Сирийский рубеж 4 (СИ) - Дорин Михаил

Как и во все времена, наша страна следует лозунгу — «Всё для фронта, всё для победы». В этом случае помощь выглядела внушительно только снаружи огромных ящиков.

— Лучше бы… циатима подвезли и проволоки контровочной. Постоянно заканчивается, — кряхтел один из техников, пронося мимо меня большой ящик.

— Ага! Иль спирту. Протирать уже нечем… — сказал его товарищ, но тут же получил нагоняй.

— Я тебе сейчас как дам, Яшка! Кто ж так натуральный продукт использует⁈ Я чтоб больше не слышал, что ты его не по назначению применяешь…

Из грузовой кабины вынесли ещё несколько прямоугольных промаркированных ящиков. Затем железные стойки, связанные ремнями, и блестящий алюминиевый кейс с замками.

Солдаты, возившиеся с привезённым имуществом, переглянулись и засмеялись.

Так непривычно выглядел этот груз среди ящиков с боеприпасами и канистрами.

— Осторожнее, там колонки. Каждой присвоен номер. Всё по описи. Здесь усилители. Попробуйте только что-то ударить! — отчеканил Валерин, поднимаясь в грузовую кабину.

Его ботинки звонко стучали по металлу, пока к самолёту не подогнали грузовик с низкой платформой. Так работа пошла быстрее.

Сирийские солдаты слаженно поднимали и спускали контейнеры, подталкивали их по роликам, фиксировали. Воздух наполнился скрежетом металла и запахом сырого дерева, только прорезаемого короткими командами: раз-два.

— Аккуратнее. Эта аппаратура весьма дорогая. Её с самого Ленинграда везли, — настраивал подполковник Валерин солдат на бережное отношение к ящикам.

Несколько человек даже остановились, застыв с ящиком на руках, словно не веря, что кому-то в пустыне, понадобились эти странные вещи.

Вскрыли один из длинных контейнеров. Внутри лежали чёрные трубчатые секции, аккуратно пронумерованные белой краской.

— Это стойки для сцены. Кто, хоть раз видел концерты? Не видели, что ли? — возмутился Валерин.

В ответ он столкнулся с непониманием со стороны военных в песочной форме. Наверное, потому что они были сирийцами и далеко не все из них понимали русский язык.

— Садык, всё очень хрупкое. Это для концерта в Пальмире. Осторожнее, — обратился я к сирийцу на арабском.

— Конечно, аль-каид. Просто мы этого человека не понимаем, — ответил он и продолжил работать.

Валерин стоял рядом с грузовиком и нетерпеливо постукивал пальцами по одному из ящиков.

— Вы знаете арабский? Удивительно. Даже я ни слова не понял, — покачал он головой.

— А почему вы должны были понять? Вы его учили? — спросил я.

— Нет. Мне он не нужен.

— Заметно.

Подполковник фыркнул и подошёл ко мне ближе. Видимо, тема будет серьёзная.

— Александр, мне вас трудно понять. Да, я не настолько фронтовик, как вы. Пальмиру, как говорится, не брал. Но как коммунист вы должны понимать важность подобного рода мероприятий. Речь идёт о том, чтобы сделать заявление на весь мир.

Говорил Валерин складно, будто пел героическую песню. Как бы сказали в будущем — «на серьёзных щах».

Но в чём-то я с ним согласен.

— Музыка — это средство выражения оптимизма и надежды. Этот концерт в истерзанной Пальмире, призыв к миру и согласию, — продолжил Валерин.

— Товарищ подполковник, я вам верю. И сто процентов, попытаются поверить в это советские и сирийские солдаты. Но посмотрите в лица этих ребят, — указал я на солдат.

— И что в них?

— Поверьте, они пока ещё верят только в надёжность автомата и в точность корректировщика артиллерии.

Валерин спорить не стал. В это время за спиной громко командовал Гвоздев.

— Первую партию на Ми-8, что у дальней стоянки. Сначала ящики помельче. Давайте аккуратнее, мужики. Не уголь грузим.

Работа кипела. Вертолёты уже стояли с раскрытыми створками грузовых кабин, и к ним потянулись колонны солдат с контейнерами. Широкие лопасти блестели в ярком зимнем солнце, готовые к старту.

Через час погрузка на вертолёты была завершена. Как объяснил Валерин, будет ещё один Ан-12 с дополнительным грузом и самим оркестром, который и будет выступать.

— Главный дирижёр — народный артист Советского Союза, Герой Социалистического Труда, лауреат международных фестивалей. Вы хоть знаете, кто такой Юрий Хасанович Теримов? — спросил у меня Валерин, когда мы шли на борт, чтобы запускаться.

— Конечно, товарищ подполковник.

— А ваш лётчик-штурман знает? Знаете, Иннокентий Джонридович? — спросил представитель главного политуправления у Кеши.

— А? Я больше «итальянцев» люблю. У меня в селе в основном только их и крутили на дискотеке…

Я толкнул Кешу в плечо, чтобы он немного отдуплился.

— Всё понятно, товарищ Петров. Не проводит с вами командование информирование. Александр Александрович, надо такие моменты подтягивать.

— Безусловно. Вот с посещения концерта и начнём, — ответил я, пропуская в грузовую кабину Валерина.

Через несколько минут наш Ми-8 запустился. В кабине стоял привычный гул, от которого у пассажиров периодически звенело в ушах.

— 503-й, готов? — запросил я командира второго Ми-8.

— Точно так, — быстро ответил он.

Следом доложили и вертолёты прикрытия. Сегодня наш эскорт два Ми-24 сирийских ВВС. На одном из них командир Аси, вернувшийся недавно в строй.

— 810-й, готов парой к взлёту, — доложил мой сирийский товарищ.

— Понял. Внимание, группе 810-го взлёт, — произнёс я, а сам начал выруливать на полосу.

Так как мы сильно гружённые, то и взлетать будем по-самолётному. Вырулив на полосу, я выровнял вертолёт и приготовился начать разбег.

— Крен и тангаж включены, — доложил Кеша, проверив панель автопилота.

— Взлетаем, — ответил я.

Я начал плавно поднимать рычаг шаг-газ. Следом и отклонил ручку управления от себя. Вертолёт начал постепенно разбегаться по полосе, подскакивая на стыках между плитами.

— 20… 30… 40, — отсчитывал скорость Кеша.

Основные стойки так и пытались оторваться раньше. Приходилось немного отклонять ручку управления на себя. Стрелка указателя скорости подошла к значению 50 км/ч. Я ещё немного увеличил шаг несущего винта и вертолёт аккуратно оторвался от полосы.

— 302-й, взлёт произвёл. По заданию, 150 метров, — доложил я.

Второй Ми-8 взлетел следом и держался рядом.

Справа от нас тянулась бесконечная сирийская пустыня: серо-жёлтая, каменистая.

Справа сидел Кеша. Его раны затянулись, но он всё ещё жаловался, что «то тут, то там» у него щиплет.

— Как состояние, Кеш? — спросил я, взглянув на моего штатного «правака» и лётчика-оператора.

— Нормально. Так-то я всё равно против этого концерта. Как будто пир во время чумы.

Из грузовой кабины вернулся Карим Уланов, выходивший проверить крепления груза.

— У меня как-то был специальный рейс, когда одному из генералов везли фуражку два с половиной часа в одну сторону. Но концертный зал в коробках — такого ещё не было. Причём во время войны, сказал Уланов.

— Вот-вот! Везём, значит, на эти святые руины не оружие, не запчасти, не воду, а концерт! — возмутился Кеша.

Он повернулся ко мне, на его лице играла раздражённая улыбка.

— Ящики с надписью «Сцена»! Тут, понимаешь ли, каждый день кровь проливают, а мы не пойми что тащим, — продолжал говорить Кеша.

Он замолчал, бросив взгляд в грузовой отсек через открытую дверь. Там стояли ряды закреплённых контейнеров. На одном белела надпись: «Осторожно. Хрупкое».

Кеша кивнул в ту сторону:

— Целая за спиной филармония. Бред!

Я видел, что он действительно заводился. В его голосе звучало не только возмущение, но и какая-то неуёмная ирония, почти детская.

— Ты всё сказал? — поинтересовался я.

— Да, командир. Просто говорю, что думаю.

— Ну ты всегда так делаешь. Иногда путаешь порядок действий. В начале говоришь, а потом думаешь, — иронично заметил я.

Кеша и Уланов переглянулись, а потом посмеялись. Нервная атмосфера немного успокоилась.

— Если честно, концерты давали во все времена. И на фронте, и в Афганистане. Теперь и в Сирии. Так что, где ты ещё услышишь и увидишь выступление симфонического оркестра Ленинградского… — начал делать вывод Кеша.