Сирийский рубеж 4 (СИ) - Дорин Михаил

— Самого Ленинградского, — добавил Уланов.

— Государственного академического…

— Очень академического, — добавил я.

— Театра оперы и балета имени Кирова. И главное всё это бесплатно, — заметил Иннокентий.

И правда, сплошь одни плюсы.

Вертолёт продолжал гудеть, как живое существо, переполненное силой. Руины древней Пальмиры были уже видны.

— Я 302-й, делаем один проход. Смотрим площадку, — произнёс я в эфир, и все подтвердили приём информации.

Вертолёт пошёл на снижение. Под нами пустыня распахнулась каменными останками. Солнце било прямо в блистер. На солнце, будто переливались белым цветом длинные колоннады, полуразрушенные стены и надломленные арки.

Когда мы прошли ниже, воздушный поток от винтов взметнул облака красно-бурой пыли. На земле засуетились люди.

— Наблюдаю площадку. Захожу первый, 503-й, очередным, — произнёс я.

— Понял.

Через минуту вертолёт коснулся площадки, сделав небольшой пробег по твёрдой поверхности. Шасси дрогнули, и вскоре гул начал спадать. Вертолёты один за другим приземлялись цепочкой, обдавая древние камни вихрями пыли и камней.

Всего в сотне шагов, расположен древний амфитеатр.

— За время боёв сохранился, — заметил Кеша, отстёгиваясь от кресла.

В лучах солнца амфитеатр казался символом чего-то вечного, несгибаемого.

Пока Валерин оживлённо показывал что и куда выгружать, мы пошли в сторону самого амфитеатра. Солдаты, согнувшись под тяжестью ящиков, заносили их на сцену.

Кеша присвистнул, мотая головой, как будто не веря увиденному:

— В моей деревне такого не построят.

Его голос звучал с воодушевлением. Особенно, когда он прикоснулся к стене древней постройки.

Я наблюдал, как по выгоревшим каменным ступеням бегут наши связисты. Они тянули кабели и осматривали места для установки колонок. Перед аркой амфитеатра уже начали собирать металлическую секцию сцены.

Древний театр оживал, только теперь не под аплодисменты римской публики, а под вой вертолётов и чёткие команды людей в форме.

После выгрузки, мы выполнили перелёт обратно, чтобы забрать оставшуюся часть груза. Оркестр перед самой нашей посадкой увезли в направлении Пальмиры под охраной бронетехники и сопровождающих Ми-24 нашей эскадрильи. А ещё вместе с ними направили и два топливозаправщика.

Сразу после посадки меня и Кешу встретил Батыров. Он тоже был в полном обмундировании и готов к вылету.

— Саныч, я сейчас рейс сделаю, а ты с Петровым давай на Ми-28 в Пальмиру. Площадка будет в районе «треугольника», — объяснил Димон, когда я вышел из вертолёта.

— Как я понял, концерт не для нас с тобой, — сказал я, расписываясь в журнале и благодаря Карима и техников за подготовку вертолёта.

— Ну, он и так не для нас планировался. Сам понимаешь, что мы лишь обслуга, — ответил мне Димон.

Не то чтобы я хотел услышать симфонический оркестр, но его бы хотели послушать мои подчинённые. И уж точно никто из них не может быть обслугой.

Кеша пошёл в сторону вертолёта, а я остановился рядом с Димоном.

— Я тебе поражаюсь, Сергеевич. Ты себя обслугой считаешь? Мало ты умирал или рисковал в Афгане и Сирии?

— Да брось, ты всё понял.

— Не-а. Не понял. Все мои свободные лётчики и техники сейчас полетят в Пальмиру. Вход же бесплатный, правильно?

Батыров кивнул и подозвал зама по инженерно-авиационной службе к себе. Всех на концерт не вывезешь, но хоть кому-то повезёт.

Через час мы с Кешей выполнили посадку на площадке в районе Пальмирского треугольника дорог. Отсюда было не так уж и далеко до амфитеатра, но пешком мы добраться туда уже не успеем. А ведь у нас через полтора часа вылет на облёт района.

— Сан Саныч, а зачем нам столько вертолётов в воздухе? Целое звено держать, — продолжал возмущаться Кеша, когда мы вылезли из кабин и отошли к палатке, где прятались от солнца техники.

— Кеша, ты сегодня разговорчивый как не в себя. Ты в госпитале ни с кем не разговаривал?

— Да там только…

И понеслось опять. Ворчливый и вечно недовольный стал мой близкий товарищ. Стареет, наверное.

На горизонте появились три микроавтобуса РАФ разных цветов, следовавших в нашем направлении. Судя по всему, они ехали от амфитеатра. Первая машина остановилась недалеко от палатки техников.

— Ребята, у меня поручение от главного дирижёра, взять на концерт всех свободных. С вашим генералом согласовано, — объяснил водитель.

— У нас вылет скоро. Сейчас я с вами техников свободных отправлю…

— Вы тоже садитесь. Если нужно, мы вас привезём во время концерта, — сказал водитель.

Мы переглянулись с Кешей и решили ехать. Хачатряна и Ибрагимова тоже не забыли.

Приехав к месту концерта, я первым вышел из микроавтобуса. Шлемы решено было оставить в машине. В амфитеатре уже начал собираться народ, который привозили на автобусах в сопровождении военных.

— Пошли внутрь, — потянул я за собой Кешу.

Войдя внутрь, я слегка застыл рядом со ступенями трибун.

Солнце било прямо сверху, и камни амфитеатра раскалились так, что от них шёл горячий воздух. И это несмотря на не самое тёплое время года.

Среди древних колонн рассаживался оркестр. Скрипачи уже трогали струны, медные духовые глухо ворчали. Всё это звучало неуверенно, кусками и обрывками, но постепенно в раскалённой тишине пустыни складывалась музыка.

— Репетируют, — тихо сказал Кеша.

Похоже, что он начал проникаться культурой и музыкой.

Я стоял чуть в стороне, опершись на каменную колонну с узорами.

Первое, что бросалось в глаза — глиняные чаши, из которых выбивались небольшие языки пламени. Они были поставлены на специально сделанных для этого выступах, вдоль сцены с колоннами. Видимо, так подчеркнули преемственность традиций античного театра, где чашами с огнём освещалась сцена.

Смотрели на эту странную картину: военные вокруг театра и бронетехника. Где-то неподалёку был слышен гул вертолётов. И посреди всего этого вдруг музыканты и их уютное ворчание инструментов.

— Тут и Асад-младший, — кивнул Кеша в сторону трибун.

И действительно, рядом с Чагаевым и другими военными сидел Басиль Асад в военной форме и солнцезащитных очках. Мест с каждой минутой становилось всё меньше.

— С минуты на минуту начнётся грандиозное событие. Концерт в освобождённой Пальмире, как символ мира и добра. А ещё реквием по погибшим в этой страшной войне, — услышал я знакомый женский голос рядом с трибуной.

Напротив объектива камеры стояла девушка-репортёр, записывая начало репортажа.

У девушки стройная фигура. Волосы для объёмности состриженные слоями, прикрывали лоб и шею. А сама причёска с боковым пробором налево. Крупные серьги и яркий маникюр на ногтях. Ну а одежда подстать военным — пустынный камуфляж сирийской армии, а на ногах светлые берцы.

Не удивлён, что на такой репортаж назначили Анну Краснову.

На ступенях сидели не только наши бойцы, но и сирийские солдаты в пыльной форме, с автоматами, которые не выпускали из рук. Чуть дальше, ближе к верхним ярусам, среди военных разместились жители Пальмиры: женщины в накидках, старики с усталыми лицами, и дети, прижимающиеся к матерям. У многих в руках были маленькие портреты в рамках — фотографии погибших сирийских солдат.

— Смотри, Саныч. Это ж наши, — шепнул Кеша, указав на траурные фотографии в руках девочек.

На них были запечатлены погибшие Тобольский, его лётчик-оператор и Максут Заварзин. Очень сильный и благородный поступок сирийцев.

— Товарищи, а вы почему не проходите? — подошёл к нам высокий человек в льняном костюме, с аккуратно уложенными назад седыми волосами.

В руках он держал тонкую дирижёрскую палочку. Сначала он окинул меня взглядом с уважительной осторожностью, потом чуть наклонил голову.

— Вы лётчики? — спросил он негромко.

— Да, так и есть, — ответил я, поправляя очки «авиаторы».

Похоже, перед нами тот самый дирижёр. Заслуженный и авторитетный Юрий Теримов.