Хорунжий (СИ) - Вязовский Алексей

«Дрянь!» — пронеслось у меня в голове. Этот один стоит многих. И он опасен не только для моих людей, но и для меня. Он не сдастся. Он будет биться до конца, забирая с собой столько жизней, сколько сможет.

Времени на джигитовку не было. В правой руке у меня была шашка, левая свободна. В седельной кобуре лежал мой тульский пистолет. Я рывком выхватил его. Однозарядный, дульнозарядный. Далеко не самое надежное оружие, но на такой дистанции…

Батыр как раз отвлекся на наскочившего на него Рерберга, попытавшегося сбить противника конем, но попавшегося на хитрую уловку, лишившую его сабли. Я навел пистолет, немного свесившись в седле — почти в упор, каких-то три-четыре шага. Прицелился собравшемуся добить прапорщика хивинцу в бок, в печень. Втопил спусковой крючок.

Раздался оглушительный хлопок, руку ощутимо дернуло вверх, из дула вырвалось облачко дыма. Батыр вздрогнул, выпустил из рук камчу, пошатнулся, пронзительно закричал. Несколько мгновений он стоял, глядя на меня с изумлением и непониманием, словно не веря, что какой-то «урус» осмелился использовать огнестрел в честном ближнем бою. Потом медленно, тяжело рухнул на землю.

Схватка с остальными разбойниками утихла быстро. Видя смерть своего вожака и бегство основной части племени, оставшиеся защитники дрогнули. Некоторые попытались бежать, другие, бросив оружие, начали молить о пощаде. Их срубленные головы летели на окровавленную землю — все помнили мой приказ воинов в плен не брать.

Наблюдая за кровавой потехой, я вспоминал слова из учебников, из записок старых военных. О тактике азиатов, степняков. Что в большой массе, в открытом поле, они действуют хуже, чем в одиночку или небольшими группами. Что их храбрость и энергия обычно исчерпываются в первом натиске, и если он не удается, они падают духом, а при виде своих раненых и убитых ими овладевает страх, и они бегут, почти не оказывая сопротивления. Это подтвердилось сегодня полностью. Они храбро защищали свои жилища, но не были готовы к организованному, стремительному удару казачьей лавы. И уж тем более не ожидали, что разведывательный отряд осмелится на полномасштабное нападение.

Картина после боя была страшной. Везде лежали тела убитых и раненых киргизов вперемежку с трупами животных. Казаки, не теряя времени, приступили к «дувану» — сбору добычи. Это была их основная мотивация, их «промысел», как сказал урядник Козин. Оружие, одежда, предметы быты, женщины… Из некоторых кибиток раздались пронзительные крики, насилие — печальная изнанка войны.

— Ищите Назарова! Ищите наше серебро! Никто не видел Джумальгедина? — надрывался я в крике, скача по заулкам аула и выискивая последних противников.

Но их не было. Победа была полной и достигнута легкой ценой — несколько легкораненых казаков и один контуженный, тот, кого приголубил камчой хивинец. Вспомнил о нем, и рука сама собой потянулась к занывшему бедру. Наверняка его украсил здоровенный синяк.

Казаки — те, кто сохранил голову на плечах, не поддался или уже вышел из горячки боя — стали собираться в группы, рассыпались по аулу, выполняя мой приказ.

— Нашли, нашли Кузьму! — послышался громкий возглас, и почему-то его сопровождал громкий смех.

— Я ваш должник, Петр, — подъехал ко мне Рерберг. Он тяжело дышал, глаза сумасшедшие, с его клинка капала кровь — первая кровь, взятая в бою. — Вы спасли мне жизнь.

— Пустое! — отмахнулся я. — На моем месте, вы сделали бы тоже самое.

— Вашбродь! Кажись, видали коня, что вам глянулся — за основным табуном, — доложил мне прискакавший из ущелья Зачетов.

— А всадник?

— Где-то прячется, собака. Разрешите должок вернуть?

— Нет, Гавриил, мне он живым нужен, — сказал я и вздохнул. — Будет наш подарок атаману Платову — золотой конь и важный «язык» — этот нехороший человек, мынбасы, хивинским подсылом оказался. И скажи нашим сорвиголовам, чтобы начали собирать табуны и отары.

— Там столько добра, на все войско хватит, да не на один день. И сами от пуза нажремся! Нет для казака ничего слаще баранты!

Я промолчал, хотя в душе порадовался. Провиант, кони, верблюды, кибитки, бурдюки — все это крайне ценно для похода. Спасибо хивинцам за столь ценный подгон. Смотрел на солнце, поднимающееся над степью, освещая поле битвы, и думал о том, что впереди — только неизвестность. Но путь к Аму-Дарье стал на шажочек легче и чуть безопаснее — я все правильно сделал, когда решился на атаку разбойничьего аула.

(Чинки Усть-Юрта, один из вариантов)

Глава 9

— Если б знать, сам бы в плен к киргизам напросился!

Все сотня как один казак ржала в полный голос, а бедный Кузьма не знал, куда себя деть. От расстройства чувств он даже сумел найти себе верблюда, способного его нести, и теперь, возвышаясь надо всеми почти на сажень, прятал красное лицо, задирая его к небу, словно просил у Бога прощения или поддержки. Причина веселья была понятной: казачки быстро выяснили, как фурлейт Назаров весело проводил время в плену. Джеменеевцы настолько прониклись его кондициями, что решили в срочном порядке… улучшить породу в своем племени. И парня просто заездил десяток горячих степных девушек. Этот жеребец-производитель еле выполз из кибитки, где его подвергала сексуальному насилию очередная Гюльчатай.

— Кузьма, — веселился Богатыршин, сменивший гнев на милость при виде великого дувана и переставший смотреть на меня волком. — Обратно домой будем возвращаться с добычей, а ты в свой курень притащишь капральство татарчат!

«Возвращаться домой» — слова подхорунжего стегнули меня хивинской камчой, моментально испортив настроение. Сколько донцов увидят родимый порог, а сколько сложат головы в походе? И вернется ли хоть один, если будет реализована идея Индийского похода? Я нахохлился, помрачнел, хотя должен был бы радоваться, и поэтому довольно резко одернул Богатыршина:

— Отстаньте от казака! Где были вы, его боевые товарищи, когда его в полон утащили?

— Так с тобой были, Петро Василич, — удивился Богатыршин моему наезду. — Его ж гребенцы проворонили.

— Нет отдельно гребенцов и отдельно донцов, есть одна команда, один отряд! — сердито ответил я.

— Не серчай, господин квартирмист, — по-своему понял меня старший унтер-офицер. — Признаю, был неправ. Не держи на меня зла.

— Да какое зло, Данила Иванович! Оглянись, как нам все это добро сохранить? — указал я, слегка покривив душой, на огромный дуван из лошадей, верблюдов и овец. — Набегут барантщики — и давай таскать. А полки придут, их кормить надо. И лошадьми снабдить тех, кто потерял заводного или боевого коня.

— Думаешь, тяжко полкам придется? — по-свойски спросил меня резко подобревший ко мне Богатыршин.

— Думаю, да, — вздохнул я.

И оказался прав на сто процентов. Через неделю ожидания подошли первые сотни, за ними полки, штаб и прочие. Казаки всю дорогу шли в режиме жесткой экономии воды, нормируя каждый глоток, заставляя лошадей довольствоваться малым. Еще и с кормом была беда: дончаки не адаи и не ахалтекинцы, им подножного степного корма мало. А много овса казаки увезти не смогли, да и из Оренбурга его прислали крохи. Падеж коней был страшенным, так что наша добыча оказалась очень кстати. Как и свежие верблюды, отдохнувшие, отъевшиеся, аж лоснящиеся под присмотром Назарова, который ни с того, ни с сего — быть может, от обиды на род человеческий — проникся к ним необыкновенной любовью.

Многие прибывшие донцы были похожи на тени. Там, где ложились бактрианы, а то и помирали, казаки упорно шли вперед. Сгибаясь под тяжестью груза, снятого с павшей заводной, или седла с боевого четвероногого друга, не выдержавшего тягот перехода. Питаясь одними сухими сухарями и утоляя жажду из первой попавшейся лужи. Под палящим солнцем и замерзая на ночных стоянках.