Инженер Петра Великого 7 (СИ) - Гросов Виктор

Вокруг — сплошной разгром.

Мой «Леший», лежал на боку, напоминая тушу убитого исполинского зверя. Из разорванного бока лениво струился дымок. Сорванные гусеничные траки, вспученные бронелисты… Он был мертв. Выше, на скальном уступе, повис бесформенной, пестрой тряпкой мой второй провал — «Вознесение». Эдакий небесный корабль.

Контузия отступала. Я, гений асимметричных ответов, создатель невозможного, угодил в самую примитивную ловушку. Кто-то меня просчитал, причем, довольно неплохо.

Заставив себя сесть, я поморщился от новой вспышки боли в голове. В окружающем хаосе уже проступал порядок: раненых стаскивали в одну из широких расщелин, а уцелевшие гренадеры, рассыпавшись по укрытиям у подножия скал, вели редкую, огрызающуюся перестрелку. Сразу видна работа Дубова. Пока я валялся в беспамятстве, он принял командование и, действуя строго по уставу «Охранного полка», организовал оборону. Спас, что еще можно было спасти.

— Ваше благородие! В себя пришли! — ко мне подбежал поручик. Лицо его покрывала копоть, мундир был разорван, в глазах читалось облегчение. — Господь миловал, лишь головой вас приложило крепко.

Он протянул мне флягу. Я сделал несколько жадных глотков тепловатой воды.

— Потери? — мой голос был хриплым.

— Тяжелые, Петр Алексеич. Очень. Особенно у тех, кто был рядом с машиной. Артиллеристы почти все полегли. Из моих людей — десятка не наберется. Мы зажаты. С обеих сторон завалы, а на склонах — весь этот сброд.

— Разведка, — проговорил я, отстраняя флягу. — Твоя разведка, Дубов. Как⁈ Ты же говорил, что склоны чисты!

Лицо поручика окаменело. Он выпрямился, и в голосе его прозвучала оскорбленная сталь.

— Говорил, ваше благородие. И сейчас клянусь. Мы облазили каждый уступ и куст. Там не было ни души. Право слово, будто черти из-под земли полезли! Пусто было — и вот они, на всех камнях сидят!

Мысль о предательстве отпала сразу — Дубов скорее бы умер, чем солгал. Значит, разведка была проведена. Предположение, что они просто не заметили многотысячную армию, — абсурд. Что остается? Телепортация? Ха — очень смешно, Смирнов. Остается лишь одно: враг был там, где его не искали. Не на склонах, а под ними. Или внутри. Карстовые породы. Известняк, легко вымываемый водой. Пустоты. Пещеры.

Вот оно. Гениальное в своей простоте решение. Мой противник использовал геологию.

— Дубов, — я схватил его за рукав. — Мне нужны трое самых отчаянных. Пусть под прикрытием огня проберутся к тому нагромождению валунов. Пусть не лезут в бой. Пусть смотрят под ноги. Ищут то, чего там быть не должно.

Я не знал как лучше объяснить, в голове сумбур. Поручик, не поняв до конца замысла, уловил перемену в моем голосе и отдал приказ. Через полчаса, потеряв одного человека, разведчики вернулись. На их запыленных лицах застыло изумление.

— Так и есть, ваше благородие, — доложил старший. — Там лазы. Узкие, заваленные хворостом, ведут куда-то вглубь. И следов — не счесть. Они действительно вышли из-под земли.

Картина сложилась. Нас ждали не на склонах — нас ждали внутри них. Многотысячный отряд прятался в разветвленной сети пещер, старых контрабандистских или пастушьих троп. Они пропустили нас вглубь, а затем, по сигналу, вышли из десятков замаскированных выходов, занимая заранее подготовленные огневые позиции. Безупречно. А немногочисленную артиллерию подогнали сверху — а зачем ее брать много, когда все так кучно в ущелье. Да уж…

Со стороны турецких позиций донесся протяжный звук рога, а затем появился всадник с белым флагом. Закатное солнце подсвечивало фигуру.

— Парламентер, — процедил Дубов, вскидывая свой «Шквал».

— Отставить, — остановил я его. — Пусть подойдет.

Турок, сопровождаемый двумя янычарами, спешился в сотне шагов от наших позиций. Держался он с надменным достоинством победителя.

— Командующий победоносными войсками султана, Аслан-бей, шлет вам свое слово! — прокричал он на ломаном русском. — Он наслышан о гибели вашего предводителя, колдуна Смирнова, и не желает бессмысленного кровопролития. Он восхищен доблестью русских воинов! Посему, он дает вам врем до восхода солнца на раздумья. По истечении этого срока вы должны сложить оружие. В обмен он дарует вам жизнь. Честь останется на поле боя.

Гибель? Моя гибель? Кто-то из турок, стоявших рядом с машиной, видел, как меня сбило с ног взрывом, и весть уже облетела их лагерь. Они решили, что обезглавили нас. Что мы сломлены и лишены командования. Этому Аслан-бею нужна мощная победа, триумф, который прославит его в Стамбуле. Уничтожить отряд в бою — это доблесть, однако взять его в плен целиком, заставить русских бросить знамена к его ногам — вот это уже политический капитал. Поэтому он и дает время на обдумывание. Он хочет сломить волю, чтобы мы сдались сами (моя «гибель» наверняка не дала бы и шанса на иной исход). Такая победа будет для турков куда более красивой и выгодной. И эта его самоуверенность, стремление к славе было самым ценным, который они могли мне сделать. Они дарили мне время. Часов десять-двенадцать. По меркам инженера, загнанного в угол, — целая вечность.

Я позволил плечам опуститься, изображая на лице всю скорбь и растерянность мира.

— Передай своему бею… — я сделал паузу. — Передай, что мы подумаем.

Парламентер удовлетворенно усмехнулся и, развернув коня, удалился. Дубов посмотрел на меня с недоумением.

— Подумаем, ваше благородие? Да что тут думать! Они нас в мешок зашили!

— Верно, Дубов. Зашили. — Я выпрямился. — И теперь они спустятся в этот мешок, чтобы нас оттуда достать.

Я не ошибся. Едва парламентер вернулся, в турецком лагере началось движение. Уверенный, что русские сломлены и готовы к сдаче, Аслан-бей начал готовиться к финальному акту — триумфальному пленению. Вести эффективный огонь со скал по укрывшимся у подножия врагам было неудобно. Чтобы провести зачистку и поддержать штурм картечью, требовалось подойти вплотную. По склонам ущелья, скрипя колесами и звеня сбруей, турки начали передислоцировать легкие пушки. За ними плотными отрядами шли лучшие янычарские роты.

Из донесения моих лазутчиком я узнал, что впереди, на западе около 5–7 тысяч янычар и легкой кавалерии. А сзади, закупоривали нас около двух тысяч турков. Назад, на восток пробираться бессмысленно, так как там очень тяжелый рельеф для атаки, потому там и небольшой отряд противника.

Опустившаяся на ущелье ночь принесла видимость затишья. На склонах, уверенные в скорой победе, турки жгли яркие костры; их гортанные песни и хохот, раскатываясь по долине, давили на нервы. Они уже праздновали, упиваясь своей властью над нашей судьбой, видя в нас лишь дичь в загоне. Что ж, пусть. Эта их самоуверенность и была моим главным союзником.

В нашем же лагере, укрытом в тени скал, царила совсем иная атмосфера. Ни песен, ни смеха — приглушенные команды, скрип лопат да глухие удары топоров. Под маской апатии, под прикрытием бессмысленных переговоров кипела самая безумная стройка в моей жизни.

В самой большой из пещер я собрал своих офицеров. На расстеленном прямо на земле куске пергамента был грубый чертеж, от которого у видавших виды вояк глаза полезли на лоб.

— Господа, — начал я без предисловий, мой голос отдался эхом от каменных сводов. — Забудьте о прорыве и обороне. Мы не станем ни бежать, ни отсиживаться. Мы нанесем ответный удар. Такой, после которого у Аслан-бея не останется ни армии, ни желания воевать.

Ткнув пальцем в чертеж, я продолжил:

— Мы превратим это ущелье в ствол гигантской пушки. Стрелять она будет огнем. Цель — основная группировка на западе. Наша задача — уничтожить их. Полностью.

Они пытались осознать масштаб замысла. На их лицах явно читалось недоверие, я бы даже сказал — ошеломление. После Азова они были готовы к любым моим фокусам, но это превосходило все.

— Но как же, ваше благородие? — подал голос Разин вглядываясь в чертеж. — Таким огнем и нас самих накроет.

— Верно, капитан. Накроет, если не построить защиту. — Мой уголек прочертил на земле новую линию. — Работаем по трем направлениям. Немедленно. И одновременно.