Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

Оглушительная, давящая на уши тишина. Мы были на земле. Живы.

— Все целы? — прохрипел я, выбираясь из накренившейся гондолы.

Люди, охая и потирая ушибы, выбирались наружу. Раненый гвардеец стонал, лекарь тут же бросился к нему.

Мы выжили. Прошли сквозь шторм, выдержали обстрел, совершили аварийную посадку — и были целы.

Федотов вдруг рассмеялся нервным, срывающимся смехом. Его подхватил один из гвардейцев, и вот уже вся команда, глядя друг на друга, на наш побитый аппарат, смеялась в голос. Выплеск пережитого ужаса, смешанный с чистой эйфорией победителей.

— Она выдержала, Петр Алексеич! — крикнул механик Федотов, восторженно хлопая по упругому боку оболочки. — Чертовка, выдержала!

Он был прав. Наш некрасивый, компромиссный «уродец» оказался крепким бойцом. Плетеная гондола самортизировала удар. Прочная оболочка лишь порвалась в нескольких местах. Конструкция доказала свою жизнеспособность.

— Молодцы, — сказал я, также улыбаясь. — Все молодцы. А теперь нужно ее подлатать.

Эйфория схлынула, уступив место деловой суете.

Глава 11

Смеявшиеся от облегчения люди, стряхнув с себя оцепенение, бросились к аппаратам: мой молодой механик Федотов уже ползал по перекошенной раме, оценивая повреждения, а гвардейцы, распутывая стропы, проверяли целостность оболочки.

Обойдя нашу искалеченную «Катрину» по кругу и заглянув под кожух двигателя, я быстро осознал всю тщетность этой затеи. Настроение стремительно портилось. Да, конструкция в целом выдержала, однако дьявол, как всегда, крылся в деталях. Повело главный вал несущего винта — несильно, на глаз почти незаметно, но достаточно, чтобы при запуске он пошел вразнос. А кожух двигателя, хваленая защита от искр, треснул при ударе, обнажив нежные внутренности щеточного узла. А главное — несколько ивовых шпангоутов в каркасе оболочки переломились, нарушив геометрию.

— Петр Алексеевич, тут работы на пару дней, не меньше! — доложил Федотов, вытирая со лба пот, перемешанный с грязью. — Вал править надо, а для этого нужен хотя бы стапель и горн. Да и с двигателем так не разберешься.

Он подтвердил мои худшие опасения. В полевых условиях, голыми руками, нам этот аппарат не поднять. Мы застряли в самом неподходящем месте.

Овраг, казавшийся спасительным убежищем, обернулся ловушкой. На его дне, словно приманка для хищников, покоились два огромных, полусдувшихся тела наших «Катрин». Видимые за версту, в голой степи эти гиганты были обречены на обнаружение. Небольшой лесок слабо укрывал овраг. Да и наше аварийное приземление не могли не заметить. Вопрос стоял иначе: не «найдут ли нас», а «когда». С другой стороны, выхода у нас не было, приземляться нужно было. По-другому никак.

Взобравшись на склон, я осмотрелся, но открывшаяся картина не радовала. Мы были как на ладони. Отсюда, снизу, конный отряд на гребне холма будет выглядеть грозной силой.

— Всем прекратить работы! — скомандовал я, спускаясь обратно. — К оружию! Организовать оборону!

Команда выполнила приказ без вопросов. Механики, отложив инсрументы, взялись за винтовки. Воздушный десант превращался в горстку пехотинцев, запертых в складке местности. Пройдясь по позициям, я проверил сектора обстрела, похлопывая по плечу то одного, то другого. Все были измотаны до предела, на лицах застыли усталость и тревога, однако в руках они уверенно держали свое главное утешение — СМ-2 «Шквал». Свою я пристроил рядом с импровизированным командным пунктом у корзины головного аппарата.

— Командир, — тихо позвал Федотов, теперь выполнявший роль наблюдателя. Его лицо было в саже и свежих царапинах. — Движение. На гребне.

Прильнув к окуляру подзорной трубы, я увидел вырисовывающиеся на фоне серого, умытого дождем неба силуэты. Один, второй, десятый… Вскоре весь северный край оврага почернел от всадников. Казаки. Не меньше трех десятков. Они не спешили, сидели на конях, разглядывая нас сверху.

Из их рядов выехал вперед всадник на крупном вороном коне. Судя по богатому кушаку и булаве — есаул. Подъехав к самому краю, он остановился и некоторое время молча смотрел вниз. Затем его голос, усиленный сложенными рупором ладонями, разнесся по склонам оврага:

— Эй, бесята небесные! Выходи по одному! Сабли кидай под ноги, да на колени! Тому, кто первый выйдет, быструю смерть обещаю. Остальных на ремни порежем!

Его слова утонули в гоготе и свисте. Я поднялся во весь рост, выходя на открытое место, оружие демонстративно оставил у гондолы — жест, который, впрочем, никого не обманул.

— Мы русские люди, как и вы! — крикнул я в ответ. — Воюем за одного царя, за одну веру! У нас с вами общий враг — басурмане, что топчут нашу землю на юге! К чему кровь проливать?

Есаул откровенно расхохотался — грубо, издевательски.

— Слыхали, хлопцы? Он нам про басурман поет! А кто нам хуже басурмана? Вы, царские прихвостни, что пришли на нашу землю волю нашу ломать! Кто подводы с едой в пепел обратил? Кто арсенал наш огнем пожег? Вы, дьявольское отродье! Нет у нас с вами ни веры одной, ни царя! Наш царь — вольный Дон!

Выхватив из-за пояса нагайку, он со свистом стегнул воздух.

Хм, один из снарядов попал в телеги с провиантом — учтем. Значит с едой у них не густо. Еще одно наблюдение меня немного обнадежило — практически полное отсутствие огнестрельного оружия. Только три-четыре человека имели монструозные фузеи.

— Последний раз говорю! Выходи! Или мы вас оттуда выкурим, как лис из норы!

Переговоры закончились, толком не начавшись. Их ненависть была слишком старой. Они пришли мстить за потерянный арсенал, за страх под вой наших сирен. Медленно отступив к своим позициям, я бросил людям:

— Готовсь.

Казаки увидели, что мы не спишим выполнять их требования. Они, спешившись, растеклись по краю оврага. Атака началась с диким, рвущим душу гиканьем. Они неслись вниз по склонам с двух сторон неровной, рваной лавиной, уверенные в своем численном превосходстве. Впереди, размахивая саблями, бежали самые отчаянные. Я выждал, пока они спустятся на половину склона, пока их фигуры станут четкими, уязвимыми мишенями. Расстояние таяло.

— Огонь!

Мой голос потонул в трескучем грохоте. Десяток «Шквалов» заговорили одновременно. Стволы слились в единый, непрерывный рев рвущегося металла. Словно заработал гигантский механизм, перемалывающий живую плоть.

Первый ряд атакующих просто перестал существовать. Людей не отбрасывало назад — их сбивало с ног, прошивало несколькими пулями сразу, разворачивало на месте. Ураганная скорострельность превратила склоны в зону сплошного поражения. Те, кто бежал следом, налетали на стену свинца, падали, спотыкаясь о тела товарищей. Их боевой азарт разбился о бездушную механику моих винтовок.

Все закончилось так же внезапно, как и началось, не прошло и минуты. Со стороны противника послышалось несколько выстрелов — на этом все. Грохот стих, оставив после себя звон в ушах да едкий запах пороха. На склонах оврага лежали три десятка неподвижных тел. Ни криков, ни стонов. Только тяжелая, оглушающая тишина бойни.

Мои люди молчали, опустив дымящиеся стволы. На их лицах — шок и опустошение.

Глядя на эту картину, я ощутил во рту горький, металлический привкус, и дело было не только в пороховой гари. Какая-то часть меня — та, что помнила другую жизнь, — содрогалась от вида механизированной бойни. Свои же… русские мужики, пусть и одурманенные бунтом, скошенные за мгновение, без шанса, без поединка. Однако инженер и генерал этой Империи уже задвигал эмоции на задний план. Привыкший к анализу мозг заработал, выдавая сухие, безжалостные выводы: «Расход боеприпасов, интенсивность огня — и ни одного сообщения о заклинивании. Модульный затвор выдержал. Плотность огня на дистанции в пятьдесят саженей оказалась абсолютной. Никто не добежал. Ни один».

Это была не столько победа, сколько демонстрация. Подтверждение концепции. Оружие, меняющее правила игры. Оружие, которое позволит горстке обученных солдат сдерживать сотни. Я создал инструмент, способный сохранить тысячи жизней моих солдат в будущих, неизбежных войнах. И цена этого инструмента — вот она, лежит на этих склонах. Жестокий необходимый обмен.