Князь Московский (СИ) - Иванов Евгений Геннадьевич

— Вы, без сомнения, правы, Сергей Александрович. Но сейчас Вы сказали очень много важных и сложных для восприятия вещей, и я не смог уловить, чем такой человек, как я, смог заинтересовать вас?

Он продолжал стоять почти по центру моего кабинета, да-да, как раз в центре ритуального круга. А я стоял напротив него в своём тёплом стеганом халате, опираясь ягодицами в стол, и чуть ссутулился, чтобы он не задирал голову вверх, общаясь со мной, всё же я был серьёзно выше него.

- Мне понравилась ваша статья, и я попросил полицейское управление проверить вас на благонадёжность. Не могу сказать, что мне импонируют ваши политические взгляды, но если они не переходят границы законодательства и общественного порядка, то это не важно.

- Я хочу создать новый орган управления. Некий секретариат, в который будет стекаться информация из всего генерал-губернаторства. Где будет проверяться, компилироваться и подаваться мне в виде ежедневных сводок. Исходя из этих сводок, мы сможем вовремя и правильно реагировать на происшествия в нашем городе. К этому будет дополнительная проверка полицейского управления и их действий. Ну и заодно у нас появится возможность почти прямой связи с жителями всех слоёв общества. Для этого организуем новую газету, назовём её, к примеру, «Голос Москвы», ну или как-нибудь по-другому, не важно.

Я смотрел на Гиляровского, по сути своей очень молодого и ещё не до конца утратившего юношеские порывы человека. В нём горел огонь из любопытства, гнева и надежды, он не верил мне мозгами, но что-то из моих слов смогло его зацепить, и в его сердце проснулась надежда, ещё не ясная, не оформленная, но очень желанная.

«Ого, а вот и новые грани моего дара, эмпатия — это хорошо, но теперь её надо учиться контролировать. Мне вот совсем заняться нечем!» — с раздражением поморщился, и видно, моё недовольство Гиляровский перенёс на себя, так как на лице его отразился чуть растерянный вид.

— О, не переживайте, просто в спину вступило. Так вот. Я хочу попросить помочь мне в этом деле. - Я отошёл от стола и сел в кресло у чайного столика и приглашающе махнул на соседнее журналисту. — Присаживайтесь, Владимир Алексеевич.

Тот рассеянно присел на краешек кресла и рефлекторно достал блокнот и карандаш.

— Не, не... записывать не надо: то, о чём пойдёт речь, строго конфиденциально и касается только нас с вами.

Гиляровский, с явным смущением, убрал блокнот обратно во внутренний карман.

— Я предлагаю вам должность своих глаз и ушей. — И пока он переваривал мои слова, продолжил:

— Мы, императорская семья, видим и понимаем, как должна развиваться наша империя, но у нас очень мало людей, которые желали бы помогать нам не за страх, а за совесть. Катастрофически мало тех людей, что трезво мыслят и готовы отдать для этого дела всего себя, притом не испытывая жажды власти и обогащения. Я предлагаю вам должность губернаторского контролёра, секретного контролёра.

У Гиляровского горели глаза от перспективы, ему предложенной. Он стал журналистом только потому, что жаждал справедливости, а тут должность будто его ожившая мечта. Но при этом он очень не хотел лишаться свободы и становиться чиновником.

Для меня его метания были видны и понятны, но уж больно хороша была приманка, так что, решив не давить на него, я чуть хлопнул ладонью по подлокотнику кресла и произнёс:

— Решение это важное и сложное, нам нужны люди, полностью и трезво понимающие, чего они хотят. Сейчас идите, подождите нас в столовой, пообедаем, и завтра, скажем, к одиннадцати до полудня, вы придёте и скажете своё решение. И если оно будет положительным, то мы с вами обсудим дальнейшие шаги для улучшения жизни граждан нашей империи.

Гиляровский встал и, раскланявшись со мной, вышел из кабинета.

Я позвонил в звонок и у прибежавшего лакея потребовал мой костюм.

Через некоторое время, спустившись в столовую, поздоровался с гостями. Элли передала через горничную, что она плохо себя чувствует и к нам спускаться не будет. Собственно, этого я и ожидал.

В общем, обед прошёл плодотворно, главы моих ведомств пообщались, хоть и чуть стесняясь меня, но всё же достаточно неформально. Конечно, все чуть дичились Гиляровского. Ещё бы! Простолюдин сидит за одним столом с такими персонами, как они! А журналист не робел и постоянно пытался что-то накарябать хоть и на салфетке, ведь блокнот брать в руки за столом было комильфо, а карандаш так и просился в руку, особенно когда он увидел, с кем его позвали отобедать, у него даже глаза загорелись. Это же надо: тут и обер-полицейский, Юрковский Евгений Корнильевич, и и. о. генерал-губернатора, Апостол Спиридонович Костанда, и губернатор, князь Голицын Владимир Михайлович, и голова московский Алексеев Николай Александрович. Ну и, конечно, сам Великий Князь, то бишь я сам, собственной персоной.

В общем, после третьей рюмки все расслабились и стали нормально общаться. Ну как нормально… Мне стали в мягкой форме и завуалированно жаловаться на жизнь и друг на друга, очень воспитанно и тактично, но мне это и было нужно. Надо было их соединить без сословий и «бархатной» книги, без кичения своим богатством и положением. Чтобы начали, наконец, работать. А не мне голову забивать всякими глупостями.

Их, этих чиновников, надо было столкнуть лбами, но так, чтобы не пытались с друг другом меряться положением и связями. А чтоб побоялись в грязь упасть своим несоответствием и незнанием дела, чтоб был передним тот, который имеет Власть и Силу всех их построить вдоль и поперёк.

Собственно, я понимал, что таким образом у них работать не получится. Но! Они хотя бы привыкнут встречаться, а после мы и приведём их к должному порядку.

Мне понравился Алексеев. Да, он был из раскольников, его семья была очень богата и ему эта должность была нужна не для набивания мошны. Просто ему хотелось жить в счастливом городе, и это меня подкупало.

Конечно Николай Александрович сначала смущался и опасался ляпнуть чего-нибудь не того, но водка и его расслабила. И у нас потекла беседа о том, каким он видит будущее нашего города. Голицын тоже начал принимать участие в нашей беседе, но по большей степени вставлял дельные, но всё же едкие замечания. Видно было, что грызла его обида за должность, не доставшуюся ему. Он старался ее скрыть и в моем обществе не проявлять, но по временам эта желчь выплескивалась и на городского голову, и на обер-полицейского, а Костанду старался не трогать, видно, с ним у него было уже общение.

На пятой рюмке я решил прекратить это сближение управляющего коллектива, мне понравилось, что я услышал и как себя вели гости. По сути, Апостол Спиридонович был лишний в нашей компании, дела он передал. Да если честно, и дел он никаких не вёл, его поставили на этот пост ради того, чтобы Голицыну власти не дать. Политика.

Проводив гостей до их экипажей, а Гиляровскому дал свой, который попроще, чтоб почувствовал, как его ценят. В конце нашего прощания всем пожал руки и, чуть омывая их магией жизни, снимал тяжёлые последствии алкоголя. А вот Владимира Алексеевича подержал за руку чуть дольше положенного и, глядя ему в глаза, произнес:

- Я жду Вас завтра с положительным ответом. – и во время произнесения своих слов полностью убрал алкоголь из его крови, добавив ему чуть бодрости и приведя его в лёгкую эйфорию.

Это моё небольшое действие произвело на Гиляровского ошеломительный эффект. Он пошатнулся и удержался на ногах лишь потому, что я его придержал за плечо. Буквально пролетел миг, когда он пришел в себя и взял себя в руки. Изумлённо на меня глядя, молча кивнул и сел в предложенный ему экипаж.

Проводив гостей, послал лакея за отцом Корнелием: пора было посмотреть на дело рук своих.

Pov 1

В голове была звенящая тишина, и это было очень тяжело и странно. Даже более странно, чем ехать по Москве в Великокняжеском ландо. Колёса стучали по мостовой, и Вовка, или как теперь его называли, Владимир Алексеевич, прислушивался к этому звуку, старательно забивая свои мысли звоном колёс о мостовую. Но они, проклятые, лезли к нему в голову, и он бы рад их туда не пускать, запереться от них и быть в тишине и покое. Чтоб не мучили эти проклятые вопросы и сомненья! Как садился в экипаж, Володя помнил с трудом, для него, человека непередаваемой живости характера и со жгучим любопытством ко всему, было ужасно и восхитительно то, что он пережил при расставании с Сергеем Александровичем. Взгляд Великого Князя будто осветил в нём что-то забытое, то, что было потеряно и оставлено в угол, будто худая и ненужная вещь. Там, на туретчине, будучи в охотничьей команде, он множество раз убеждался в том , что Бог его бережёт, и ангел-хранитель прикрывает от пуль и осколков. Сколько раз он видел, как гаснут глаза однополчан, как кричат покалеченные, и просят воды с распоротыми животами. А он был как заговорённый. Да, там было очень нелегко. Но всегда в нём жила Вера в Справедливость и Любовь. И вот он нашёл свою любовь, свою Машеньку. Она была для него словно якорь для корабля в бушующем море. Как тихая гавань, как солнце, к которому стремится всё живое. Та, к которой он стремился всегда, где бы ни был. Мария Ивановна Мурзина. Та, что подарила ему прекрасную дочь и сына. Но сына Бог забрал.