Крым наш! (СИ) - Старый Денис

И вновь я только дёрнулся включиться в разговор с Ломоносовым, чтобы отвлечься от ночных событий, как прибежал взбудораженный солдат.

— Ваше превосходительство, прапорщик Подобайлов послал меня к вам, чтобы сообщить, что к вам спешит глава Тайной канцелярии! — на одном дыхании выпалил вестовой.

Конечно, ещё не понять, как сильные мира сегодня отнесутся к случившемуся. И я только гадал, какова должна быть реакция у того же Ушакова или у Бирона на случившееся. Ведь можно даже взять да и меня обвинить в том, что я устроил бойню почти в центре Петербурга, не так чтобы и далеко от Зимнего дворца. Выстрелы там должны были слышать.

Я глубоко вздохнул, выдохнул, ещё раз этот цикл, чтобы максимально успокоиться и думать. Хотя, учитывая мой недосып, как уж тут соберёшься с духом, чтобы во всеоружии встретить Ушакова. А нужно.

Андрей Иванович уже влетел в мой дом — как вихрь, как ураган. Рядом с ним решительно вышагивал плутонг из преображенских гвардейцев. Складывалось ощущение, что меня пришли арестовывать. Было отрадно видеть, как около меня моментально стали появляться бойцы моей роты. Смотрелось так, что если бы я прямо сейчас сказал арестовать Ушакова, то мои измайловцы и преображенцов разоружили бы, и его самого, главу Тайной канцелярии.

Вот только что потом? А и не будет никакого «потом». И себя погублю таким решением, и своих людей на плаху поведу.

— Проследуйте за мной, господин Норов! И прикажите своим людям не чинить мне и моему сопровождению никаких препятствий! — решительно сказал Андрей Иванович Ушаков.

— Ваше превосходительство, позвольте лишь попрощаться с одной персоной, и после я в вашем полном распоряжении. Лишь только хотел бы уточнить: это арест или же приглашение к разговору? — сделав паузу на размышление, уточнил я.

— Арест это или приглашение на разговор — сие зависит от обстоятельства дела. Могу лишь сказать, что вы перепугали своими выстрелами Её Величество. Потому до поры будете иметь со мной обстоятельную беседу в Петропавловской крепости, — сказал Ушаков.

Я увидел в мимике, услышал в голосе Андрея Ивановича смущение. Он уже наверняка понял, что я здесь был только в роли обороняющегося. Арестовывать меня не за что — не мог же я не отстреливаться только из того, чтобы не разбудить Анну свет Иоанновну.

Вот только в нынешней России очень многое зависит от настроения Её Величества Императрицы. Не хочется предполагать, но думаю, что вполне реальным может быть обвинение в мою сторону, если государыня просто-напросто напугалась.

Конечно, в обвинительном приговоре не будет такой формулировки: «Приговорён к четвертованию за то, что разбудил государыню!» — там придумают что-то другое.

Попрощавшись с Ломоносовым и наказав ему, что те три папки, которые были мной уже поданы Михаилу Васильевичу, он может забрать с собой в «Асторию», я отправился в Петропавловскую крепость.

Эка меня судьба бросает! Уже и арестант.

Глава 11

Тюрьма выгодно отличается от могилы тем, что ее двери когда-нибудь откроются.

Аль Капоне

Петербург

28 ноября 1734 год

По дороге в Петропавловскую крепость у меня были мысли о том, чтобы сбежать. И о том, чтобы начать требовать аудиенции с Её Величеством, дабы объяснить ей лично, что произошло. В какой-то момент хотелось и вовсе прямо обвинить в случившемся Алексея Разумовского. Да ведь Ушаков и так будет знать, откуда растут причины ночного городского боя. Лишь очень не хотелось, чтобы Петербург узнал, что Елизавета Петровна была у меня этой ночью…

Через полтора месяца у меня должна состояться свадьба. Рассчитываю, что мои родители прибудут в Петербург не позднее, чем к Рождеству. И что ж они услышат о своём сыне? Грешник, который пользует одну девицу, пусть и не девицу вовсе, а опытную женщину, а венчаться перед Богом намеревается совсем с другой.

— Ваше превосходительство, рассчитываю на то, что некоторые подробности останутся для общества тайной! — сказал я, когда мы уже ехали в карете по направлению к Петропавловской крепости, благо, здесь недалеко.

— Александр Лукич, я понимаю, что вы оборонялись. Всё понимаю… Но на всё воля Господа нашего и государыни! — отвечал на это мне Ушаков.

Вот только сколько мы с ним дальше не разговаривали, я все больше убеждался: Андрей Иванович вел свою игру. И мог ли он приложить свою руку к тому, что случилось ночью? Сложно это предполагать. Слишком мало у меня вводных. Только чуйка. А она не так чтобы и часто обманывает.

— Я уверен, что скоро все образуется. А мне нужно идти. Не взыщите, но побудьте тут, — сказал Ушаков, «облагодетельствовав» меня лишь скоротечным разговором, и удалился.

И вот я сижу в застенках злобной Тайной канцелярии в Петропавловской крепости. Жду, когда в полдень должна прогреметь пушка. Жду, да что-то никак не дождусь. Явно полдень миновал, а выстрела всё нет. И вот теперь припоминаю, что эту традицию привнесла Екатерина II. Хотя неплохо было бы извещать жителей Петербурга о том, что приблизился полдень, часов-то почти ни у кого нет.

Впрочем, я несколько грешу, говоря о том, что нахожусь под арестом. Кровать мне предоставлена не хуже, чем та, на которой этой ночью я устраивал марафон плотских утех с Елизаветой Петровной, только что без балдахина. Тут же и стол, стулья, писчие принадлежности. На столе стоит кувшин с вином, мясо, хлеб.

Так что определить своё пребывание в Петропавловской крепости как арест и заточение — было бы покривить душой. Тем более, что и сам Андрей Иванович Ушаков напирал на то, что он меня не арестовал, а только лишь оградил от необдуманных действий.

Разговор с главой Тайной канцелярии рискну даже назвать вполне дружелюбным. Можно сколько угодно на него обижаться, но что такое служба — я прекрасно знаю. В городе произошла стрельба, и разбираться с этим взялся именно Ушаков.

Ведь не шутка — стреляли в полутора верстах от Зимнего дворца, где в это время почивала императрица. Кроме того, вполне логично Ушаков расценил и моё вероятное психологическое состояние. Он опасался того, что я ринусь сейчас устраивать ответное сражение.

Если он так думал, то, наверняка, догадывался, откуда именно последовала на меня атака.

— Разумовский должен быть мёртв! — сам себе сказал я.

Тихо сказал, мало ли — меня слушают. Почувствовал себя прямо Сципионом Африканским, римским полководцем, который всё талдычил на каждом заседании римского Сената, что Карфаген должен быть разрушен.

Во всём и всегда нужно искать хоть что-то позитивное, чтобы сберечь свои нервы. Вот и я, вновь поглядывая на кровать, подумывал, чтобы ещё часок подремать, а потом уж в полной тишине и спокойствии над чем-нибудь поработать. Например, вспомнить какое-нибудь стихотворение и записать его. Наверное, следовало бы извлечь из памяти замечательное произведение «Полтава». Это и патриотично, и грандиозно, и эпично, логично…

И что-то получилось вспомнить. Учился я в школе хорошо, да и после учил в школе неплохо. Программу знаю не только своих предметов, но и сопутствующих. Всякое бывало, приходилось заменять иных учителей-предметников. Или самому попробовать что-нибудь сложить? Вон какие рифмы в мыслях появляются!

Стук в дверь добавил мне доводов, чтобы не считать своё заточение полноценным арестом. Вряд ли к преступникам в камеру стучат, прежде чем войти внутрь. Вламываются и с койки подымают, и всего делов.

— Ваше превосходительство, велено вас препроводить, подобающе обрядиться и ждать в вашем доме дальнейших распоряжений, — доложил мне сержант-преображенец.

Я усмехнулся, с какой-то даже тоской посмотрел на кровать, словно на боевую подругу — прощай, дорогая, не суждено нам слиться вновь. Потом налил вина. На удивление, оно было весьма неплохим. Закусил всё это дело отварной говядиной, ну и направился на выход.

— Вам просили передать, что пастушка отправят пасти коров, и что не нужно его искать, — сказал преображенец, вызвав у меня неподдельный интерес.