Судьба империи (СИ) - Старый Денис

А ещё имеет значение и явная поддержка некоторых европейских стран, прежде всего, Франции. Пусть с ней уже пришлось столкнуться при осаде Данцига, победить. Однако многие русские вельможи считали, что нынешняя Франция непобедима ещё в большей степени, чем Османская империя. А тот эпизод у стен Данцига — лишь погрешность.

Но пусть там, в верхах, считают, как хотят, главное, чтобы военные делали свою работу и видели перспективы победы, а не удивлялись, казалось бы, неожиданным успехам. Нынешняя русская армия увидела, что турок можно бить и похлеще, чем кого иного. Петру не удалось? Ну так удасться его племяннице, Анне Иоанновне.

Остермана спокойно пропустили на территорию Петропавловской крепости. Он вальяжно дошёл к собору, не так давно вновь открывшемуся. Зашёл внутрь храма, осмотрелся. И всё-таки протестантская кирха ближе и по духу, и по разумению для немца. Но красиво, дорого.

И только потом отправился Андрей Иванович к своему союзнику, другому Андрею Ивановичу. Где находится тюрьма и пыточная Остерман знал. Ещё когда-то посещал эти места с Петром Великим. Словно примерял на себя будущее место обитания. Остерман после таких мыслей хотел было три раза плюнуть через плечо, чтобы не нагонять на себя такие повороты в жизни.

— Андрей Иванович, рад видеть вас в добром здравии. Что вас сподвигло прибыть в наши Палестины? — вполне приветливо встречал Остермана Ушаков.

— Любезный Андрей Иванович, а разве же вам не доставили письмо от меня? — удивился Остерман.

— Мне сообщили, что вы лично едете. Так чего же письма читать, если появляется замечательная возможность лицезреть вас, — солгал Ушаков.

На самом деле, письмо, записку, он получил, прочел. Вот только посчитал нужным не реагировать. Во-первых, Ушаков не хотел отпускать Норова. Глава Тайной канцелярии готовил документы и жаждал выбить признания, что бригадир замышлял государственный приговор. Вот, даже есть мысль взять такое подтверждение от Волынского. Этот деятель, наконец, сломался и можно подсовывать любые документы, подпишет.

Во-вторых, как он отпустит сейчас Норова, который может рассказать, в каких условиях находился в крепости. А еще и дыба… За такое обращение и государыня спросит. Особенно если ей будет диктовать вопросы герцог Бирон.

— Андрей Иванович, есть острая необходимость подготовить известного нам двоим смутьяна и бунтаря к выходу на свободу, — словно бы сочувствуя, разводя руками, мол, обстоятельства выше, говорил министр. — Мне самому от этого не сладко. Но, увы, нужно. Дело политической важности.

Глава Тайной канцелярии ничего не ответил, лишь удобрее сел в своем кресле.

Ушаков встречал Остермана в своём кабинете. Скромном, хотя и нельзя сказать, что запущенным и откровенно бедным. Особенно выделялось светло-серое кресло на французский манер. Оно служило чем-то вроде трона для местного князька Ушакова. Всё-таки, как ни крути, но это его вотчина.

— Неужели вы пришли ходатайствовать за Норова? — серьёзным и строгим тоном спросил глава Тайной канцелярии розыскных дел.

Улыбка с лица Остермана никуда не делась, между тем, благостное настроение подпортилось. Стало очевидным, что Ушаков по первой же просьбе своего союзника отпускать бригадира Норова не собирается.

— Но вы же знаете, любезный Андрей Иванович — государыня уже интересовалась о том, что господина Норова следовало бы отпустить, — Остерман явил своему собеседнику елейную улыбку. — Ну, проучили отрока, и будет. Более станет думать, что делать и с кем.

Ушаков тяжело задышав, смотрел, практически не моргая, на своего союзника. Внутри Андрея Ивановича бушевали эмоции. Из головы никак не выходила та злорадная усмешка, которую обязательно явит Норов, как только ему объявят об освобождении.

А как же отомстить за оскорбление, которое прозвучало от этого заносчивого баловня судьбы, взлетевшего за один год до чина бригадира? Андрей Иванович Ушаков считал, что если он будет тем, кто станет прощать обиды… да какой же он тогда глава Тайной канцелярии?

— Нет, — после некоторых раздумий решительно сказал Ушаков. — При всем уважении, но нет. И рассчитываю, что какой-то поганец не станет причиной нашего недоверия.

Даже Остерману, этому хитрому лису, не удалось удержать улыбку на своём лице. Резко стал хмурым Ведь он, как министр, глава ведомства иностранных дел Российской империи, добился своего. Все, игра заканчивается, уступки сделаны. Нужно отпускать Норова. Мало ли как поведет себя его дед.

— Любезный Андрей Иванович, — уже с нажимом говорил Остерман, — сие дело политическое. От того, выйдет ли в ближайшее время из казематов Петропавловской крепости Александр Лукич Норов или же он здесь останется, зависит, сколь легко мы присоединим Крымское ханство к нашему благословенному государству.

— Нет, Андрей Иванович. Нынче Норов выйти не может, — припечатывал Ушаков.

Загадка посетила голову Андрея Ивановича Остермана.

— Вы что, додумались его пытать? — не скрывая возмущения, спросил Остерман. — Выбивали признание о крамоле на государыню?

Ушаков смолчал, оставляя своего собеседника без ответа.

Министр Остерман облокотился на спинку стула и на некоторое время закрыл глаза. Такой глупости от своего союзника он не ожидал. И, несмотря на то, что союз с Ушаковым казался Остерману временным явлением, он уже сейчас принял решение, что нужно некоторым образом дистанцироваться от Ушакова.

— И все же я надеюсь, какой-то выскочка не станет предметом нашей ссоры, — выразил надежду Андрей Иванович Ушаков.

— Да нет же, как можно, — отвечал Остерман, будучи уверенным, что ссоры не избежать.

Вряд ли получится действовать в деле освобождения Норова и при этом не зацепить Ушакова. Нужно же будет объяснить то, почему при первой же просьбе министра бригадира не отпустили. Впрочем, это личная обида. Видно же. А еще все же знают, что Норов не убоялся и принял вызов на войну от Ушакова. Если сейчас глава Тайной канцелярии отпустит Норова… Но Ушаков проиграл. Вернуть репутацию будет очень непросто.

Дальше разговор не заклеился, Остерман лишь только искал повод, чтобы покинуть Петропавловскую крепость. Необходимо срочно ехать во дворец.

Всё говорило о том, что старик Исмаил-бей, на склоне своих лет стал более сентиментальным, чем наверняка был раньше. Вспомнил о родственниках, о дочери и внуке. И Остерман понимал, что такие люди, находящиеся во власти своих эмоций и чувств, и действуют соответственно.

А что, если глава Крымского меджлиса заартачится? Нет, конечно же, последуют приказы армии усилить давление на Крым, и, скорее всего, будет подписан договор, возможно, ещё и на более кабальных условиях. Но ведь пока всё выглядит настолько замечательно и красиво и правильно для Российской империи…

Получается, что Крымское ханство словно бы скинуло с себя ярмо вассалитета перед Османской империей. Вошло в дружную семью Российской империи добровольно, без особого принуждения. Тогда и война против Османов выглядит как освободительная.

А это очень важно, чтобы и дальше боевые действия русских войск не встречали никакого сопротивления со стороны местных жителей. Напротив, чтобы была возможность поднять восстание среди порабощённых народов, прежде всего, славянских. И все должны видеть, что альтернатива есть. Вот — Крым. Вошел в состав России на очень даже привлекательных условиях.

Скоро Остерман отправился во дворец. Спешил своими действиями разорвать союз с Ушаковым. Статс-министру не нужны такие союзники, от которых не знаешь, чего ожидать. И которые не уступают даже в малом. И вовсе в последнее время Андрей Иванович Ушаков ведёт себя нерасчётливо, эмоционально. Есть даже признаки, что он медленно, но уверенно сходит с ума.

— К государыне нельзя, — с великим сожалением и даже как будто бы обречённостью указывал самому министру Андрею Ивановичу Остерману медикус Фишер.

— Что с её величеством? — строго спрашивал министр, догадавшись, что тут что-то неладное.

Обычно лейб-медик Фишер был более в благостном настроении. В целом казался жизнерадостным человеком.