Назад в СССР: Классный руководитель (СИ) - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard"

Когда я проснулся, сквозь шторы уже пробивался робкий рассвет. В школу я ехать не собирался — мне дали больничный, просто решил отдохнуть, собраться с силами.

Квартира встретила тишиной, от которой звенело в ушах. Людка уже уехала в свой универмаг. На плите одиноко торчала медная, позеленевшая от времени турка с остатками кофейной гущи на дне. На столе остался высохший кружок от чашки, и рассыпанные хлебные крошки.

Перемолол в маленькой кофемолке пару ложек зернового кофе, сварил в турке. И, потягивая с удовольствием его маленькими глотками, начал изучать рукопись доклада Юрки Зимина, написанного аккуратным почерком. Парень поразил своими знаниями. Нет, кое-где его слова звучали наивно, где-то он ошибался, но вся его статья мне показалась очень зрелой, интересной.

И я вспомнил, что у меня таких статей видимо-невидимо. Кандидатскую я сумел расширить до докторской, и мой научный руководитель Петровский так и сказал, что защититься я смогу легко. Надо лишь опубликовать монографию, несколько статей в научных журналах. И я, окрылённый этой возможностью, написал с десяток. Но потом судьба забросила меня в школу, и когда я все же решил опубликовать свои статьи, в стране начался бардак. Всё трещало по швам — центробежная сила расшвыряла бывшие республики по углам, экономика рушилась, всем стало не до науки. Учёные, сломя голову, убегали из НИИ, лабораторий, становились «челноками», дачниками, которые выращивали картошку и зелень на своих участках, и продавали на рынках, которых развелось, как собак нерезанных. Те, кто имел кое-какие заслуги перед мировой наукой, уезжали за бугор. А во всех изданиях мне в глаза откровенно говорили, что напечатать мои исследования можно только за деньги, при этом немалые. И хотя мне удалось выжить — всё-таки при любой власти, в любом хаосе кто-то должен работать в школе, денег на публикацию собственных статей у меня не нашлось. А просить их у жены я не захотел.

Сам того не замечая, я начал черкать ручкой, обводить самые интересные абзацы в докладе Юрки, делать замечания, как бы я исправил текст. И после того, как чашка с кофе и тарелка с завтраком опустели, я бросился в комнату, сел за стол. Сбоку положил исчёрканный текст, придвинул машинку к себе и задумался.

Поначалу показалось, что я совершенно забыл о том, как печатать. Сидел перед изящной оранжевой коробкой с блестящим рычагом, и смотрел на неё, как баран на новые ворота. Но тут в мозг вползли яркие картинки. И подчиняясь им, я рефлекторно взял несколько листов бумаги, переложил копиркой и вставил позади валика. Рычагом подтянул в начало строки.

Постановка рук, как я делал всегда и ударил по первой клавише. Бах, на бумаге появился символ, и я решил вначале просто попытаться вспомнить, как это делается. Начал печатать какую-то чепуха. Остановившись, я вытащил лист бумаги, и, с удивлением, прочёл: «Как я ненавижу свою жену. И хочу убить. Но вот как спрятать труп после убийства? Это ведь самое главное — скрыть следы преступления!». Для начала детектива эта фраза вполне годилась, но сейчас время для него не пришло.

Потренировался под равномерный шум, издаваемый машинкой: щелчок по клавише, металлический лязг рычагов, которые бьют литерой по бумаге, возврат, издавая непередаваемый запах краски лента перемещается, с тихим скрежетом сдвигается каретка.

Наконец, я понял, что моё тело «вспомнило» весь этот сложный процесс. И начал барабанить по клавишам быстро и уверенно, так что все звуки слились в единый шум, напоминающий пулемётную очередь.

Откинувшись на спинку стула, я перечитал машинописный текст, и задумался, куда его сейчас можно пристроить? Порылся в пачке журналов, вытащив несколько штук. «Советская астрономия», «Успехи астрономических наук», «Вопросы космогонии», «Астрономический журнал». И, к своему удивлению, я нашёл «Земля и Вселенная», о которой говорил Юрка, но я почему-то совершенно не помнил о существовании такого журнала. Заглянув в конец, чтобы списать адрес редакции, обнаружил обескураживающую надпись: «Рукописи не рецензируются и не возвращаются». Для меня это означало, что все тексты, которые я с таким трудом напечатал, провалятся в пустоту. Ну и чёрт с ним. Я выписал в свою записную книжку адреса всех редакций. Вытащил большие конверты, сунул туда машинописные листы. Решив, что в «Советскую астрономию» отправлю первый экземпляр, а во все остальные — копии. Напечатать текст в четырёх экземплярах, оказалось совершенно непосильной задачей: пальцы жутко ныли, руки гудели, будто в мышцах поселился осиный рой.

Одевшись, засунул все конверты в портфель, и задумался. Совершенно не помнил, в каком почтовом отделении это можно отправить. Но махнув рукой, решил поехать на центральную почту, которая находилась на железнодорожной станции.

Выскочив из дома, я ткнул пальцем в кнопку из красного пластика, наполовину покрытую черной копотью и оплавленную — хулиганы постарались. И не услышал никакого лязга понимающейся или опускающейся с верхнего этажа кабины. Плюнул и перескакивая через несколько ступенек сбежал вниз.

На первом этаже увидел зев кабины, в дверцы которой какой-то балбес вставил толстую доску. Створки с шумом и скрежетом расходились, сходились вновь. Пришлось схватить доску и выйти с ней на улицу.

— Что сосед, убить решил кого?

У подъезда я обнаружил долговязого мужика в коротком чёрном пальто, он держал за руку маленькую девочку в мохнатой розовой шубке и вязаной темно-красной шапочке.

— Ага, — бросил я, пытаясь вспомнить, как зовут этого человека, но память отказывалась вытащить из своих глубин имя. — Хулиганы какие-то доску всунули в створки, — объяснил я, наконец.

— Так чего лифт не работает? — с досадой бросил мужчина, и чуть наклонившись, обратился очень ласково и мягко к девочке: — Ну что, Олечка, придётся нам на пятый этаж подниматься.

— Да нет, думаю, что теперь работает, — сказал я.

Понятно. Это сосед снизу. По крайней мере, это я смог выяснить. Я спустился с крыльца и направился к гаражу. Доску решил взять с собой. Вдруг пригодится для ремонта. В советское время со стройматериалами было плохо. Впрочем, периодически было плохо со всем.

Оседлав своего «коня», я выехал на проспект и понёсся к железнодорожной станции, свернул через Первомайскую улицу, и на пару минут остановился возле своего старого деревянного дома в два этажа, выкрашенного тёмно-бордовой краской. Здесь прошло моё детство, юность, сюда я вернулся после армии. И сердце сжалось от тоскливой, но сладкой боли. Как часто он мне снился, этот дом, и наша комнатка в коммуналке, и чердак, куда вела металлическая лестница. На противоположной стороне располагалась моя первая одноэтажная школа, неказистая, смахивающая на длинный деревянный сарай, но которую я очень любил и часто вспоминал. Здесь я начал учиться в первом классе. Иногда хотелось вернуться именно в те счастливые времена, когда я был совсем ребёнком.

Свернув на широкую улицу, которая вела к станции, я остановился возле здания с вывеской «Почта» и голубым почтовым ящиком рядом со входом. Захватив портфель, направился туда, стоило открыть дверь, как в нос ударил сильный специфический запах горячего сургуча, бумаги, дерева.

В длинном узком помещении к окошку приёма отправлений тянулась огромная очередь с жаждущими также, как я что-то отправить, кто бандероль, обшитую грязно-белой тканью, кто деревянный ящик с крышкой из фанеры, где химическим карандашом был написан адрес, а кто просто держал мешок, набитый каким-то барахлом.

Очередь двигалась одуряюще медленно, приёмщица брала очередную посылку, ставила на весы, передвигала гирьки на рычаге, щелкала костяшками на деревянных счетах, объявляла стоимость, выписывала квитанцию. И все это лениво, не обязательно, не обращая внимание на недовольные, усталые лица.

Духота стояла невыносимая, казалось, воздух можно резать ножом. И, как назло, разболелась рана на шее, боль шершавой, колючей змеёй обвилась вокруг неё и кусала в затылок. И я уже начал проклинать всё на свете.