Инженер Петра Великого 11 (СИ) - Гросов Виктор

Я передвинул обозначение нашего посольства на карте.

— Второй вариант — «Адвокат». Мы поддерживаем его переворот. Ставки максимальные. Рискуем увязнуть в их гражданской войне, огрести от обеих сторон и настроить против себя все швейцарские кантоны, которые не прощают свержения законной власти. Зато в случае успеха… — я сделал паузу, — мы получаем целую республику в качестве тыловой базы. Вместе с армией.

Я замолчал.

— Какой план принимаем к исполнению, Государь? Времени у нас до рассвета.

Он смотрел на маленький клочок земли под названием Женева указанный на карте, который волею судеб стал точкой, где решалась, возможно, судьба всего «посольства».

Глава 13

Мерный бой часов на башне собора Святого Петра отсчитывал время на принятие решения Государем. Они пробили дважды, пока он, склонившись над картой Женевы, прикидывал варианты. Наконец, он выпрямился и поднял на меня усталый взгляд.

— Никакой, — глухо произнес он.

— Что, Государь?

— Ни один из этих планов не годится. Оба — дрянь. В первом случае мы — зайцы. Во втором — наемники у бунтовщика. Ни то, ни другое императору российскому не пристало.

Тяжело вздохнув, он отошел в сторону.

— Если в этом городе нет власти, — произнес он тихо, почти про себя, — значит, властью будем мы. Временно.

Я недоуменно уставился на императора. Я-то предлагал ему выбор из двух зол, а он, верный себе, нашел третье — самое непредсказуемое. Ни бегство зайцем, ни унизительное прислуживание бунтовщику его не устраивали. Он собирался подчинять.

Следующие три дня превратились в напряженную операцию по удушению целого города. Наши приготовления напоминали скорее репетицию в театре, нежели подготовку к штурму. Напряжение висело в воздухе. От требований сторон мы уклонялись, делая вид, что раздумываем.

Первой нашей целью стал городской арсенал. Женевцы, как истинные республиканцы, гордились своей гражданской милицией, и мушкет имелся в каждом доме, однако ключевые запасы — пушки и порох — хранились централизованно. Именно их и следовало нейтрализовать. Едва забрезжил рассвет, один из наших «Бурлаков», лязгая и выпуская клубы черного дыма, «сломался» в самом удачном месте — на узкой улочке Вьей-Виль, единственном проезде к арсеналу. Пока местные мастера, сбежавшиеся на грохот, чесали в затылках, Нартов со своими ребятами развернул бурную деятельность. Машину обложили инструментами, по ней застучали молоты — словом, имитация капитального ремонта шла полным ходом. Вокруг этого действа немедленно вырос усиленный караул из двадцати преображенцев со «Шквалами». Примчавшийся на шум начальник городской стражи, полный праведного гнева, попытался было возмущаться, но уперся в холодный взгляд Ушакова и молчаливый ряд черных стволов. Предпочел ретироваться, бормоча что-то о «нарушении суверенитета». Арсенал оказался надежно заблокирован.

Затем настала очередь хлеба, и эту партию виртуозно разыграла Анна. Она отлично понимала, что Женева — город торговцев. Здесь звон золота звучит слаще любой молитвы. Созвав к себе глав гильдий пекарей и мукомолов, она предложила им сделку века.

— Господа, — говорила она своим бархатным голосом, раскладывая на дубовом столе веером новенькие золотые луидоры, — русская армия, стоящая на границе, нуждается в сухарях. Я готова заключить с вами эксклюзивный контракт. И заплатить вдвое больше рыночной цены. Прямо сейчас.

Один из пекарей заговорил было о долге перед городом. Анна лишь улыбнулась.

— Ваш долг, месье, — это прокормить свои семьи. А я предлагаю вам возможность обеспечить ваших внуков. Или вы предпочитаете, чтобы этот контракт я отдала вашим конкурентам из Лиона?

Ослепленные невиданной выгодой и страхом упустить ее, пекари согласились. Их печи, выпекавшие хлеб для всей Женевы, теперь круглосуточно сушили сухари для мифической «русской армии». К концу второго дня город почувствовал неладное: у булочных выстроились очереди, поползли злые слухи.

Последним штрихом стала изоляция лидеров. Ушаков действовал тонко, без арестов. Его люди, переодетые в гражданское, просто «позаботились» о безопасности ключевых фигур. У дома одного из главных синдиков «случайно» загорелся соседний сарай, и пока горожане бегали с ведрами, русский патруль, «спасая господина советника от огня», вежливо попросил его не покидать жилище. Возле особняка другого разыгралась «пьяная драка» между нашими якобы подвыпившими гвардейцами, и для «предотвращения международного скандала» всю улицу оцепили. Помощники Фатио один за другим оказывались заперты в своих домах из-за «обрушившихся строительных лесов» или «внезапной чумы у соседей». Сплошная череда досадных совпадений. Естественно нам не хватало людей, поэтому мы нанимали людей прямо здесь, в местных тавернах.

К утру третьего дня Женева была в наших руках, сама того не осознавая. Я смотрел из окна на утренний город, и картина говорила сама за себя. Улица, ведущая к арсеналу, — пуста и безмолвна. У дверей булочных, где еще три дня назад пахло свежей выпечкой, теперь вились голодные очереди. У дома синдика, под предлогом охраны, застыли мои гвардейцы. Пациент был готов к операции. Отвернувшись от окна, я встретился взглядом с Петром.

— Государь, пора.

Город проснулся в тихом хаосе. В ратуше воцарилась тишина. Наш медленный яд подействовал.

На самом пике всеобщей растерянности на сцену вышел Пётр. Вместо того чтобы врываться на площадь, размахивая шпагой, он сыграл куда тоньше. По моему совету, два офицера отправились с официальными приглашениями: один — к Малому совету в ратушу, другой — в квартал Сен-Жерве, к самому Фатио. Текст этого послания мы с Остерманом шлифовали долго, взвешивая каждое слово. На свет появился настоящий шедевр дипломатической эквилибристики — ультиматум в бархатных перчатках.

Войдя в зал ратуши, где метались перепуганные синдики, молодой поручик Преображенского полка даже не снял шляпу. Он развернул свиток и зачитал ровным, безразличным голосом:

— Его Императорское Величество выражает глубокую озабоченность беспорядками, охватившими славный город Женеву. Эти беспорядки не только нарушают покой граждан, но и угрожают безопасности его посольства.

Далее следовало главное. В послании утверждалось, что, поскольку законная власть, Малый совет, очевидно, не в силах навести порядок, а лидеры уважаемой оппозиции «допускают опасные волнения», он, как «верный друг и союзник свободной Женевы», исполняя свой долг, вынужден вмешаться, дабы «предотвратить кровопролитие и братоубийственную смуту».

Никаких приказов. Просто приглашение. Обе стороны приглашались на «примирительную комиссию», которая состоится на нейтральной территории — площади перед нашим лагерем, под защитой его гвардии.

Они получили приглашение, от которого не отказываются. Как докладывал потом поручик, в зале началась суматоха. Кто-то кричал об унижении, кто-то предлагал забаррикадироваться. Но глава совета, осадил их:

— А какой у нас выбор? Улицы кипят, солдаты этого варвара повсюду! Откажемся — и нас разорвет собственная толпа еще до того, как русские начнут стрелять!

Они были в ловушке. И им пришлось согласиться.

Сцена в штабе Фатио, как мне потом доложили, была не менее драматичной. Его радикальные соратники кричали:

— Это ловушка! Он хочет нас всех казнить!

Однако Фатио, будучи более проницательным политиком, их урезонил:

— Нет. Ему не нужна кровь. Ему нужна армия против Папы, поэтому он хочет нас действительно примирить. Зачем ему обескровленный город? Он дает нам шанс остаться в игре. Если мы не пойдем, мы станем бунтовщиками, которых он раздавит с общего одобрения.

Он тоже согласился.

К полудню площадь перед нашим лагерем уже кипела народом, однако это была не та злая толпа, готовая к бунту, которую я ожидал увидеть. По приказу Анны Морозовой здесь вовсю дымили наши походные кухни. Улыбающиеся солдаты раздавали всем желающим горячую гречневую кашу с маслом и дымящийся, пряный сбитень, чей аромат перебивал запах пороховой гари. Женевцы пришли не суд вершить, а голод утолить. Тем не менее праздником это зрелище назвать было трудно. За спинами поваров в засаленных фартуках неподвижными статуями стояли хмурые гвардейцы с ружьями наизготовку. Дети со смесью страха и любопытства трогали холодный металл «Бурлаков». В толпе перешептывались, передавая из уст в уста дикие слухи о русских. Атмосфера была напряженной, как перед публичной казнью.