Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Я прижался к стене и слился с тенью, становясь частью окружающего мрака.

Теперь осталось только ждать.

Казимир Пулавский шел по ночной Варшаве быстрым шагом, стараясь не обращать внимания на тяжесть, поселившуюся где-то в груди с того самого момента, как он согласился участвовать в этой затее.

Рядом семенил Стефан Коваль, кутаясь в старое пальто и поглядывая по сторонам с плохо скрываемой тревогой. Улицы почти пусты в этот поздний час, лишь редкие газовые фонари бросали круги желтоватого света на мокрые булыжники мостовой, и где-то вдалеке слышалось позвякивание конской упряжи запоздалого извозчика.

— Кази, — тихо произнес Стефан, когда они свернули в безлюдный переулок, ведущий к Повонзковской, — а ты уверен, что это правильно? Бить человека… даже если он провокатор…

Пулавский остановился и повернулся к товарищу. В свете ближайшего фонаря его лицо казалось осунувшимся, глаза за круглыми очками блестели напряженно, и в этом блеске читалось что-то большее, чем простая решимость — какая-то внутренняя борьба, которую он старательно скрывал.

— Стефан, мы об этом уже говорили вчера, — сказал он тихо, но твердо. — Этот Ковальчик предал троих человек. Троих! Их сейчас везут в Сибирь, на каторгу, на верную смерть. А он продолжает работать, ищет новые жертвы. Если мы не остановим его, он погубит еще десятки людей.

Коваль кивнул неуверенно, но тревога в его глазах не исчезла. Он был сыном рабочего, привыкшим к тяжелому труду и честности, и мысль о насилии, даже справедливом, была ему чужда по самой природе.

Он пошел на это только потому, что Крупский убедительно доказывал необходимость решительных действий, а Пулавский его поддержал, и отказаться означало бы выглядеть трусом в глазах товарищей.

— А где Крупский? — спросил он. — Он же обещал прийти раньше и привести этого Ковальчика.

— Должен быть уже там, — ответил Пулавский, и снова зашагал вперед. — Сказал, что заманит его под предлогом встречи с покупателем краденого товара. Провокаторы жадные, всегда клюют на деньги.

Они свернули на Повонзковскую и увидели в конце тупика темную массу заброшенного склада.

Здание выглядело зловеще в темноте. Выбитые окна зияли черными провалами, ржавые ворота приоткрыты, словно пасть какого-то чудовища, готового проглотить неосторожных путников.

Коваль непроизвольно замедлил шаг, и Пулавский почувствовал, как собственное сердце забилось чаще.

«Что я делаю?» — внезапно мелькнула мысль. «Иду избивать человека в темном складе, словно уличный бандит. Это не то, чему учил профессор Жеромский. Он говорил о просвещении, о культурной работе, о том, что Польша возродится через образование и сохранение национальной идентичности, а не через кулачные расправы».

Но потом он вспомнил другое — последнюю встречу с учителем в тюремной камере, где старик прижимал к груди потрепанную книгу с картами Речи Посполитой и шептал про земли от Балтики до Черного моря.

Вспомнил, как через неделю пришло известие о его «самоубийстве», хотя на теле нашли следы побоев. Вспомнил поручика Суворина, который, по слухам, собственноручно задушил профессора.

И вспомнил слова Борисова в костеле три дня назад. Странные, настораживающие слова о том, что он знает имя убийцы и может помочь свершиться справедливости.

Пулавский тогда отверг это предложение. Но слова русского офицера засели занозой в душе, не давая покоя.

Что, если он говорил правду? Что, если действительно хотел помочь? Но тогда зачем? Какой смысл русскому офицеру помогать польским патриотам? Только для того, чтобы заманить в ловушку.

— Кази, идем уже, — тихо позвал Коваль, остановившийся у входа в склад. — Чего стоим?

Пулавский встряхнулся, отгоняя сомнения. Сейчас не время для философских размышлений. Они пришли сюда с определенной целью.

Припугнуть провокатора, показать ему, что предательство не остается безнаказанным. Не убить, нет, просто напугать, чтобы он ушел из подполья и перестал губить людей. Это же справедливо, разве нет?

Они вошли через приоткрытые ворота в просторный зал первого этажа.

Темнота внутри была почти непроглядной, только слабый свет луны, пробиваясь сквозь облака и разбитые окна второго этажа, бросал призрачные блики на груды ящиков и покосившиеся полки и шкафы.

Пахло сыростью, плесенью и чем-то металлическим. Пулавский остановился, давая глазам привыкнуть к мраку, и почувствовал, как по спине пробежал холодок. Что-то не так в этом месте, что-то тревожное и опасное.

— Есть здесь кто? — негромко позвал он, и голос его эхом отразился от кирпичных стен. — Крупский, ты здесь?

Несколько секунд тишины, потом из центра зала послышались шаги, и оттуда вышла фигура человека. Невысокий, крепкого телосложения мужчина в рабочей одежде, руки в карманах, лицо наполовину скрыто тенью. Он остановился в нескольких шагах от них и спросил с наигранным страхом в голосе:

— Кто здесь? Что вам нужно?

Коваль шагнул назад инстинктивно, но Пулавский, наоборот, сделал шаг вперед. Сердце колотилось в груди, но он заставил себя говорить твердо и решительно, как подобает человеку, отстаивающему правое дело.

— Ты Станислав Ковальчик? Провокатор из «Друзей свободы»?

Мужчина попятился, изобразив испуг.

— Я не знаю, о чем вы… Пожалуйста, не надо! Я просто пришел по делу, меня позвали…

— Ты предал своих товарищей, — продолжал Пулавский, чувствуя, как внутри разгорается праведный гнев. — Их отправили в Сибирь из-за тебя. Ты продолжаешь работать на охранку, ищешь новые жертвы.

Он сделал еще шаг вперед, сжимая кулаки. Позади него Коваль стоял неподвижно, словно окаменев от страха или сомнения. Подставной провокатор медленно потянулся рукой к карману, и Пулавский увидел блеск металла. Кажется, это свисток.

И в этот момент сверху, откуда-то со сбоку раздался голос, который заставил его замереть на месте. Голос знакомый, спокойный и властный:

— Стойте! Это ловушка!

Крикнув студентам, чтобы они стояли и не совались в ловушку, я выскочил из темноты. Подбежал к товарищам.

Тело наполнено той холодной ясностью, которая приходит в момент действия, когда нет времени на размышления, только на движение.

Пулавский и Коваль замерли, изумленно уставились на меня. Грабовский, подставной провокатор, успел достать свисток из кармана и поднести его ко рту, но я был быстрее.

Рука метнулась к поясу, выхватила тяжелый металлический кастет, который держал там на всякий случай. Я швырнул его в провокатора одним точным движением. Металл со свистом пересек расстояние между нами и ударил Грабовского по руке, заставив вскрикнуть от боли и выронить свисток на пол.

— За мной! — крикнул я Пулавскому и Ковалю, бросаясь к ним и хватая обоих за рукава. — Быстро, через задний выход!

Пулавский дернулся, пытаясь вырваться.

— Борисов? Как вы… откуда вы здесь?

— Потом объясню! — рявкнул я. — Сейчас бежим, или нас всех отправят в Сибирь!

Из-за штабелей ящиков справа и слева выскочили темные фигуры в форменных шинелях, и чей-то громкий голос прорезал темноту с командирской властностью:

— Стоять! Полиция! Именем Его Императорского Величества, стоять на месте!

Это у нас Зотов, как я понял. Ничего, пусть кричит.

Времени на раздумья не было. Я рванулся вперед, таща за собой Пулавского и Коваля, и опять закричал во весь голос:

— Бежим! За мной!

Грянул выстрел, пуля просвистела где-то над головой и ударилась в кирпичную стену сбоку нас, высекая искры. Я бежал к боковой стене зала, где стояли полки и ящики.

На бегу толкнул ближайшее нагромождение изо всех сил. Конструкция качнулась, заскрипела и с грохотом обрушилась вперед, погребая под собой остальные ящики и шкафы и создавая барьер между нами и преследователями.

Жандармы справа бросились в сторону, спасаясь от падающих обломков, и на секунду их строй смешался. Этого достаточно.