Инженер Петра Великого 9 (СИ) - Гросов Виктор

Получается чтобы построить этот новый, уродливый мир, придется искать других строителей, для кого цель действительно оправдывает любые средства.

Решение напросилось само собой: если гора не идет к Магомету, нужно найти другую гору. Память подсказала выход: старый соляной склад в дальней деревне, числившейся за моим имением. Глухое место в стороне от больших дорог. Его крепкий каменный погреб, который я велел вычистить и подготовить еще с полгода назад под «особые нужды», изначально предназначался для пороха. Идеально.

Официально я отправлял туда небольшую артель для «усовершенствования методов хранения провианта». Неофициально — создавал секретный объект. Возглавил группу один из моих толковых и неразговорчивых мастеров, сам же я присоединился к ним позже. Костяк новой команды составили пятеро лучших выпускников Инженерной Канцелярии — ребята нового поколения, выросшие уже в моей системе координат. Для них не существовало «невозможно» или «грешно», лишь сложнейшая инженерная задача, поставленная лично мной, их учителем. Их глаза горели профессиональным азартом — тем огнем, который я перестал видеть в глазах Нартова.

Главным же моим приобретением стал Анри Дюпре, французский инженер, прозябавший в Игнатовском. У меня все не доходили руки до того, чтобы ввести его в курс дела. Он пока просто присматривался и осваивался на новом месте.

Войдя в его комнату, я предложил ему возможность решить задачу, перед которой спасовали мои лучшие умы. В ответ он долго смотрел на меня.

— Что вы хотите взамен, мсье барон? — спросил он без иллюзий.

— Ваш разум, мсье Дюпре. Ваш циничный, свободный от предрассудков разум. Я хочу, чтобы вы помогли мне создать то, что заставит ваших бывших нанимателей дрожать от ужаса.

Я выложил перед ним чертежи «Благовония». Он изучал их долго, без единого слова, и на его лице не отразилось и тени того отвращения, что я видел у Нартова или Магницкого. Он смотрел на формулы как на ноты, пытаясь уловить общую мелодию. Большую часть он не понимал, мне пришлось объяснять и рассказывать. Благо, он быстро все схватывал.

— Неэстетично, — вынес он вердикт, постучав ногтем по листу. — Грубо. Как удар дубиной. Но… — на его губах дрогнула хищная улыбка, — в этой грубости есть свое величие. Это инструмент изменения реальности. Вы предлагаете мне дирижировать страхом. Заманчиво.

Ни единого вопроса о морали. Он сразу перешел к делу.

— Здесь, — его палец ткнул в чертеж генератора, — вы используете прямоточную реакцию. Неэффективно, мне кажется. Я не обладаю особыми знаниями по смешиванию веществ, но кажется выход продукта будет низким, а расход сырья — чудовищным. Нужен иной змеевик.

Говорил он быстро, увлеченно, набрасывая на полях свои поправки. Он был в своей стихии. Я обрел своего главного сообщника.

Вскоре наш склад превратился в настоящую алхимическую лабораторию. Днем мы с ребятами монтировали оборудование, тянули медные трубки, герметизировали стыки. А ночами, при свете масляных ламп, мы с Дюпре вели войну на бумаге. Сложилось странное, почти извращенное партнерство: два инженера из разных миров, забыв о недавней вражде, до хрипоты спорили о давлении в реакторе и оптимальном составе смеси. Он принес с собой европейскую теоретическую базу, я же — свою интуицию, знание конечного результата и банальный прагматизм.

Первым делом мы наметили простой лабораторный синтез — нужно было получить хотя бы несколько капель чистого вещества, чтобы убедиться в верности расчетов. Работали с предельной осторожностью: реактор — небольшая реторта из толстого богемского стекла; все процессы — под мощной вытяжкой, труба которой уходила высоко над крышей; сами мы — в промасленных кожаных фартуках и масках из нескольких слоев ткани, пропитанной уксусом. Паровой котел находился тут же.

Когда все было готово, я лично начал подачу реактивов. Капля за каплей. Дюпре следил за температурой, а молодые ученики, затаив дыхание, — за манометром. В реторте забулькала мутная, желтоватая жидкость. Потянуло знакомым запахом тухлых яиц — сероводород, — но затем к нему начал примешиваться другой, тошнотворный, сладковатый оттенок. Процесс пошел.

Итог — всего несколько граммов густой, маслянистой жидкости, тут же герметично запаянной в глинянной ампуле. Взяв ампулу щипцами, я поднес ее к свету.

И тут же ощутил: что-то не так. Запах не исчезал. Напротив, он становился лишь сильнее. Омерзительная, удушающая волна, несмотря на вытяжку, медленно, но верно заполняла наш погреб, казалось, просачиваясь сквозь сами стены.

— Вытяжка! — рявкнул я, хотя и так было ясно, что она не справляется. — Проверить тягу!

Один из учеников метнулся к топке, подбросил лучины. Пламя, вместо того чтобы жадно втянуться в трубу, лениво лизнуло кирпичную кладку и пошло вбок. Тяги почти не было. Но почему? Ведь на улице стоял ясный, морозный день — идеальные условия.

Бледный Дюпре, прижав к лицу тряпку, лихорадочно перебирал бумаги.

— Не понимаю… концентрация должна была остаться в колбе… утечки нет…

И тут меня пронзила мысль. Не утечка. Проницаемость. Эта дрянь сочилась сквозь поры глиняной колбочки, ее невидимые молекулы просачивались наружу, как вода сквозь песок. Мы заперли зверя в клетке, которая оказалась решетом.

— Всем вон! — проревел я, понимая, что каждая секунда здесь отравляет нас. — Живо! Маски не снимать!

Мы вывалились из погреба на свежий, морозный воздух, жадно хватая ртами кислород. Голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. На миг показалось, что обошлось. Мы стояли, переводя дух, ругая себя за неосторожность. Но даже здесь, на улице, омерзительный запах не отпускал: он цеплялся за одежду, за волосы, казалось, въелся в саму кожу.

— Что это было, мсье барон? — прохрипел Дюпре, срывая с лица бесполезную уже маску. — Такого не должно было быть!

Я еще пытался осознать масштаб нашего провала, когда с запада потянул легкий, едва заметный ветерок. Он принес спасительную прохладу и… разнес нашу отраву. Невидимое облако, вырвавшееся из трубы вытяжки, медленно поползло от склада. Прямо в деревню.

Первыми беду почуяли животные. Из деревни донесся панический, захлебывающийся вой собак, следом — протяжное, полное первобытного ужаса мычание коровы. А затем наступила жуткая тишина. Ее разорвал один-единственный женский крик безумия.

Мы застыли. Ледяной ужас сковал нас всех. Я хотел создать оружие для солдат, а создал чуму для мирных жителей.

— Господи… — прошептал один из моих учеников и, отвернувшись, согнулся пополам в приступе рвоты.

Не раздумывая, я бросился к лошадям.

— За мной! — крикнул я остальным. — Воду, уксус, все что есть — тащите!

Мы влетели в деревню. Открывшаяся картина была страшнее любого поля боя. Крови здесь не было — был тошнотворный ад. Люди застыли. Какой-то мужик методично, беззвучно бился головой о сруб собственной избы, выворачивая содержимое желудка. Старуха сидела на завалинке и обессилено повторяла то же действие. Деревню парализовало омерзением. В воздухе стоял смрад. Он выворачивал душу наизнанку.

Мы двигались лихорадочно, как во сне: раздавали мокрые тряпки, вливали в людей воду с уксусом. Ворвавшись в первую попавшуюся избу, я увидел на полу молодую женщину, ее тело мелко сотрясалось от беззвучных рвотных позывов. В люльке надрывался младенец. Я схватил ребенка, прижал к себе, вынес на улицу.

Через час ветер сменился снова, и смрад начало уносить в поля. Деревня медленно оживала. Люди смотрели на нас с подозрением и суеверным ужасом. Они еще не связали нас с «моровой порчей», но это был лишь вопрос времени.

Мой взгляд упал на открытые створки хлева. Несколько коров лежали на боку, тяжело дыша, из их пастей шла пена. Их более чувствительное обоняние не выдержало удара. Они умирали.

Я передал ребенка матери и приказал возвращаться. Мы молчали. Я подошел к бочке с водой и начал остервенело тереть руки, лицо, шею. Запах не уходил. Он въелся в поры, он был внутри. Я тер кожу до красноты, до боли, но не мог от него избавиться.