, но в его голосе отчётливо слышалась тревога.

Солнечный луч, пробившийся между облаками, на мгновение ослепил меня. Я прикрыл глаза рукой, выигрывая время для ответа. Моя уверенность в успехе не была стопроцентной — слишком много факторов могло повлиять на исход. Но говорить об этом Ивану Дмитриевичу не стоило.

Я догадывался, что ему докладывают о состоянии больного, и тут же, пользуясь моментом, спросил:

— А как у него состояние сейчас? Хуже, лучше?

Мы повернули за угол, где было тише. Торговые ряды остались позади, и теперь мы шли по узкой улочке, вымощенной неровным булыжником. Здесь располагались мастерские и небольшие лавки ремесленников.

Иван Дмитриевич посмотрел на меня и ответил, слегка понизив голос:

— Ну, то, что мне сказали… такое же, может быть, слегка стало лучше спустя некоторое время, когда второй раз уголь заставили съесть.

Его глаза внимательно изучали моё лицо, словно ища в нём ответы на невысказанные вопросы. Я заметил, как его рука непроизвольно сжалась в кулак — нервничает.

— Это же хорошо, Иван Дмитриевич, это очень хорошо, — сказал я с нарочитой уверенностью, хотя внутри меня грызло беспокойство.

Я остановился, повернувшись к нему, и заговорил тише, но с убеждением в каждом слове:

— Послушайте, то, что мы делаем, может показаться вам странным, даже нелепым. Но это настоящая медицина. Уголь абсорбирует яд, не даёт ему всасываться дальше. А физраствор, который мы ввёдем через иглу прямо в кровь, поможет разбавить оставшийся яд и поддержать работу сердца.

Я невольно провёл рукой по волосам, собираясь с мыслями.

— Видите ли, когда человек отравлен, его организм теряет жидкость. Кровь становится густой, сердцу трудно качать её. А с ней ещё и яд циркулирует. Солевой раствор, попадая прямо в кровь, разбавляет её, облегчает работу сердца и помогает почкам быстрее вывести яд.

Прохожий, случайно задевший меня плечом, пробормотал извинения и поспешил дальше. Иван Дмитриевич проводил его взглядом и задумчиво произнёс:

— Звучит… необычно. Но если это поможет…

Вскоре показалась лавка ювелира.

Мы зашли внутрь. Звякнул колокольчик над дверью, оповещая хозяина о посетителях. Ювелир, увидев меня, аж просиял. Создавалось такое впечатление, что он смотрит на меня как на какого-то мессию. Он отложил в сторону лупу и инструменты и поспешил к нам.

— Егор Андреевич! — начал он вместо приветствия, в его голосе звучало неприкрытое восхищение. — Как вы это сделали? Это именно та же самая игла, которую я вам передавал, но теперь она тончайшим слоем покрыта серебром. Как вам это удалось? Поделитесь секретом⁈ Это же невероятно!

Его глаза лихорадочно блестели.

— Вы представляете? Это же можно делать украшения из обычного металла, а потом покрывать их серебром. Разницы никто не увидит!

Ювелир потёр руки, явно представляя открывающиеся перспективы. На его лице отражались быстро сменяющие друг друга эмоции — от восторга до жадного предвкушения.

Я молча посмотрел на него, потом кивнул в сторону Ивана Дмитриевича:

— За технологией — вон к нему обращайтесь, — сказал я, слегка склонив голову набок.

Иван Дмитриевич чуть вздрогнул от неожиданности, но быстро овладел собой и понимающе кивнул. Возможно, это был первый раз, когда я увидел на его лице что-то похожее на благодарность. На мгновение в воздухе между нами возникло негласное понимание — я делюсь знаниями с государством, а не с отдельными людьми.

Ювелир хмыкнул, но протянул мне ту же самую коробочку. Открыв её, я аккуратно взял в руки иглу. Она была холодной и удивительно тяжёлой для своего размера.

Да, он действительно её отполировал. Работа была выполнена мастерски — серебряное покрытие выглядело безупречно, ни единой шероховатости, ни одного изъяна. Я даже не ожидал такого качества, учитывая спешку.

Ювелир, видя, что я тщательно её разглядываю, уточнил:

— Сукном полировал, а внутри сукновую нитку протягивал, пока всё не стало гладким.

— Спасибо, — сказал я, — хорошая работа.

Я бережно положил иглу обратно в шкатулку и защёлкнул крышку. Эта маленькая металлическая трубочка, возможно, станет первой в истории России примененной для внутривенных инъекций. От мысли о том, что я делаю то, что будет открыто лишь спустя много десятилетий, по спине пробежал холодок.

Потом снова посмотрел на ювелира и искренне сказал:

— Вы знаете, я бы честно с вами ещё пообщался, но дела не терпят, — развёл я руками.

— Да, нам пора идти, — подтвердил Иван Дмитриевич, нервно поглядывая на дверь.

Ювелир лишь кивнул, пальцами поглаживая свою аккуратно подстриженную бороду.

— А потом добавил: — Как и обещал, к вечеру ещё две иглы сделаю.

— Отлично, — сказал я. — Или сам зайду, или кого-то пришлю. — Да, и скажите, сколько я вам должен? — спросил я, доставая кошель.

Иван Дмитриевич тут же выступил вперёд, встав между мной и ювелиром:

— Уже всё уплачено.

— Ну хорошо, — не стал я переспрашивать, кем и сколько.

Мы вышли из мастерской на улицу, где нас уже ждали двое молодцов — широкоплечих, с внимательными глазами. Охрана, не иначе. Как только мы появились в дверях, они подобрались и без слов двинулись впереди нас, расчищая дорогу в потоке горожан.

— Так быстрее будет, — сказал Иван Дмитриевич, заметив мой взгляд.

Когда мы снова попали в светлицу градоначальника, обстановка была, конечно, лучше, чем утром. Комната проветрена, не было той духоты, прелости и затхлости. В открытые окна проникал свежий воздух, а по углам уже зажгли свечи, создававшие тёплый, успокаивающий свет.

Сам больной выглядел… не лучше, но и не хуже. Такой же бледный, тяжело дышал, на лбу была испарина. «Ну хоть не хуже», — подумал я. Это радовало. В его состоянии даже отсутствие ухудшения можно было считать добрым знаком.

А у кровати стоял практически штатив для капельницы — конечно, он был слегка массивнее, чем те, к которым я привык в своём времени, но, судя по конструкции, свою функцию должен был выполнить на ура. Кузнец не подвёл — деревянная конструкция выглядела прочной и надёжной, с удобным креплением для бутылки наверху.

В комнате находились несколько человек — двое слуг, стоявших у стены с настороженными лицами, и пожилой человек в тёмном одеянии, вероятно, местный лекарь. Он посмотрел на меня с нескрываемым скептицизмом, но отступил, когда Иван Дмитриевич кивнул ему.

Я попросил, чтобы мне дали чистые тряпки, ремень, спирт, несколько чистых тарелок. Не медля ни секунды, попросил слугу полить мне на руки и тщательно вымыл их с мылом. Потом плеснул на них спирт, тщательно растёр его по коже до ощущения жжения — максимальная стерильность была критически важна.

— Отойдите все, кроме вас, — кивнул я Ивану Дмитриевичу. — Вы мне понадобитесь как помощник.

Лекарь начал было возражать, но Иван Дмитриевич одним взглядом заставил его умолкнуть. Слуги без слов отступили к дверям, а местный эскулап, недовольно бормоча что-то под нос, встал у окна, скрестив руки на груди.