Обострение (СИ) - Волков Тим

— Интересно… — протянул доктор, вспоминая слова пристава Аркадия Борисовича — тот предупреждал, что может что-то подобное начаться. Как в воду глядел.

— Мужиков подтянулось — человек десять, — продолжил рассказ Фома Егорыч. — Неразбериха, крик, мат. Те, кого били, в сторону леса побежали, где церковь. А за ними — толпа, в злобе. Я сзади шёл, заглянул… видел, как они к церкви ломились. Двери колотили, орали: «Открывай, гады!» Думали, что те туда спрятались. Но батюшка, видать, заперся. А потом… солома у крыльца вспыхнула. Кто-то папироской ткнул, не то случайно, не то со зла. Огонь — враз, как порох. Как поняли, что натворили, — разбежались кто куда. Вот тебе и дела.

Иван Палыч замер, кровь в висках застучала.

«Солома? Папироска? — подумал он. — А запах керосина, который батюшка учуял? Что-то тут нечисто».

— А керосин? — прямо спросил доктор. — Керосин подливали?

— Керосина… не видал, Иван Палыч. Я ведь рядом не стоял — в такой суматохе мне ни к чему, еще ненароком заденут. А я человек старый, мне много не надо — табуреткой дадут по голове и я на тот свет. Это вон об лоб Якима можно поросят забивать, ему ничего не сделается. А я человек маленький.

Мельник вдруг задумался.

— Иван Палыч, ты что, думаешь специально подожгли?

— Пока ничего не думаю, — холодно ответил тот. — И ты ничего никому пока не говори.

— Понял.

Нужно было найти Гробовского и Лаврентьева. И как можно скорее. Дело это пахло не керосином, а кое-чем позловонней.

Однако угасший пожар на церкви будто переместился в другое место…

Робкий шёпот, будто ветер, прошелся по толпе. Баба в ситцевом платке, ткнув пальцем в сторону развалин, пробормотала:

— Не к добру это… Церковь спалили, грех какой!

Мужик с чирьем на носу, стоявший рядом, сплюнул в снег:

— Не само загорелось, поди. Подожгли, сволочи!

— Да кто поджег? Что такое говоришь, Юрий?

— Да то и говорю! Полицаи и подожгли — чтобы драку унять.

— Верно Юрий Егорыч говорит! Они и подпалили! Уже и вволю помахать кулаками нельзя в собственном селе! Раньше забава была — стенка на стенку, мужики силой мерились. А теперь что? Чуть что — сразу церкви жгут, ироды!

Шёпот рос, как волна, перекатываясь от одного к другому.

Иван Палыч насторожился. Что же это? Не угомонились еще? Да только не в этом было дело, не в Митрии и не в полицаях. А в накопившейся какой-то долгой усталости, пропитавшей все до самых основ.

Голоса крепли, в них звенела злоба, копившаяся месяцами: война, что тянула мужиков на фронт, рост цен, пустые амбары, слухи о «немецком заговоре» царицы. Похороны застреленного Митрия только подлили масла в огонь. А сгоревшая церковь и вовсе словно бы умерев сама, унесла с собой все святое в людях.

— Недаром в трактире бились! — крикнул парень в драной шапке.

— Да сами виноваты! — ответила баба. — Пьете — меры не знаете. А потом других виноватыми делаете. Сильвестр самогон вам лил, а теперь церковь спалили! И кто виноват?

— Власть виновата! — вдруг крикнул кто-то.

— И то верно!

Толпа, словно очнувшись, двинулась ближе к развалинам.

— Доколе терпеть⁈

Отец Николай, подняв икону, шагнул вперёд. Встав перед толпой, заговорил:

— Братья, сестры, да что же это? Не гневите Бога! Горе наше велико, но…

Его заглушили.

— Батюшка, не трынди! Кто поджёг, знаешь? Полицаи? Они?

Толпа напирала, кто-то толкнул священника, тот едва устоял.

Бунт, как искра, готов был вспыхнуть. Мужики, багровея, двинулись к священнику, словно увидев в нем причину всех своих бед. Бабы заголосили, пытаясь оттеснить мужиков от отца Николая. Кто-то швырнул ком снега, угодивший в плечо Штольцу. Иван Палыч, стиснув зубы, понял: ещё миг — и толпа сметёт всех.

Но тут над площадью грянул выстрел, резкий, как хлыст. Толпа замерла, шёпот стих. Из темноты, со стороны дороги, вынырнули две фигуры — Гробовский, с револьвером в руке, и Лаврентьев.

— А вот тебе и полицаи! — произнес кто-то ехидно.

— А ну, разойдись! — рявкнул Гробовский. Он выстрелил ещё раз в воздух. — Кто тут бунтовать вздумал? На фронт захотели, дармоеды? Живо по домам, или всех в кутузку!

Толпа, оробев, попятилась. Лаврентьев, сжав кулаки, шагнул вперёд.

— Кто про Митрия орёт? Кто считае, чо его специально убили? Так вот, я его не трогал, сам на пулю напросился! А вы, вместо того чтоб пожар тушить, байки травите? Ещё слово — и всех в холодную! А то и напрямую, к Митрию пойдете — заодно и спросите у него, как все на самом деле произошло!

Накал, быстро вспыхнувший, так же быстро потух. Толпа оробела. Лезть под пули никому не хотелось.

— Полицаи, черти… — буркнул кто-то, громко сплюнув в снег.

И толпа начала расходиться.

Гробовский, убрав револьвер, вытер пот со лба и, подойдя к доктору, хлопнул его по плечу:

— Жив, Иван Палыч? А я уж думал, сейчас тебя тут разорвут. Видал что тут творится? Недовольство растет. И чует сердце — не конец этому еще.

Лаврентьев хмуро кивнул.

Иван Палыч устало прислонился к обугленному столбу.

— Спасибо, Алексей Николаич, — хрипло выдохнул он. — Ещё бы миг, и…

Гробовский усмехнулся, махнул рукой:

— Да ладно, Иван Палыч, не впервой. Рассказывай, что стряслось. Церковь-то как спалили?

Доктор коротко рассказал о том, что сказал мельник и священник.

— Керосин? Любопытно. А палец ушибленный — это хорошо, зацепка. Найдём гада.

Гробовский, задумавшись, потёр подбородок.

— Вот что, Иван Палыч. Время позднее. Тебе отдыхать надо, на тебе лица нет. Вон, сажа, как у черта, и кашляешь, как чахоточный. Аглая заругает, да и Анна твоя голову оторвёт. Иди, а мы уж тут останемся, поразмыслить нужно.

Иван Палыч спорить не стал.

— Пойду. И в самом деле отдохнуть не мешало бы.

Он побрел прочь, но не в сторону дома — до больницы было ближе. Гробовский и Лаврентьев проводили его молчаливыми взглядами. И только священник шепнул на прощанье:

— Господи, спаси Зарное…

Больница. Именно туда Иван Палыч и пошел, вдруг почувствовав, что только там ощущает себя спокойно, словно дома. Стараясь не шуметь — глубокая ночь на дворе! — отпер дверь, зашел внутрь. Пахло йодом. Тусклый свет от керосиновой лампы дрожал в коридоре, отбрасывая тени. Иван Палыч снял пальто, осмотрелся. Аглая не спала — встречала внезапного гостя у шкафа с бинтами, держа в руках кочергу.

— А я думала — бандиты! — выдохнула санитарка. — Вы чего пришли? Моя же нынче смена.

— Не спиться, — соврал доктор.

— Говорят, церковь горела, — осторожно спросила Аглая. И вдруг увидев черное от сажи пальто доктора, вскинул руками. — Вы там были!

— Был. Отец Николай жив, но вот церковь…

— Господи! — Аглая принялась креститься. — Плохой знак! Церковь в селе горит — значит жди беды. Или все тут от тифа помрем, или немец придет и всех постреляет!

— Никакой немец не придет, — отмахнулся Иван Палыч. — А тиф… победим.

Он вымыл руки, надел халат.

— Как раз этим сейчас и займусь.

— Опять вы в лабораторию? — словно бы с упреком произнесла Аглая. — Лучше бы поспали! Под глазами вон мешки какие!

Иван Палыч усмехнулся, но улыбка вышла горькой.

— Спать? На том свете… — и вдруг поняв, что сказал, рассмеялся. — В общем, не усну, Аглая. Пойду бактерии проверю, зверят своих. Если глюкоза сработала, вакцина будет. Без неё тиф нас всех доконает.

Он кивнул на дверь лаборатории, где под замком ждали пробирки.

Аглая вздохнула, теребя край фартука.

— Только не засиживайтесь, Иван Палыч. И… осторожней. После пожара неспокойно как-то на душе.

Доктор прошёл в лабораторию. М-да, даже как-то стыдно лабораторией называть это место. Так, бытовка.

Зажёг лампу, сел за стол, разложил перед собой чашки Петри. Запах агара и спирта смешался с привкусом сажи, всё ещё липнувшей к одежде.

— Ну-с, посмотрим, — без особого энтузиазма произнес Иван Палыч, доставая первую склянку. — Зря или не зря мы от волков убегали… Понравилась ли глюкоза?