Назад в СССР: Классный руководитель (СИ) - Аллард Евгений Алексеевич "e-allard"

Словно грибы после дождя, повсюду выросли стеклянные киоски «Союзпечати», стенды с газетами, у которых толпились люди в пальто, шубах и куртках, железобетонные будки таксофонов. Вывески «Пятерочка», «Магнит», «Магнолия», «Перекресток» заменились на «Гастроном», «Обувь», «Хозяйственные товары», «Булочная», «Молоко», «Колбасы». Офисы многочисленных банков слились в одну «Сберегательную кассу».

Исчезли все щиты с рекламой товаров и услуг, вместо них встали, как солдаты на плацу, монолитные стенды с портретами Ленина, Брежнева, членов Политбюро, и зубодробительными лозунгами: «Слава КПСС», «Решения XXV съезда КПСС в жизнь!», «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!», «Слава труду!» Перед одним зданием я даже остановился, не в силах преодолеть соблазн дочитать эту глубокомысленную сентенцию до конца. На глухом торце обшарпанного здания гордо проступали красные буквы: «Под знаменем Ленина, под руководством Коммунистической партии — Вперед к новым победам в коммунистическом созидании!»

Я помнил, что на съезде с Ленинградки на Ленинградский проспект весь фасад высотки занимал экран с интерактивной рекламой. Теперь он пустовал. Исчезла и матовая труба наземного перехода. Теперь на открытой площадке на бетонном основании красовался длинный красный транспарант, справа его украшал парадный портрет Брежнева, а слева шла глубокомысленная цитата: «Отстоять мир — нет сейчас более важной задачи в международном плане для нашей партии, нашего народа»

Транспортный поток поредел, но поражал хаотичностью. Фуры сменились на седельные тягачи «ЗИЛы» с длинными восьмиколесными прицепами, грузовые фургоны с надписями «Молоко», «Хлеб», «Продукты», самосвалы — «МАЗ», «КрАз», «КамАЗ», грузовые цистерны с надписью «Огнеопасно». Вместо «фордов» и «мерседесов» — «жигули», «москвичи», «волги», «запорожцы», пару раз я заметил, как гордо проехала «чайка». Теперь по улицам разъезжали грязно-оранжевые венгерские сочленённые «Икарусы», жёлтые «ЛиАЗы», «буханки» — «УАЗы». И разумеется, по проспекту тащились многочисленные троллейбусы, цепляясь рогами за провода.

Вход в метро «Динамо» совершенно не изменился. Тот же самый «сталинский ампир» 1930-х годов: корпус, окрашенный в темно-красный цвет, крышу подпирают белые колоны. Зато сам стадион «потерял» смахивающую на огромного питона крышу, которая казалась готова раздавить хрупкое основание, с главным входом, похожим на огромную расчёску с плоскими колоннами.

Бело-красный трамвай, тренькая, свернул вправо, в сторону ипподрома на Беговой, и Ваганьковского кладбища, которое пока ещё не стало местом поклонения Высоцкому, он был жив и здоров, писал стихи, играл на Таганке, ездил в Париж к Марине Влади. И я втайне лелеял мечту, что у меня есть шанс побывать на его концерте, ощутить вживую мощь его песен.

Проспект перешёл в улицу Горького. И вместо здания Макдональдса, которые превратился в «Вкусно, и точка» опять возникло кафе «Лира», где собиралась «богема».

Через центр Москвы я решил не ехать, свернул на Садовое кольцо. Движение неплотное, но хаотичное и непредсказуемое. Друг за другом тащились троллейбусы «Б» и «10». Шустрые «москвичи» и «жигули», пытались соревноваться со мной в скорости, «волги» — или такси ярко-лимонного цвета, с оранжевым плафоном на крыше и шашечками, или чёрные для начальства. Самосвалы и грузовые фургоны, выпуская клубы отвратительного вонючего дыма, перекрывали мне весь обзор. Грязно-оранжевые «Икарусы», красно-белые «ЛАЗы», жёлтые «ЛиАЗ» то подъезжали, то отъезжали от остановок. И где-то у тротуаров громоздились снегоуборочные машины.

Поездка эта казалось сродни гонкам без правил. Как только я пытался разогнаться, и обогнуть всю эту хаотично текущую реку, как утыкался в светофор, или едва не врезался в машину, водителю которой приспичило выехать со двора.

Серый асфальт, засыпанный снегом, с наледью казался просто кошмаром. Обгоняя один из грузовиков, я едва не сбил какую-то старушонку, которой захотелось перейти дорогу именно перед моим мотоциклом. И бьющий в нос смрад выхлопных газов, бензина, гари, дизельного топлива, горелого масла, серы. От которого я давно отвык, а теперь плыл в этом вонючем океане, стараясь глубоко не дышать.

Впереди показались башни-стелы висячего Крымского моста через замершую в зимнем сне, Москва-реку. Поток машин стал гуще, плотнее. Слева бассейн «Москва», огромный, с клубами пара над гладью. Справа, словно средневековый замок, знакомый до боли комплекс МГУ на Ленинских горах: высоченная центральная башня со шпилем, протыкающим небо, и примыкающие к ней многоэтажные корпуса.

Я вылетел с моста под свист ветра, и вновь окунулся в гущу легковушек, грузовиков, троллейбусов, автобусов. Адреналин бурлил в крови, пульсировал колючей болью в висках. И вот уже поворот и я въехал на Пятницкую, впереди нарастающей махиной показалось бледно-голубое трёхэтажное здание Астрономической академии наук. И я остановил мотоцикл. Обрушилась звенящая в ушах тишина, запах бензина, горелого масла. Руки дрожали, ноги гудели, словно туда переселился осиный рой.

Захватив с собой портфель, я направился ко входу. В редакцию вела массивная дверь из резного дерева с табличкой «Редакция журнала 'Советская астрономия». Рядом я с радостью обнаружил вывеску «Приём корреспонденции: 10:00–13:00». По времени успеваю!

Толкнув дверь, оказался в просторном помещении, отражающим в полной мере солидный статус журнала. В центре — массивный отделанный резным деревом прилавок-стойка, за которым восседала грузная дама средних лет в тёмно-синем пиджаке с широким отложным воротником и коричневой блузке, сквозь ткань выпирала внушительная грудь. Надменное выражение оплывшего лица, сощуренные глаза, тонкие губы, тронутые бордовой помадой. Над стойкой висел парадный чёрно-белый портрет генсека. Что заставило поломать голову, какое отношение «дорогой Леонид Ильич» имеет к астрономии?

У двери — стенд с многочисленными памятками для авторов. Я не стал читать, решив, что сделаю вид, что мне все это знакомо. За ним строй абонентских металлических ящиков. Стены выкрашены в неброский бежевый цвет, отделаны деревянными панелями под орех.

За стойкой — обычные конторки с сотрудниками. По стенам выстроились деревянные стулья, где покорно ожидали приёма посетители с объёмными скоросшивателями, кто держал их в руках, кто положил на колени. Спросив, кто последний в очереди, я тоже уселся на один из стульев и приготовился ждать.

Постоянно противно и резко трезвонил телефон. Секретарь за стойкой поднимала трубку, произносила сакраментальное: «Редакция журнала 'Советская астрономия», слушала вопрос, отвечала коротко и клала трубку.

— Нинель Анатольевна, дорогая, ну, когда же будет решение редколлегии? — у стойки встал высокий худой немолодой мужчина в дублёнке нараспашку и барашковой шапке.

Секретарь повернулась к картотеке — деревянным ящичкам, выдвинула один из них и равнодушно ответила:

— Перенесли на двенадцатое.

Мужчина, бросив грустный взгляд, отошёл, пожал плечами и вышел. И тут же его место у стойки занял другой, невысокого роста мужчина с бородкой, и какой-то немыслимой причёской, смахивающей на воронье гнездо. Тихо и невнятно задал вопрос. Секретарь подняла на него равнодушный взгляд:

— Ваша рукопись отклонена.

Повесив голову, мужчина запахнул куртку, и направился к выходу. Мне становилось все грустнее и грустнее. Я уже понимал, что приехал зря, и лишь какое-то упрямство заставляло меня сидеть и наблюдать за посетителями.

Как только один из авторов отходил от стойки, тут же туда подскакивал следующий. Тихо, подобострастно задавал вопрос: «Когда будет решение редколлегии?», «На каком этапе рецензирование?». Секретарь поворачивалась к картотеке, выдвигала маленькие ящички и равнодушно отвечала: «На рассмотрении», «Требует доработки», «Отклонена». Никто не протестовал, не задавал дополнительных вопросов. Отходил, иногда невероятно счастливый, иногда с совершенно потерянным выражением на лице.