Назад в СССР: Классный руководитель (СИ) - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard"

Конечно, виртуальные гонки не идут ни в какое сравнение с реальными, когда всё тело, вся твоя сущность участвует в невероятной игре со смертью.

Хотя Сеня не сказал, но я прекрасно понял, что на гонщиков делают ставки, как на лошадей. Сколько и как ставят я не знал, но представлял, что немало. Хозяин, о котором Сеня говорил с затаённым страхом, владелец всей этой системы. Но вот как всё это регулировалось? Может быть, где-то на точках, которые проезжали гонщики, стояли люди, снимающие все на кинокамеры или фотоаппарат.

Фотоаппарат! И тут я вспомнил, как говорил ребятам о пересъёмке. Но вот есть ли у меня все это фотооборудование?

Я вскочил с кровати и ринулся в коридор, помнил, что в стареньком серванте, который остался от бабушки, хранил все фото принадлежности.

Распахнул дверцы, в нос ударил одуряюще-резкий запах химикатов. И я вздохнул с облегчением. Вытащил два «Зенита», «Киев» и мой первый фотоаппарат —старенькую «Смену» в жёстком футляре из дерматина. Тут же лежал чемоданчик с фотоувеличителем, рядом — бачок для проявки плёнки. Выстроились аккуратные ряды маленьких голубых, оранжевых, красных, зелёных коробочек с надписями — 65, 130, 250 — светочувствительность плёнки «Свема». Я даже нашёл польскую цветную плёнку, которую выпускали по лицензии «Кодака» и несколько голубых коробочек «ORWO» — цветную негативную плёнку производства ГДР. Тут же лежали пакетики с проявителем, фиксажем, свежие, судя по дате производства, и фотобумага: глянцевая, матовая, «берёзка» с изящным узором. Тут же нашёл стойку на платформе с кронштейном, где крепился фотоаппарат со сменным объективом и кольца. И даже две огромных лампочки на 500 ватт для освещения при пересъёмке. Помню грелись они, как печка.

Вспыхнули воспоминания, как часами напролёт, установив фотоувеличитель и кюветы с проявителем и фиксажем в ванне, печатал фотографии. В воздухе витал одурманивающий запах химикатов. Настаёт волнующий миг, когда после экспозиции через увеличитель, кладёшь белую фотобумагу пинцетом в ванночку с проявителем и с замиранием сердца ждёшь, когда появится картинка, постепенно шаг за шагом проступят детали, нальются жизнью. Свет станет тенью, а тень — светом. Разве это волшебное священнодействие можно сравнить с мгновенным результатом, который видишь на экранчике зеркалки «Canon»? И ты знаешь, что каждый кадр на негативе остаётся навечно. Если ошибся с выдержкой или диафрагмой и пересветил кадр, вернуться назад и переснять нет никакой возможности.

В другом отделении обнаружились разрезанные на отдельные куски негативы, завёрнутые в бумагу, с аккуратной надписью даты и места съёмки. Несколько толстых фотоальбомов. Вытащив один из них, я начал перелистывать страницы из голубого рыхлого картона, где в прорезях были вставлены фотографии, словно окошки в иной мир.

Нахлынули, накрыли как цунами воспоминания, болезненные и в то же время невероятно приятные. В основном фотографии с курортов, куда я ездил вначале с родителями, а потом с женой. Одесса, Алушта, Феодосия, Геленджик, узенькие крутые улочки Хосты, базары с фруктами, где прекрасный спелый виноград стоил 40 копеек, а вкуснейшие, тающие во рту персики — полтинник за килограмм. Столовые, где кроме вторых блюд с жаренным палтусом можно было взять вкуснейшие оладьи со сметаной.

Опершись спиной стену, я сидел, прикрыв глаза, и вспоминал детство, юность. Но чёрт возьми, ведь все это не ушло окончательно! Я могу поехать на юг, к морю. Как я любил рассекать бирюзовые волны баттерфляем, выпрыгивая из воды, как дельфин, пугая ленивых отдыхающих на надувных матрасах.

Да, без помощи Людки я уже не смог получить путёвку в санаторий, но это не важно. Поеду «дикарём», даже могу устроить мотопробег на своём «железном коне».

Я взял с собой фотоальбом, ушёл в комнату, прилёг на диван, и начал рассматривать каждый снимок внимательно, некоторые из них явно сделал не я. На них я обнимал жену, улыбался в камеру, которую выставил сезонный фотограф, которые бродили по пляжам, высматривая желающих сняться на фоне моря, сосен, белеющих теплоходов.

Шум открываемой входной двери привлёк внимание. Машинально бросил взгляд на будильник — да, появление супруги в полпервого ночи не было обычным явлением. И, кроме того, я услышал второй, мужской голос.

— А как твой муж? Его точно дома нет? — спутник Людки говорил мягким вкрадчивым баритоном, в котором ощущался страх.

— Точно нет, — совершенно равнодушно ответила жена. — Пропал куда-то. Несколько дней его нет.

— И ты не пытался узнать, куда он делся?

— Надо в милицию пойти, подать заявление. Схожу как-нибудь. Куда торопиться?

Я распахнул дверь и встал на пороге, сложив руки на груди. Моё появление ошеломило обоих. Они застыли, как статуи, уставившись на меня с ужасом, широко раскрыв глаза. Первым пришёл в себя мелкий мужичок в дублёнке и пыжиковой шапке-пирожком, как носили только первые лица страны.

— Люда, я пойду, пожалуй, — проблеял он тонким, срывающимся голосом.

Юркнул за дверь, захлопнув за собой.

— Вернулся? — Людка тоже пришла в себя. — Где пропадал?

Как ни в чем не бывало, наклонилась, раскрыла молнию на высоких кожаных сапожках, кажется, югославских, на высоком каблуке. Сбросила, оставшись лишь в ажурных колготках. Сняла норковую шубку с высоким воротником, аккуратно повесила на вешалку. На верхнюю полочку положила высокую мохнатую шапку, которая стала писком моды после успеха фильма «Ирония судьбы или с лёгким паром!» — все женщины бросились добывать такие же, как носила Барбара Брыльская. Встряхнула жёстко завитыми с помощью пива и сахара кудрями.

— Вообще-то ты могла со своей работы позвонить в школу и узнать, что я в больнице, меня тяжело ранил ученик.

Она хмыкнула, бросила на меня презрительный взгляд и направилась в большую комнату. Я шагнул к ней, схватив за рукав платья из алой струящейся ткани, изящно облегающей стройную фигуру. Обрушилась какофония запахов: винных пробок, табака, несвежих деликатесов, типа копчёной колбасы, и тяжёлый аромат французских духов, которыми Людка любила обливаться с ног до головы. Жена со своим спутником развлекалась в ресторане, чтобы продолжить свои утехи в нашей квартире.

— Что ты хочешь от меня? — она вырвала руку и взглянула с таким презрением, будто я какая-то собачонка, которая путается под ногами.

— Тебе вообще не стыдно приводить в наш дом мужиков? Совсем-совсем не стыдно? Люда, ну хоть немного можно со мной считаться?

— А то что? — спросила нагло, без малейшего страха. — Подашь на развод? Ха-ха. Муж-голодранец откажется от дойной коровы, которая доставляет ему всё — от носков до его любимых «пластов» и запчастей для его драндулета.

— Вот интересно я тебе для чего? Ради чего ты живёшь со мной? Ради квартиры? Давно бы себе кооперативную сделала. Или просто нравится мучить меня?

Она сделала вид, что задумалась, хищно улыбнулась, приоткрыв алые от помады губы, так что мелькнули белые мелкие зубы.

— Не знаю. Может привыкла к тебе. А вообще ты прав. Надо разводиться. Поделим квартиру, все твои пластинки, твой мотоцикл.

— Мотоцикл мне подарил отец.

— И что? Все имущество надо будет делить. И я тебя, дорогой муженёк, без трусов оставлю, и голым в Африку пущу, — она хохотнула, удалилась в большую комнату, захлопнув демонстративно за собой дверь.

Я постоял какое-то время, пытаясь успокоить бухающее у самого горла сердце, потом развернулся и ушёл в комнату, бросился на диван, погрузился в буйные фантазии, куда бы я мог спрятать труп. То есть убить Людку я мог легко. Придушить подушкой, колготками, шарфом, или просто руками. Но потом надо избавиться от тела, и создать себе алиби. А тут ещё её мелкий любовник путается под ногами. Он видел, в какое время вернулась она и что я был дома.

Весь во власти этих прекрасных мыслей я уснул. Снились огромные змеи, которые пытались броситься на меня, разевали огромные пасти, утыканные острыми мелкими зубами. А я пытался топором отрубить им головы. И кажется, мне это удалось.