Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Я рванул Пулавского и Коваля за собой, огибая кучу обломков и направляясь к задней стене, где в темноте чернел узкий пролом.

Позади раздавались крики, топот сапог, лай команд. Еще один выстрел, потом второй.

Пуля ударила в пол рядом с моей ногой, отколов кусок камня. Коваль споткнулся, чуть не упав, но я удержал его на ногах и толкнул вперед. Пулавский бежал рядом, задыхаясь и хватаясь за сползающие с носа очки.

Пролом в стене уже близко, аршинов пять, четыре, три. Я увидел трех жандармов слева,

Они пытались перехватить нас, забегая наперерез. Один поднял дубинку, замахиваясь, но я не замедлил шаги, а наоборот ускорил и на бегу ударил его плечом в грудь, сбив с ног. Жандарм полетел назад с воплем, свалив остальных.

Я уже протискивался через узкий пролом, Впереди уже лезли Коваль, за ним Пулавский. Я толкал его, чтобы ускорить.

Холодный ночной воздух ударил в лицо, когда мы выскочили наружу в узкий проход между зданиями. Позади из пролома высовывались жандармы, пытаясь протиснуться следом, но узкое отверстия замедляло их. Зотов орал команды, требуя обойти здание сбоку и отрезать нам путь к отступлению.

— Бежим! — в который раз крикнул я, и мы помчались по темному переулку, перепрыгивая через груды мусора и лужи. Коваль задыхался, хватался за бок, его лицо покраснело от напряжения. Пулавский бежал рядом, но я видел, что силы его на исходе.

Мы выскочили из переулка на узкую улочку с жилыми домами, где горели редкие газовые фонари. Позади слышался топот погони.

Проклятые жандармы не отставали, свистели в свистки, призывая подмогу. Где-то вдали откликнулись другие свистки.

Я свернул налево, огибая угол дома, потом направо в арку, ведущую во внутренний двор. Темный двор с деревянным сараем, покосившимся забором, кучей дров в углу.

Я толкнул Пулавского и Коваля за сарай, в тень, и прижал палец к губам, требуя тишины. Мы прижались к стене, замерев и пытаясь унять тяжелое дыхание.

Жандармы, топоча сапогами, пробежали мимо арки, потом пронесся еще один патруль. Голоса жандармов удалялись, свистки звучали все дальше. Они бежали дальше по улице, думая, что мы ушли прямо.

Несколько минут мы стояли неподвижно в темноте, слушая, как вдали постепенно стихает шум погони. Коваль сполз по стене на землю, обхватив голову руками, его плечи тряслись. Пулавский стоял рядом, тяжело дышал и смотрел на меня с выражением полного потрясения и непонимания.

— Как вы… — начал он хрипло. — Откуда вы знали?

Я тоже опустился на корточки, давая ногам отдохнуть. Сердце колотилось в груди, но я чувствовал удовлетворение — план сработал, хотя и с осложнениями. Оба студента живы, свободны, не арестованы. Теперь Пулавский поверит моим словам.

— Потом расскажу, — сказал я тихо. — Сейчас главное, что вы оба живы и на свободе.

Глава 12

Вербовка

Мы просидели в том темном дворе еще минут двадцать, дожидаясь, пока стихнут последние звуки погони. Коваль постепенно пришел в себя, перестал дрожать и поднялся на ноги. Лицо его все еще оставалось бледным. Пулавский стоял рядом, прислонившись к стене сарая, и не сводил с меня пристального взгляда.

— Стефан, — тихо сказал я, поворачиваясь к Ковалю, — тебе нужно идти домой. Другой дорогой, через Маршалковскую. Жандармы не успели разглядеть лица в темноте, так что они не знают, кто ты. Но будь осторожен. Ближайшую неделю не появляйся на собраниях кружка.

Коваль неуверенно кивнул, все еще не до конца понимая, что произошло.

— А вы? Казимир?

— Нам нужно поговорить, — ответил Пулавский за меня, не отрывая взгляда от моего лица. — Иди, Стефан. Все будет хорошо.

Коваль посмотрел на нас обоих, потом развернулся и быстро пошел к выходу из двора, оглядываясь через плечо. Через минуту он скрылся в темноте переулка, и мы остались вдвоем. Между нами повисла тяжелая и напряженная тишина.

Пулавский снял очки, протер их краем рубашки дрожащими руками, потом надел обратно и посмотрел на меня.

— Вы рисковали собой, — произнес он медленно, подбирая слова. — Могли быть убиты. Вас могли застрелить. Или арестовать вместе с нами. Зачем вы это сделали?

Я выпрямился и помолчал, давая себе время собраться с мыслями. Лунный свет пробивался сквозь облака и освещал двор призрачным серебристым сиянием. Где-то в соседних домах кто-то зажег свечу в окне, видимо, разбуженный шумом погони.

— Три дня назад в костеле Святой Анны я предлагал вам сотрудничество, — начал я спокойно, не глядя на собеседника. — Вы отказали. Назвали меня провокатором. Не поверили словам о том, что я хочу помочь. Сегодня я показал делом то, что не смог доказать словами.

Пулавский молчал.

— Это была ловушка, — продолжил я. — С самого начала. Никакого провокатора Ковальчика не существует. Этот человек на самом деле жандармский агент по имени Грабовский. Вся история о предательстве чистая выдумка. Вас заманили сюда, чтобы арестовать с поличным за нападение на «мирного гражданина».

— Крупский, — прошептал Пулавский, и лицо его побледнело еще сильнее. — Он организовал эту встречу. Он…

Я покачал головой. Я не хотел раскрывать Крупского окончательно, зачем выдавать его? Намека достаточно. Пулавский умный человек, он сам сложит картину.

— Этого не могу сказать точно даже я. Возможно, в вашем кружке есть тот, кто работает на охранку, — сказал я осторожно. — Я не могу пока что назвать имя сейчас, пока нет доказательств. Но вы должны понимать, что вас используют. Подталкивают к радикальным действиям, чтобы потом арестовать всех сразу.

Пулавский прислонился к стене, словно ноги перестали его держать. Он снял очки снова и закрыл лицо руками. Плечи его дрожали. Не от страха, а от потрясения и гнева.

— Иван, — повторил он глухо. — Он всегда призывал к действию. Всегда говорил, что мы слишком медлим. А я… я поверил ему. Думал, что он искренний патриот.

— Настоящие патриоты осторожны, — сказал я тихо. — Провокаторы торопливы. Они подталкивают к немедленным действиям, потому что им нужны результаты для начальства. Но, с другой стороны, мне интересно, почему я не видел Ежи Домбровского. Он отсутствует слишком часто.

Я подождал, давая ему переварить информацию, потом медленно подошел ближе и поглядел в глаза. Наши лица оказались на одном уровне.

— Три дня назад вы спросили меня, почему я должен вам помогать, — продолжил я. — Какая мне выгода от сотрудничества с польскими патриотами. Отвечу честно. Я служу России, но это не значит, что я одобряю методы охранки. Провокации, подставы, аресты невинных людей — это не служба отечеству. Это подлость.

Пулавский поднял голову и посмотрел на меня внимательно, изучающе.

— Вы не обычный офицер, — произнес он медленно. — Кто вы на самом деле?

— Человек, который пытается делать правильные вещи в неправильном мире, — ответил я уклончиво. — У меня есть свои источники информации. Я знаю о планах охранки. Могу предупреждать вас об опасностях. Но мне нужна помощь.

— Какая помощь? — Голос его был настороженным.

— Не предательство, Казимир, — поспешно заверил я. — Я не прошу выдавать товарищей или раскрывать планы кружка. Только одно. Сообщайте мне, если кто-то подталкивает к радикальным действиям. Если появляются подозрительные предложения. Если чувствуете опасность. Я помогу избежать ловушек.

Пулавский долго молчал, взвешивая мои слова. Где-то вдали прозвучал полицейский свисток, и мы оба замерли, прислушиваясь, но звук не повторился. Наша погоня больше не появлялась.

— А что вы хотите взамен? — спросил он наконец. — Никто не делает добро просто так.

Я ожидал этого вопроса. Люди верят не словам, а мотивам. И если мотив понятен, доверие приходит легче.

— Три года назад, когда вы учились у профессора Жеромского, он рассказывал вам о Великой Польше, — начал я тихо. — О землях от Балтики до Черного моря. О справедливости и возрождении. Он верил в это до последнего дня.

Пулавский вздрогнул, услышав имя учителя.