— Я согласен, пусть это станет моей платой за ваше гостеприимство.
— Ну-ну, барон, моё гостеприимство для вас абсолютно бесплатно, а это просто маленькая просьба, к тому, же вам уже пора заводить полезные знакомства, уж простите за тавтологию, но это действительно так.
— Я понимаю… и спасибо!
— Благодарить должен я вас за спасение дочери, и думаю, сейчас самое время о ней поговорить. Надеюсь, что вы готовы к разговору, у нас есть минут пятнадцать. Машина скоро будет у крыльца, и мы с вами вернёмся в мой дом, и вместе же и поужинаем. Для меня ужин скорее дань традиции, а вот вам он после показа очень необходим.
Я напрягся, даже можно сказать, испугался, мне стало сильно не по себе. Кровь мгновенно прилила к моему лицу, что не укрылось от глаз графа. Ну да, трудно не заметить тот лихорадочный румянец, что заплясал на моих щеках, а более всего меня в этом выдавал старый шрам. Однако тема, которую граф решил затронуть в разговоре, касалась моего будущего напрямую, если не сказать больше, тут поневоле заволнуешься.
— Да, я готов, что вы хотели бы от меня узнать?
— Это очень хорошо, что вы всегда готовы к сложному разговору и не стараетесь увиливать от ответственности. Я хотел бы узнать ваши мотивы в отношении моей дочери, признаюсь, у меня состоялся разговор с ней о вас, и он оставил смешанные чувства. Да, вы, несомненно, благородный юноша и готовы прийти на помощь любой попавшей в беду девушке, об этом я тоже знаю. А вызволить из беды графиню не только важно, но и почётно, я бы даже сказал, престижно, но… — прервал он мой протестующий жест, — но… у вас помимо этих целей есть и личные мотивы, о которых я бы и хотел услышать от вас.
Граф пристально посмотрел на меня, потом совершенно неожиданно улыбнулся и, потянувшись к самовару, налил из него в кружку оставшийся кипяток, взял в руки одно из пирожных, откусил от него и стал пить чай, внимательно глядя на меня.
Думал я совсем недолго, ведь подобный вопрос напрашивался сам собой уже давно, и мысли о том, как ответить лучше, меня часто не отпускали, заставляя раз за разом задумываться о собственном будущем. Однако и торопиться с ответом не стоило, хоть и время ограничено. Но сколько ни тяни, а ответ давать нужно, и как только граф доел пирожное, я ответил.
— Да, Ваше сиятельство, у меня действительно есть личные мотивы, я… — тут я несколько помедлил, пытаясь подобрать нужное слово, но словосочетание — «нравится ваша дочь» совсем не подходило, слово «импонировала» или, пуще того, «интересна», оказалось бы похабным в данном контексте, а слово «нужна» и вовсе означало исключительно меркантильные интересы в отношении неё. Как говорится, куда ни кинь, везде клин, и я ответил то, что реально чувствовал по отношению к ней, и думал.
… — я просто люблю вашу дочь и хочу попросить у вас её руку и сердце!
— Что, вот прямо так и сейчас⁈
— Нет, что вы… — стушевался я, почувствовав себя глупцом, — не так и… — тут я ясно понял, что уже сказал то, что хотел сказать, и фактически попросил у графа то, от чего собирался невольно отречься по собственной глупости. Значит, выход оставался только один.
— Я прошу Вас, Ваше сиятельство, разрешения на помолвку с ней, на большее я рассчитывать не могу по причине своего низкого происхождения и статуса.
— Происхождение у вас благородное, барон, да и титул получен вами лично из уст императора и за особые заслуги перед империей, с такими вещами не шутят и награждают самым щедрым образом. Здесь вы имеете полное право рассчитывать на согласие хотя бы гипотетически. Я вижу, что вы прямой и бесхитростный юноша, и я не хочу вас ни в чём обманывать. Поэтому я уточняю свой вопрос: какие чувства на самом деле вы испытываете к моей дочери?
— Я люблю её, — просто ответил я, — и хочу на ней жениться. Это я понял с самого первого взгляда на неё, я полюбил и ради этого живу и добиваюсь того, чего уже добился, и стану добиваться дальше, только ради Женевьевы и её счастья со мною, если таковое всё же случится.
— А если нет?
— А если нет, то буду желать ей счастья всегда, пока я жив.
— Громкие слова, но вы понимаете, что Женевьева очень заманчивая невеста даже для любого потомственного аристократа, тем более, обычного дворянина, а не только для вас?
— Понимаю, Ваша светлость.
— И всё равно верите, что у вас получится добиться её руки?
— Да, я надеюсь, и буду надеяться всегда, если только сама судьба не укажет мне на невозможность этого.
— А она вас любит?
Я помолчал, признавая, что у меня нет ответа на этот вопрос.
— Я не знаю, я не смел говорить с ней на эту тему и признаться ей в любви, и возможности спросить о том напрямую у меня никогда не имелось, Ваша светлость. Кроме того, правила приличия не позволяют мне задавать подобные вопросы, но я смею надеяться, что она ко мне неравнодушна. Может, я недостоин её любви, но и ненавидеть меня ей не за что.
— Это верно, — вздохнул граф, — вот с этими словами я соглашусь, барон. Значит, вы не уверены в ответных чувствах к себе Женевьевы?
— Я не могу дать вам честный на то ответ, у меня в сердце есть только надежда на это.
— А надежда умирает последней, так?
— Так, Ваша светлость!
— Ну, хорошо, я услышал всё, что хотел, и даже более, чем… осталось выслушать Женевьеву в вашем же присутствии, ведь это её судьба, и хоть я, как отец, буду принимать окончательное решение, но не стану принимать его против воли собственной дочери. В этом я могу вам обещать своё участие.
— Да, я это понимаю, и готов к любому её решению.
— И вы сможете выдержать боль отказа?
— Не знаю, Ваша светлость, — не стал я кривить душой, — но и идти против воли вашей прекрасной дочери я не стану, я просто надеюсь, что мне не показалось то, что у неё есть ответные чувства по отношению ко мне.
— Что же, это честный ответ даже не юноши, а зрелого мужа. Что же касается чувств моей дочери к вам, то могу сказать, что они точно есть, иначе бы я с вами этот разговор не заводил. А Женевьева сама скажет о своём выборе лично при вас, но не сегодня и, думаю, что не завтра. У вас пока есть время присмотреться друг к другу, я хочу счастья своей дочери, но у нашей жизни есть свои правила. Впрочем, некоторые из них уже нарушены и ослаблены, что даёт вам небольшой шанс надеяться на благополучный исход, но не стоит всё же сильно обольщается по этому поводу, барон. Я с вами честен, но и напрасных надежд давать вам не намерен, всё зависит от вас. Хотя, вы уже и так сделали очень многое для нашей семьи.
Граф прервался, достал из внутреннего кармана кителя золотые часы, посмотрел время, защёлкнул крышку и закончил разговор.
— Но нам пора ехать, идёмте, барон.
Через несколько минут мы уселись в служебный эфиромобиль и направились в сторону особняка. Я сидел сзади, рядом с охранником, положенным графу Васильеву как губернатору, и смотрел в окно. Уже стемнело, и мощные фары выхватывали из темноты то лица редких, запоздавших прохожих, то разных размеров и форм окна первых этажей, то старые деревья, давным-давно посаженные на улицах.
Ехать оставалось совсем недолго, когда неожиданно в свете фар мелькнула запряжённая в двухместную коляску лошадь и рванула наперерез нам, отчаянно закусив удила.
— Тормози! — запоздало крикнул граф водителю, который уже и сам резко жал на тормоз, выворачивая руль влево, а я чисто рефлексивно поднял перед машиной щит, мимоходом подумав, что сладкий чай и пирожные оказались весьма кстати, и не ошибся.
Машина дико взвизгнула тормозами, но всё равно не смогла избежать столкновения с лошадью. Животное врезалось в эфиромобиль, который тут же развернуло поперёк дороги, и, замолотив ногами, рухнуло на него, сминая капот, как тонкую фольгу.
Никто не успел ничего понять и решить, как машину сразу с трёх сторон стали расстреливать из револьверов, что не дало ни единого шанса предпринять что-либо в ответ ни охраннику, ни любому из нас, сидевших внутри. Чисто интуитивно я резко уменьшил радиус щита, втянув его внутрь салона, тем самым продлевая его действие и силу противодействия.
