— Бедный, бедный мой мальчик! Какое горе! Какая беда обрушилась на нас! — Она до боли втиснула в себя мою голову. — Он умер! Твой великий отец покинул нас навсегда!
Первым желанием было вырваться из объятий и потребовать объяснений. Кто умер⁈ Чей отец, и причём тут я⁈ Тысячи вопросов одолевают мой разум, но нехорошее предчувствие останавливает моё желание их задать. Слишком много вокруг необычного и странного. Такого, что не укладывается ни в одно объяснение, и в этой ситуации инстинкт самосохранения говорит мне — не торопись!
За годы морской карьеры я бывал в разных стрессовых ситуациях, и главное правило, что я вынес из них, гласило: не дёргайся, и что бы ни случилось, излучай уверенность и спокойствие.
Вот и сейчас, подавив в себе протест и вопросы, я решаю сначала разобраться в том, что происходит, а потом уж… Едва принимаю такое решение, как сразу же приходит осознание, что женщина говорит не на русском, не на английском, а я её отлично понимаю. Даже более того, в моей голове есть чёткое понимание, что она говорит на смеси греческого и персидского, и я знаю оба этих языка.
Замерев, слушаю причитания женщины:
— Кто теперь нас защитит? Кто убережёт моего мальчика, моего Геракла, от этой стервы Роксаны?
Она вдруг отпустила меня и подняла голову:
— Мемнон! Нам надо бежать! Теперь, когда Александра больше нет, нас обязательно убьют! О нас некому позаботиться!
Вслед за ней тоже поднимаю глаза и вижу стоящего над нами толстого невысокого мужчину с выбритой головой и пухлыми губами. Он попытался было открыть рот, но женщина тут же перебила его:
— Собирай вещи, Мемнон! Мы уезжаем в Пергам!
После этого выкрика она, словно бы враз обессилев, отпустила меня и отрешённо замолчала, а тот, кого назвали Мемноном, получил, наконец, возможность вставить слово.
— Моя госпожа, — начал он неуверенно, — ты не можешь покинуть Вавилон без разрешения Пердикки! К тому же у нас совсем нет денег! Да и такой внезапный отъезд все расценят как бегство! Пойдут нехорошие слухи…! Чего доброго, тебя ещё заподозрят…
— Ты что несёшь! — оттолкнув меня, женщина вскочила на ноги. — Я любила Александра! Всегда любила…
Недоговорив, она вдруг безвольно опустилась на табурет и разрыдалась.
Остолбенев от всего происходящего, я стою и смотрю на подрагивающие от рыданий женские плечи и пытаюсь осмыслить услышанное.
«Александр, Пердикка, Вавилон…! — в сознании настойчиво скачут эти три слова. — О чём это они⁈ Ощущение, будто они тоже недавно посмотрели фильм о войнах диадохов!»
Мой оценочный взгляд в очередной раз проходится по лицам этих странных людей, и в очередной раз я не нахожу и тени наигранности. Даже более того, горе, изливаемое женщиной, абсолютно искреннее, а маленький толстый человечек буквально вибрирует переполняющим его страхом.
«Если это актёры, — убеждённо говорю самому себе, — то актёры первоклассные! Но кому придёт в голову разыгрывать меня, да ещё так затратно?»
Мысли мешаются в голове, а глаза вдруг упираются в мои собственные детские стопы. Тут на ум приходит только одно:
«Ты идиот⁈ Какой розыгрыш?!. Ведь ты — это уже не ты, а какой-то малолетний пацан! Такой розыгрыш никому не по плечу, разве что Господу Богу!»
Как последняя возможность уцепиться хоть за что-то разумное, в голове вспыхивает спасительная мысль:
«А может, это всё галлюцинация? Может, я без сознания, и всё это лишь продукт моего разума?»
На всякий случай щипаю себя за ногу и, скривившись от боли, бросаю взгляд в окно на раскинувшийся там город.
«Может быть, действительно, это все мираж? Может, это какая-то виртуальная картинка?»
Но нет, город выглядит вполне настоящим. От окна веет очень даже реальным жаром, и память подсказывает, что плачущая женщина тоже обнимала меня вполне материалистично. К тому же, толстяк слишком уж сильно воняет потом для призрака.
Словно бы в подтверждение своей материалистичности, тот начинает извиняюще бормотать:
— Моя госпожа, я совсем не желал тебя обидеть, я только хотел сказать, что людские языки злы, а помыслы полны зависти. Стоит тебе уехать, и твои враги мгновенно обратят это против тебя. По городу поползут слухи — раз Барсина сбежала, значит, совесть ее нечиста!
«Барсина! — повторяю про себя последнее прозвучавшее имя, и память подсказывает единственного известного мне человека с таким именем. — Персидская наложница Александра Македонского, родившая ему сына Геракла!»
И тут, как вспышка, в голове проносится совсем недавнее воспоминание. Вошедшая женщина обнимает меня и яростно шепчет:
«Кто теперь нас защитит? Кто убережет моего мальчика, моего ГЕРАКЛА, от этой стервы Роксаны?»
Почти обреченно шепчу про себя:
«Это же меня…! Это меня она назвала своим сыном Гераклом!»
Еще не высказанное предположение так логично вяжется с тем, что я уже увидел и услышал, но… Принять такое невозможно! Во всяком случае сразу! Я все еще не могу поверить. Принять то, что там за окном не две тысячи двадцать четвертый, а триста двадцать третий год до нашей эры, — это совсем нелегко. Еще труднее поверить в то, что я уже не старый, многоопытный капитан дальнего плавания, а малолетний бастард Великого Александра.
«Нет, нет и нет! — зажмурив глаза, мотаю головой и мысленно отказываюсь принять новую реальность. — Этого не может быть!»
В это время, словно в противовес моим мыслям, звучит голос толстяка:
— Госпожа, все, кто скорбит о смерти Александра, сейчас рядом с его телом. Тебе и твоему сыну тоже следовало бы быть там. Твое отсутствие лишь развяжет злые языки.
Открываю глаза и вижу, как только что плачущая женщина вдруг резко поднялась и утерла поплывшую тушь. Протянув мне открытую ладонь, она произнесла уже твердым грудным голосом:
— Геракл, дай мне руку! Мы идем прощаться с твоим отцом!
То, что она назвала Гераклом именно меня, теперь уже точно не вызывает никаких сомнений. Поэтому, не найдя лучшего решения, я подчиняюсь и просто подаю ей свою пухлую ладошку.
* * *
В пустом коридоре гулко отпечатываются торопливые шаги. Я едва поспеваю за взрослыми, и женщина буквально тянет меня за собой. Слева, семеня короткими ножками, сопит лысый толстяк.
Перед глазами проплывают украшенные фресками стены, мозаичные полы и резные мраморные колонны. Пытаясь оценить увиденное, я лихорадочно верчу головой. Надежда на то, что все это какой-то идиотский розыгрыш, до сих пор теплится в моем подсознании, и я тщетно стараюсь найти ей подтверждения. Как назло, все выглядит совершенно аутентично: никакого новодела, современных материалов и даже намека на машинную работу.
Впереди более ярким пятном высветился арочный проход, и мы притормаживаем перед ним. Женщина поправляет прическу, платье, а мужчина просто пытается отдышаться. Затем они вдвоем гордо вскидывают головы, надевают на лица скорбный вид, и мы заходим.
Впереди огромный зал с циклопическими колоннами, и только где-то у дальней стены видны собравшиеся люди. Навскидку, их человек пятьдесят, но в формате открывшегося пространства они кажутся крохотной кучкой, жмущейся в углу.
«Так, — быстро прихожу к пониманию, — если все-таки поверить в реальность происходящего, то, скорее всего, это дворцовый храм, а там, у алтаря, ближний круг прощается с безвременно покинувшим этот мир Александром».
Мы подходим все ближе, и лишь несколько человек из собравшихся, повернувшись к нам, приветственно кивают. Толстяк шепотом отмечает каждый такой жест, и в его шевелении губ я разбираю:
— Птолемей, Эвмен — да! Мелеагр, Селевк, Аттал, Антигон — нет!
С последним именем прослеживаю взгляд своего спутника и упираюсь в суровое лицо с повязкой, закрывающей один глаз.
В этот момент одноглазый повернулся в мою сторону, и его взгляд прошелся по мне как по пустому месту. Нет, скорее, он глянул на меня как на муху, насекомое, которое он прихлопнет, не задумываясь, стоит мне лишь задеть его слух своим писком.
