Инженер Петра Великого 11 (СИ) - Гросов Виктор

Строгие, темные дома без всяких архитектурных излишеств смотрели на нас своими окнами-бойницами. Город Кальвина, город суровых правил и скрытых страстей, которые, казалось, вот-вот выплеснутся наружу. Встречали нас вежливо и холодно. Члены Малого совета, их называли «синдики» — пузатые, холеные господа в строгих черных камзолах и белоснежных воротничках — раскланивались, улыбались, однако глаза у них были испуганные и бегающие. Глядя на Петра, на его огромную фигуру, один из них инстинктивно вжал голову в плечи, будто ожидая удара.

Внешнее спокойствие города было обманчивым. То тут, то там нам попадались группы мрачных, коротко стриженных горожан в кожаных фартуках — часовщики, оружейники, печатники. Скрестив на груди сильные руки, они стояли поодаль. На поясе у каждого висел либо тяжелый нож, либо короткий тесак. Эти не кланялись, провожали нас недобрыми взглядами, в которых читался вызов.

Вечером, после первых донесений Ушакова и Остермана, картина прояснилась.

— Город расколот надвое, Петр Алексеич, — докладывал Ушаков своим бесцветным голосом. — С одной стороны — «патриции», правящая олигархия. Банкиры, крупные торговцы. Держат в руках все нити через Малый совет и боятся любых перемен, как черт ладана. С другой — «представители», широкое движение горожан во главе с адвокатом Пьером Фатио. Требуют справедливости, контроля над казной. Его здесь считают чуть ли не пророком. Город на грани бунта.

На официальном приеме в ратуше этот раскол стал очевиден. В строгом зале с темными деревянными панелями и огромным гербом города в качестве единственного украшения за длинным столом сидели перепуганные синдики, пытавшиеся скрыть свой страх за напускным высокомерием, и мрачные представители оппозиции во главе с Фатио, смотревшие на олигархов с нескрываемым презрением.

— Господа синдики, — начал Пётр, не привыкший к долгим предисловиям. — Мы прибыли в ваш славный город с миром. Нам нужен безопасный проход через ваши земли. А еще… — он сделал паузу, обводя всех тяжелым взглядом, — нам нужны солдаты. Добрые солдаты. За очень хорошие деньги.

Синдики недоуменно переглянулись. Глава совета, старый банкир с лицом хитрого хорька, прокашлялся.

— Ваше Величество, простите нашу неосведомленность… Зачем такому могущественному монарху, как вы, солдаты в сердце мирной Европы? И от кого вам нужен безопасный проход? Франция, насколько нам известно, ваш верный союзник.

Я напрягся. Дошло. Они понятия не имели. Занятые своей внутренней грызней, пропустили главную новость последних недель, и теперь их город, стоявший на перекрестке всех дорог, оказался в информационной блокаде. Невероятно. В наших руках оказалась инициатива, возможность написать сценарий с чистого листа.

Едва заметным кивком я подал Петру знак.

— Господа, — голос Петра стал жестким, и все разговоры в зале смолкли. — Похоже, вести в ваш город доходят с большим опозданием. Союз с Францией расторгнут. Покойный король Людовик умер. А его наследник, — Пётр усмехнулся, — пляшет под дудку Папы Римского.

Он выдержал паузу. Горожане были в недоумении.

— А Папа объявил против нас Крестовый поход. Меня, — он развел руками, — объявили еретиком. Моего генерала, — он кивнул в мою сторону, — чернокнижником. Вся Европа собирает войско, чтобы вырезать нас под корень. Вот от кого нам нужен проход. И вот против кого нам нужны солдаты.

В зале воцарилась тишина. На лицах синдиков сначала отразилось недоверие, потом — судорожная попытка сделать вид, что они все знали, но просто уточняли. И, наконец, — неподдельный ужас. Они только что впустили в свой город чуму. Сами того не ведая, укрыли у себя главных врагов всего христианского мира.

— Но… как же… мы не можем! — наконец выдавил из себя старый банкир. — Мы маленькая республика! Мы нейтральны!

— Мы не просим вас ввязываться, — отрезал Пётр. — Мы просим продать нам солдат. И дать уйти.

— Это невозможно, Ваше Величество! — залепетал другой синдик, вытирая со лба испарину. — Пропустить вас — значит навлечь на себя гнев Императора и Папы! Арестовать вас — гнев Франции и ваш! Мы… мы…

Он не договорил — да и не нужно было. Вопрос о найме войск отпал сам собой. Для них мы были не партнерами. Проклятием.

Молча поднявшись, Пётр взял свой бокал с красным вином и медленно, демонстративно, опрокинул его на белоснежную скатерть. Вино растеклось по ткани, как кровь. Не говоря ни слова, он развернулся и пошел к выходу. Этот жест был показательным для властителей Женевы.

На следующий день Пётр попытался взять их измором. Инстинктом монарха он выбрал сторону законной власти и принялся давить на Малый совет — настоящая попытка пробить головой каменную стену. На этих «переговорах» мой Государь, привыкший к тому, что его слово — закон, беспомощно увязал в вежливом болоте юридических уловок. Он требовал, увещевал, апеллировал к договорам, но синдики, потея и заикаясь, лепетали о «древних законах», «нейтралитете» и необходимости «провести консультации». В отведенной нам резиденции Пётр бесновался; тем временем олигархи просто отсиживались за стенами ратуши, надеясь, что мы рано или поздно уберемся.

Тупик. И я на свой страх и риск решил пойти другим путем.

Ночью, переодевшись в простую одежду и взяв с собой двух гвардейцев Ушакова, я скользнул по темным, сырым улочкам в квартал ремесленников. Нас провели в заднюю комнату небольшой типографии, где пахло свинцом, краской и запретными речами. Здесь, при свете одной свечи, меня ждал Пьер Фатио. Ушаков уже был здесь, это он организовал нашу встречу, выполняя мое указание. Нужно было понять что он себя представляет.

Пьер Фатио оказался не тем, кого я ожидал увидеть. Никакого горлопана с площади. Передо мной стоял высокий, худой человек с горящими глазами фанатика и тонкими, нервными пальцами адвоката. Он много говорил, страстно, красиво, цитируя Кальвина и древних римлян. О «правах граждан», о «народном суверенитете», о «республиканских добродетелях». Он искренне верил, что может построить здесь, в Женеве, идеальное государство. Слушая его, я видел наивного, однако очень опасного человека. Популиста-идеалиста, который, дорвавшись до власти, утопит город в крови во имя своих же прекрасных идей.

— … и вы, генерал, — он подался вперед, — вы и ваш император можете стать инструментом освобождения! Помогите нам свергнуть тиранию этих банкиров! Народ Женевы будет вечно благодарен вам!

— А что будет потом, господин Фатио? — спросил я. — Когда вы установите свою «справедливость»? Армии Крестового похода стоят в двух переходах отсюда. Они сотрут вашу республику в порошок. Идеалы — это хорошо. Однако без пушек они не стоят и ломаного гроша.

Он был пьян своими идеями, глух к голосу разума.

Вернулся я под утро, меня тут же вызвали к Петру. Я ему рассказал о встрече с женевской оппозицией.

— Ты с бунтовщиками за моей спиной сговариваешься⁈ — прорычал он. — Якшаешься с этим краснобаем⁈ Да он предаст при первой же возможности!

— Он идеалист, Государь, — попытался возразить я. — Но за ним — сила. За ним — народ. У синдиков же за душой лишь деньги да страх.

— Я сам решу, где сила! — отрезал он. — Я запрещаю тебе любые сношения с этим… адвокатишкой! Ясно⁈

Ясно. Мы снова зашли в тупик.

Развязка нагрянула с неожиданной стороны. Вечером того же дня ко мне тайно явился гость — старый банкир из малого совета. Он не был нам другом, однако ума ему было не занимать. И он вно боялся, что мы в отчаянии действительно заключим союз с Фатио и ввергнем город в хаос.

— Генерал, — сказал он, убедившись, что мы одни. — Я пришел дать вам совет. Уходите из Женевы. Вам здесь нечего ловить.

— Куда нам идти? Вокруг враги.

— Не ищите солдат в Женеве. Ищите их в Швейцарской Конфедерации. Но знайте, — он понизил голос, — она расколота. Упаси вас Бог сунуться в католические «Лесные кантоны» — Ури, Швиц, Унтервальден. Или в Люцерн. В Швице сидят горные пастухи, которые скорее воткнут тебе вилы в бок за косой взгляд на распятие, чем продадут хоть одного солдата. Для них вы — еретики, и папская булла — закон.