Японская война 1905. Книга седьмая (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич

Шереметев, когда услышал имя Макарова, сначала напрягся, но потом понял, что это всего лишь разговор о литературе, и быстро потерял к нему интерес. Молодым людям была приятна мода на Россию, Степан Сергеевич же в отличие от них не мог не думать ни о чем, кроме того, что его ждет. Вера, которая поехала с ним, чтобы на месте наладить поставки с Путиловского, тоже молчала. Она в целом мало говорила, а еще… Иногда, когда бросала на Шереметева быстрые взгляды своих холодных серых глаз, даже бывалого генерала, не раз ходившего под пулями и снарядами, бросало в дрожь.

В этот момент паровоз издал три победных гудка, и скорость еще больше упала — они приехали. Шереметев с трудом выдержал последние минуты, чтобы встать, только когда состав уже окончательно остановится, но потом пошел на улицу самым быстрым шагом, что могли позволить ему приличия. Чтобы скорее вдохнуть полной грудью свежий европейский воздух, и…

Кишинев с первого взгляда впечатлял. Вокзал новый: его построили всего 30 лет назад. Массивное двухэтажное здание из красного кирпича с белыми колоннами, арками и имперским орлом по центру смотрелось внушительно. Сами перроны и навесы сколотили из дерева, но зато столбы, на которых все стояло, были уже узорные, чугунные. И суета. Сразу становилось понятно, что это большой город. Сотни спешащих по своим делам людей, десятки евреев-торговцев, зазывно кричащих что-то на своем каркающем говоре, и не меньше полуроты солдат. Стоят, скучая, на каждом углу и лениво покуривают махорку.

Хорошее настроение немного испортилось, стоило только представить, сколько придется потратить сил, чтобы побороться с этой вольницей.

— Воняет, — рядом с Шереметевым спустилась и встала Вера.

Девушка картинно поднесла перчатку к носу, и тут до Степана Сергеевича тоже донесся такой знакомый запах лошадиного пота и навоза. Точно, в Кишиневе же еще не построили трамвайные пути, да и автомобилей еще нет — так что все передвижения шли в комплекте с полным погружением в атмосферу прошлого века.

— С прибытием, мы вас ждали! — к Шереметеву подошла делегация во главе со статным мужчиной лет сорока, который тут же поспешил представиться. — Алексей Николаевич Харузин, губернатор Бессарабии, поставлен на эту должность после беспорядков 1903 года.

Шереметев тоже представился, вспоминая про себя, что слышал про те события. Довольно крупные еврейские погромы. Несколько десятков трупов, под сотню раненых, а началось все…

Ему не дали додумать.

— Позвольте представить вам первых лиц города, — Харузин обвел рукой пришедших вместе с ним людей. — Михаил Николаевич Крупенский, предводитель дворянства, городской глава — Кароль Гроссул, генерал Карл Беркман — вы как раз приехали ему на смену, но он с радостью задержится еще на пару месяцев, чтобы ввести вас в курс всех своих дел.

Харузин еще несколько минут говорил, последними ткнув пальцем в представителей кишиневской буржуазии. Пронин — местный главный подрядчик, который курировал все городские стройки, и Крушеван — редактор газеты «Бессарабец»… В этот самый момент Шереметев вспомнил, что именно с нее же и начались те самые погромы два года назад. Погиб мальчик, а в статье написали, что это было ритуальное убийство. И чуть ли не пальцем указали на евреев. Неудивительно, что город вспыхнул как спичка.

После этого Шереметев уже совсем по-другому посмотрел на усиленные патрули и стоящих повсюду солдат. И евреи-торговцы: их так много именно здесь, потому что это вокзал или из-за того, что они предпочитают не уходить далеко от мест, где их могут защитить? Первое неприятное открытие, но скоро последовало еще одно. Харузин с гордостью рассказал, что в городе во время последней переписи насчитали аж 125 тысяч человек. Всего-то… Шереметев ждал большего.

С другой стороны, и 125 тоже немало. Взять Харбин, главный город Маньчжурии до войны — в 1904-м там проживало около 30 тысяч человек, и им всем с трудом хватало места и работы. Вот только сейчас население в том же Харбине выросло в два раза. А Инкоу? Еще недавно деревня, где пять тысяч человек можно было увидеть только в сезон. А после войны там только рабочих из пленных и нанятых китайцев набралось под сотню тысяч. Шаг вперед теперь казался уже не таким верным решением. А тут еще Вера добавила соли на рану.

Девушка хмыкнула, оценив простенький фонтан сразу за вокзалом и короткий бульвар, ведущий к мэрии и кафедральному собору. Впрочем, несмотря на скромные размеры, центр города смотрелся неплохо: не хуже, чем в Твери или каком-нибудь Саратове, но дальше… Даже отсюда было видно окраины, где вместо прямых и ровных улиц темнели пятна хаотично разбросанных одноэтажных мазанок с соломенными крышами. А за ними и вовсе… Огромные стада ленивых коров идеально дополняли этот пейзаж.

— Большая деревня, — озвучила свой приговор Вера. — Сколько? Уже сто лет, как мы присоединили Бессарабию к империи, но они упорно держатся за то, кем и чем были раньше в Королевстве Румынском.

Где-то вдали раздался выстрел. На мгновение все вокруг напряглись, но продолжение не последовало, и губернатор даже улыбнулся. Кажется, тут подобное никого даже не думало удивлять.

— Деревня, где по старой доброй традиции все готовы пустить друг другу кровь, — немного поправила саму себя Вера.

Хотел сегодня сводить Татьяну в новый ресторан. К нам перебралась одна итальянская семья, и они просто божественно готовили. Небольшая кухня, всего пять столиков, втиснутые чуть ли не на обрыве над закатываемой в бетон набережной — туда очередь была расписана на месяцы вперед, но мне удалось договориться… Увы, зря.

Пришлось вернуть бронь Кутайсову, а мы с Татьяной расположились у меня на веранде. Тоже на открытом воздухе, мой повар тоже неплохо готовит, я уже почти было решил, что так даже лучше, но… Княжна была настроена очень серьезно. И именно на личный разговор.

— Нам нужно кое-что обсудить, — начала девушка, и что-то такое мелькнуло в ее голосе, что все мое настроение исчезло без следа.

Уже без всяких развязных мыслей я посмотрел на Татьяну и неожиданно разглядел синяки у нее под глазами, на ладонях — следы от через силу вжатых в них ногтей, и голос… Хриплый, как бывает, когда долго держишь что-то в себе, когда нет возможности выговориться, и тело словно забывает, что это такое: складывать мысли в слова.

— О чем? — взгляд невольно скользнул по сторонам, проверяя, что рядом нет никого лишнего.

— Твое решение. Об атаке на другую страну. Убийстве людей, — в каждом слове была боль. Она точно давно обо всем этом думала.

— Сколько?

— Сколько я знаю? Уже две недели, — Татьяна усмехнулась. — До этого мне казалось, что я теряю тебя…

— О чем ты говоришь? Почему теряешь?

— Не перебивай. Мне казалось, что ты настолько погрузился в жизнь простых людей, что забыл, кто ты есть. Забыл обо мне. Нет, не так. Ты помнил, но я неожиданно оказалась всего лишь одной из них. Было обидно, хотелось плакать. А еще дать тебе по морде. Раньше мне никогда не хотелось ничего подобного. Слава, ты знал, что открываешь мне мир?

— Я не хотел тебя обидеть, — слова словно прятались в голове, а вперед лезли лишь глупости и пошлости. — Ты для меня важнее других.

— Ты или врешь себе, или не понимаешь, — Татьяна окончательно меня запутала. — Ведь на самом деле все оказалось еще хуже. Ты задумал убийства, ты задумал втянуть страну в войну, но при этом тебе даже не пришло в голову доложить об этом царю.

— Как раз чтобы царь в случае чего мог остаться в стороне. И Россия. Любая ошибка будет только моей, а победа — общей.

— Мне стало немного легче. Ты все-таки не врешь, а просто дурак! Во-первых, царь никогда не останется в стороне. Во-вторых, ты забыл, кто ты есть. Пусть твоя фамилия не из древних, но ты аристократ, ты часть скелета, часть колумна вертебралис, что держит всю империю. Это мещанин или торгаш может начать дело, думая только о своем кармане.

— Я не думаю о кармане.