Крым наш! (СИ) - Старый Денис

Для начала я хотел предложить Ломоносову поработать над грамматикой русского языка. Точнее, даже не столько поработать, сколько принять предлагаемую мною реформу и начать её продвигать в массы.

Разумеется, что какой-то там студиозус, о котором и слышать не слыхивали, сделать этого не может. И грамматика будет выходить как наш совместный труд с Ломоносовым. Я, может тоже еще малоизвестен, чтобы говорить об узнаваемости в научном мире. Но все же секунд-майор Норов — это имя уже поласкают люди. Меня знают в Петербурге.

И могу, действительно, погибнуть на войне. Ведь за спинами солдат прятаться не стану. Не то время, не поймут, когда офицер не впереди своих солдат. Ну кому мне ещё наследовать такое большое дело, как не будущему великому учёному? Тому, который в иной реальности продвинул реформу русского языка.

— Сие — грамматика русского языка! Алфавит я упростил, ять убрал, еще… — стал я объяснять и мотивы, которые побудили меня якобы написать новую грамматику, и что конкретно я изменил.

Русский язык будущего — это более демократичный язык, приближённый к народу, переставший быть чем-то элитарным. Обучаться языку из будущего — проще и быстрее. Так что, если подходить к вопросу о массовом образовании, нужен именно реформированный язык.

Конечно, я прекрасно понимаю, что невозможно вдруг взять и создать огромное количество школ, учебных заведений, которые, пусть даже и через двадцать-тридцать лет, позволят считать хотя бы половину населения Российской империи начально образованной.

Это пласт работы, требующий огромного времени, усилий, невероятного количества средств. Но я руководствуюсь принципом, по которому лучше начать с малого, сделать хоть что-то, чем сидеть на пятой точке ровно и говорить о том, что вот-де массовое просвещение — утопия.

Открыть пять школ в Петербурге, пять школ в Москве — это уже большое дело. Ведь должен же кто-то в будущем университете учиться! Насколько я помню из послезнания, при открытии Московского университета там первоначально обучалось не более ста человек.

А будут какие-нибудь подготовительные школы, так этот университет может стать следующей ступенькой для тех же мещан, шансом для них подняться по социальной лестнице. Много с этим проблем, очень много. Но начинать нужно как можно раньше, чтобы хотя бы лет через пятьдесят, пусть даже позже, но выстроилась бы чёткая система образования в Российской империи.

— Могу ли я, господин Норов, своё отношение к вашим трудам высказать лишь после того, как ознакомлюсь с ними? — спросил Ломоносов.

Я чуть не рассмеялся. Я тут минут двадцать объясняю ему все прелести новой реформы грамматики, расписываю о том, какая экономия будет в печатном деле, если убрать ненужные буквы. Привёл не менее десяти причин для реформы русского языка… А он будто бы меня не слышит, ознакамливаться собирается.

Впрочем, разве будешь высказывать претензии в обстоятельности подхода учёному?

— Конечно, Михаил Васильевич, когда станете складывать свое представление о вопросе, вспомните всё то, что я только что вам рассказывал! — с улыбкой говорил я.

В дверь постучали. Моё настроение резко сменилось от весёлого и добродушного к серьёзному и жёсткому.

Я ждал новостей. Их не могло не быть. После такого события, что случилось ночью, реакция властей должна состоятся.

— Михаил Васильевич, вы полистайте грамматику русского языка. Я постараюсь в скором времени вернуться к вам! — сказал я, и, не дожидаясь ответной реакции Ломоносова, направился к двери.

На пороге комнаты стоял Кашин.

— Говори! — сказал я, закрывая за собой дверь и подталкивая пока ещё сержанта Кашина в коридор.

— Разумовский в Стрельне. Окружил себя казаками. Прикажете следить? — докладывал Иван Кашин.

Я задумался. Очень хотелось отомстить по горячим следам. И то, что Алексей Григорьевич Разумовский сейчас находится в Стрельне, куда и направилась Елизавета Петровна после нашей бурной ночи; что Лёшка Розум окружил себя бойцами, — это означает, что он ожидает ответной атаки… Это доказывает мне, что малоросский певун и есть тот главный злодей, который решился на ночные действия.

Признаться, я до последнего сомневался. Алексей Григорьевич Разумовский представлялся мне больше каким-то бестолковым пьяницей, нерешительным человеком. Однако, видимо, на что только не решишься, если тебя съедает ревность и страх потерять прибыльное положение. То, что управлять многими поместьями цесаревны — прибыльно, не стоило сомневаться. Особенно, когда хозяйка не интересуется своим хозяйством. Она все больше по мужским «хозяйствам» горазда.

Если бы я только лишь воспользовался своей похотью с Елизаветой Петровной, то такой реакции от Разумовского и не было бы. А тут ведь как — я ещё и покушаюсь на то, чтобы стать главным распорядителем имущества цесаревны.

А это всё… для Разумовского — всё… Ему оставалось бы только отправиться обратно в Малороссию и чуть ли не вновь пасти коров. И карьера певца для Разумовского уже закончилась, так как, насколько я знаю, у него сильно подпортился голос. Да и разве, повидавши одну, сытую жизнь, захочется возвращаться в иную, худую?

Вот и поставил он всё на то, чтобы быстро, в ночи, когда все должны спать, прорваться в мой дом, убить, может быть, поджечь ещё здание — и нет конкурента. Кто подумал бы на Разумовского? Все бы считали, что это сделал и не он, а какие-то воры, разбойники, которые то и дело проникают в Петербург.

Бандитская столица — это Москва. В Петербурге еще не оформилась собственная криминальная иерархия. Но это еще хуже, когда есть организованная преступность. Если есть глава преступного мира, то уже знаешь, чью голову рубить, чтобы очистить город от скверны. А тут все гастролёры.

— Следить за любыми перемещениями Разумовского! Лучших людей поставь, сам лично займись этим делом! Жду предложений. До нашего отбытия на войну ответ Разумовскому должен прозвучать! — ставил я задачи и Кашину, и самому себе.

— Сие тайна? Али офицеры будут знать о слежке за Разумовским? Можно ли к ним обращаться? — задал вполне резонный вопрос Кашин.

Конечно же, желательно, чтобы месть осуществлялась в какой-то тайне, но с тем, чтобы оставалось понимание — это свершил именно я. Никаких доказательств прямого участия не может быть, но все должны понимать, за что и про что вдруг исчезнет Разумовский.

Вот только нужно мне всё-таки доверять тем, кого я причисляю к своей команде. Понятно, что только что я узнал о предательстве со стороны, пускай всего лишь рядового, но из ближнего моего круга. Но без доверия нельзя вершить большие дела.

— Подойди к Саватееву и скажи всё обстоятельно. Пусть он знает! — сказал я и уже собрался возвращаться к Ломоносову, но решил кое-что уточнить: — Что взяли с убитых казаков?

Я видел коней, на которых подъезжали все, кто впоследствии атаковал мой дом. Были у некоторых из них и вполне добротные пистолеты, были ружья. Я просто сделал вполне себе закономерный вывод: нужно собрать все, что есть у убитых. Нам пригодится.

— Со всех собраны четыреста шестнадцать рублей серебром, — начал по памяти перечислять Кашин.

Четыреста шестнадцать рублей с убитых, коих более семидесяти человек — это немало. Это означало то, что казаки получили часть обещанных выплат за то, что они должны были совершить. Также удалось изловить тридцать шесть коней. Правда, Кашин утверждает, что более половины из этих животных — не самые лучшие, но в хозяйстве всё пригодится. Семьдесят три пары добротных сапог достались нам. И это, кстати, тоже ценный ресурс, который можно было бы взять с собой на войну.

И то, что у ликвидированных налётчиков были затрофеены сорок девять пистолетов, также нам очень и очень впору. Сейчас на каждого моего бойца из роты приходится чуть меньше, чем два пистолета. И я хотел бы повысить этот показатель. С учётом того, что в самое ближайшее время я буду принимать новобранцев, которых вряд ли будут отпускать из пехотных частей с пистолетами и даже добротными фузеями. Каждый ствол нужен. Можно надеяться на полковое обеспечение, но и сам крутиться, да изыскивать полезное, нужно.