Патриот. Смута. Том 2 (СИ) - Колдаев Евгений Андреевич

Логика, в целом, понятная. Но, он же за деньги работает, а здесь бесплатно с меня требует его одеть, обуть, снарядить.

— Что лопочет этот немец, а, боярин? — Григорий стоял, расправив плечи, оберегал имущество. — Нечего трогать то, что еще не описано. Грабеж у нас виселицей карается. Если у них не так, это его дело.

— Погоди, Григорий. Здесь дело важное. — Я поднял руку. — Этот француз будет учить служилых людей воронежских. Думаю, должен он выглядеть соответствующе. Как-то либо по-нашему, добротно. Либо по-своему, чтобы подчеркнуть, что он нездешний, приглашенный специалист. Полагаю, можем мы ему выдать что-то, что по плечу придется. Но… — Лицо Григория искривилось пренебрежительной гримасой. — Он за это заплатит. Ты запомни пока, что взято будет. А как мы все посчитаем, то из жалования господина Франсуа вычтем.

Подьячий почесал бороду.

— Сделаю. Савелия с Петром пойду будить. Быстрее начнем, быстрее кончим.

— Это верно, это правильно. Возьми Ваньку и Пантелея в помощь. На его место стрельцов при татарине поставь. — Я голос понизил. — Серебро в сундуки переложите. Его только своими силами переносите. Меньше людей знает, лучше будет. Спрячьте в арсенале хорошенько. А остальное, уже не так важно. Можно и людей привлечь.

— Сделаем.

С этими словами Григорий вышел. Спустя пару секунд забарабанил в дверь маленькой коморки писаря.

— Давай, просыпайся, окаянный. И сына своего буди. Работа. Работа!

Я повернулся к французу, перешел на его речь.

— Что надо бери, но раз ты за деньги воюешь, то с жалования вычтем.

— Справедливо. — Он вздохнул. — Поищу привычную одежду, рапиру. А еще игрушки у меня есть, учить буду.

— Погляжу на тебя. И на игрушки твои. — Улыбнулся я ему. — Давай, собирайся.

Тот начал осматривать предметы, искать одежду. Ворчал, негодовал. Непривычны ему были наши рубахи, кафтаны и шаровары. Мода французская и прочая европейская несколько отличалась от того, что носили в те времена на русских землях. До реформ Петра и прорубания окна в Европу еще сто лет. Да и при нем только верхушка общества сразу переоделась и… Переобулась. Остальных эта европеизация несколько позже настигла. В селах и до самой революции люди носили традиционную одежду, в которой орнаменты, вышивка и украшения отображали принадлежность к тем или иным губерниям.

Я вышел, увидел, что подьячий добудился Савелия с Петром. Они вышли из своей комнатушки, слегка напуганные, помятые. Ночью, как и говорил им, носа из нее не показывали.

— Мы бога просили за жизнь твою, Игорь Васильевич.- Поклонился низко писарь.

Вот как человека понять? То убивать приходил, хоть и не меня, но подставлять. Теперь льстит. От души ли говорит или с надеждой. Ох, не люблю я такого обращения. Но человек он уж больно полезный. И писать, и читать умеет в это неграмотное время. А то, что татарский знает, так вообще уникальность присутствует.

Посмотрел на его холодно, произнес:

— Письма готовы?

— Все сделано, все. Только печати поставить надобно и подпись… — Он замялся. — Вашу или воеводскую, тут не ведаю. Место оставил.

— К Фролу Семеновичу подойди, он глянет и заверит все.

Писарь закивал, а я подозвал подьячего.

— На пару слов, собрат мой.

Тот быстро выдал указания сыну с отцом, подошел, замер с немым вопросом на лице. Мол, чего еще, боярин, а то и так делами ты нас завалил невпроворот. Неужто мало?

— Григорий. Скажи мне, а затинных пищалей в арсенале у нас много?

— Штук тридцать есть, может, больше. Я их напоследок отложил. Осматривал брони, аркебузы, мушкеты и пистолеты. Как самое ценное и нужное для снаряжения. Могу точно сказать до обеда, если нужно. — Он погладил бороду. — Думаю все же больше, может, к пятидесяти. И на стенах тоже есть.

— А вес у них, пуда два?

— Ну… — Протянул задумчиво. — Так-то по-разному, конечно. От одного до двух, где-то.

— Как мыслишь, а бревно дубовое пробьет? Стену терема? — Я рукой хлопнул по перегородке.

— Ну… Боярин. — Григорий задумался. — Видел я, что щиты при штурме прошивала насквозь с людьми за ними. Видел, ляха крылатого с лошади сбила как-то. Думаю, если стены не из толстенного дуба, то должно.

— Вот и я думаю. — Хлопнул его по плечу, улыбнулся.

Тот пожал плечами. Пока не понимал о чем я, но судя по выражению, привык уже, что за моими вопросами потом начинаются активные действия.

— Франсуа, давай собирайся, и жду на крыльце. — Выдал на иноземном.

Тот ответил.

— Господин наниматель, ты как речь свою закончишь, меня позови, я выйду и представлюсь. Во всей красе своей. И игру народу вашему предложу.

Ох, смотри, француз, не заиграйся. У нас не очень вашего брата любят. Всякого — и немца, и шведа, и тем более вашего совсем уж дальнего брата. Культура разная, вера отличается, понимание мира тоже.

Ладно, поглядим, что ты задумал. Ты же опытный мастер, по словам твоим. Не зря денег столько запросил.

— Хорошо. — Ответил спустя некоторую паузу.

Вышел от них, двинулся осматривать все посты. Люди стояли, сторожили, эксцессов никаких не было. Все в штатном режиме.

В этот момент к воротам стали подходить первые отряды. Я отдал приказ пропускать, поспешил в терем. Перекусить нужно, быстро. Желудок опять урчал, а работать, когда голодно мне не хотелось. Это Наполеон, говорят, любил речи толкать, надевая обувь на три размера меньше. А на мой вкус — чем меньше от дела отвлекает, тем лучше выходит.

Кликнул служанок. Прошел в приемную, сел.

Все та же девушка очень быстро притащила завтрак.

Горячий напиток травяной, пах невероятно, бодряще. А еще пареную в печи репу. Ставили ее на ночь. Вышла негорячая — теплая, мягкая, нежная. Объедение.

Сел наворачивать за обе щеки. Торопился. На вкус весьма необычно. Вроде бы картошка, только чуть горчит, как будто немного имбиря в блюдо добавили или редиски. На языке слегка щиплет. С хлебом свежим, теплым, только из печи невероятное лакомство.

Ну а напиток оказался достаточно крепким настоем на смеси горьковатой ромашки, пряного чабреца с толикой сладкой солодки и совсем чуть-чуть полыни для бодрости. Эдакий энергетик из прошлого.

Все съел, запил, крякнул от удовольствия. Богатырский завтрак вышел!

Поднялся, прислушался, народ за стенами галдел. Сверху спустился Фрол Семенович.

— Воеводу требуют. — Он был напряжен и взволнован. — Вас, то есть, Игорь Васильевич. Я раненных проверил. Все в порядке. На поправку идут.

— Это хорошо. Савелий письма принесет, — написал он в города ближайшие о татарах, заверить надо будет.

При упоминании писаря он скривился. Еще бы. Тот по его душу приходил. Раздражало его, что наказание не столь строгое получил. Да еще он же Настеньку ранил, дочь его названную. Но, слишком мягок был этот человек, чтобы мне что-то про это сказать.

Надо так, воевода, нужен мне твой этот писарь-разбойник. Хоть и тать он, но осознал, что с пути сбился. Замаливает. А пользы от него, как от десятка, может, и сотни бойцов. Знает много.

— Сделаю, боярин. — Вздохнул тяжело Фрол Семенович

— Хорошо. Идем, старик, на люди показаться надо. Посмотреть на воинство воронежское.

Встал, неспешным шагом вышел в коридор. Он брел следом, согнувшийся, сокрушенный, усталый. Видно было, что не хотел он этого.

Сам сделал несколько шагов, открыл дверь из терема. Шумно-гамно, людно было во дворе.

Вышел, окинул взглядом всех собравшихся. Человек здесь было примерно столько же, сколько и ночью под ворота кремля пришло. Снаряжены примерно так же. Доспехов почти ни на ком нет. Стальных — ровно два. Кое у кого тегиляи имелись, да и то, считай, как исключение, из правил. В кафтанах и шапках народ.

Толпились они группами. Как раз шесть их и было.

Рядом встал воевода воронежский. Сил набрался, выпрямился. Лицом попытался суровее казаться, брови сдвинул. Неплохо держится на людях человек. Для того, что твориться у него в душе, о чем говорит он — нормально справляется.