Ювелиръ. 1808 (СИ) - Гросов Виктор

Я удивленно пялился на результат. Но почему?

Рев стих через несколько секунд вместе с давлением, сменившись ленивым журчанием струйки, которой впору было поливать герань, а не тушить пожары. Воцарилась тишина. Этого не могло быть. Расчеты. Теория. Все было безупречно. Что, черт возьми, пошло не так?

Кулибин молча подошел к все еще шипящему соплу. Осторожно поднес к нему руку, ловя ладонью остатки пара и брызг. Затем, к моему полному изумлению, он приложил ухо к гудящему от напряжения медному котлу.

— Внутри кипит… — пробормотал он себе под нос, — как в самоваре перед самой заваркой.

Он выпрямился и медленно повернулся ко мне. На его лице виднелос мрачное, укоризненное любопытство.

— Поздравляю, счетовод. Ты, никак, самовар изобрел? Чай заваривать — в самый раз будет. Вода-то почти кипяток.

И тут до меня дошло. Кавитация. Холодное кипение. В расширяющейся части сопла, где скорость потока достигла пика, давление упало ниже точки кипения воды при данной температуре. Жидкость превратилась в пар. Яркая картинка из учебника физики… и полное забвение дьявола, что кроется в деталях. Я, гений-самоучка, применил законы газодинамики к несжимаемой, мать ее, жидкости! Мои знания из будущего, вырванные из контекста и примененные с тупой самоуверенностью, меня же и предали.

Самое обидное, что все это произошло на глазах у человека, чье уважение я только-только начал завоевывать. Наверняка я ему теперь казался не гением, а самонадеянным дилетантом.

Кулибин медленно, словно ступая по тонкому льду, подошел к моему соплу, сиротливо лежавшему в грязной снежной каше. Подняв его без единого слова, старик повертел бронзовую безделушку в мозолистых руках, и его взгляд впился в меня.

— Сними. Эту. Дрянь, — отчеканил он.

В его голосе — одно сплошное разочарование. Наш хрупкий союз умирал на моих глазах, я мог только беспомощно наблюдать за его агонией. Любой ответ или попытка оправдания застревали в горле тугим комком стыда.

— А ведь давление-то есть, — глухо проговорил он, больше для себя, чем для меня. — Я его нутром чую.

Развернувшись к углу двора, где на деревянных колесах застыл старый городской пожарный насос, привезенный «для образца», он схватил инструменты. Этот ржавый, неуклюжий монстр был его последней надеждой. Скрипя зубами от натуги, Кулибин бросился к нему, чтобы скрутить примитивный чугунный наконечник. Последний, отчаянный жест инженера, упрямо не желавшего признавать поражение.

— Степка! — рявкнул он в пустоту. — Помоги!

Растерянный Степа подскочил к нему. Вдвоем они кое-как скрутили тяжелую чугунную деталь и, матерясь сквозь зубы, навинтили ее на тонкую, чужеродную резьбу нашего рукава. Сочетание грубого наконечника с нашим тонко сработанным устройством было гротескным.

— А ну, ребята, еще разок! — крикнул он солдатам. — Качайте до упора!

Солдаты, переглянувшись и вновь навалились на рычаги. Я остался в стороне, уже чужой на этом празднике упрямства, просто ожидая финала.

— Пять… Семь… Восемь! Хватит! — скомандовал Кулибин. Он не смотрел на манометр — он будто кожей чувствовал давление, нарастающее в жилах машины.

Крепко ухватив тяжелый рукав, он направил его жерло в небо, на крышу мастерской.

— А теперь гляди, теоретик!

И он рванул кран на себя.

На этот раз все было по-другому. Из наконечника вырвалась мощная, плотная, тяжелая струя. Она взмыла вверх, перелетела второй этаж… Неужели? Так все дело было в моем проклятом сопле? Простое, дедовское решение оказалось единственно верным?

Но это триумфальное мгновение оборвалось.

Оглушительный хлопок заложил уши. Не выдержав чудовищного внутреннего давления, клепаный кожаный рукав лопнул посредине с отвратительным, влажным звуком рвущейся плоти. Высвобожденные десятки ведер воды затопили двор. Обезглавленной гигантской змеей, рукав забился в диких конвульсиях, хлеща во все стороны. Один из таких ударов сбил Кулибина с ног, отшвырнув его в мокрую снежную кашу. Водяной смерч пронесся по двору, окатывая промокших солдат, разметав по углам инструменты и с такой силой ударив в стену мастерской, что с нее посыпалась штукатурка.

Полный провал по всем фронтам.

Я рванул к Кулибину, помогая ему подняться. Он не обратил на меня ни малейшего внимания. Поднявшись на ноги, он, не замечая холода и не отряхиваясь, побрел к тому месту, где в луже плавал разорванный рукав. Он опустился на корточки прямо в ледяную воду и долго, будто не веря своим глазам, разглядывал рваные, разлохмаченные края кожи.

Побледневший Кулибин так и остался сидеть посреди двора, глядя в одну точку.

Вот и все. Финал. Мы создали машину, которая была слишком сильна для этого мира. Слишком сильна для кожи, железа и дерева, которые были у нас под рукой.

До срока оставалась неделя. И, что самое неприятное, — в голове была звенящая пустота. Ни одной идеи, как выбраться из этой ямы.

Ночь опустилась на мастерскую тяжелым, холодным саваном. Солдаты давно разбрелись. Степан и Илья, бросив на меня полные неловкого сочувствия взгляды, тоже испарились. Вскоре я остался один. Кулибин, не проронив больше ни слова, заперся у себя в каморке. Из-за двери доносились мерные шаги — от стены к стене, как ходит старый медведь в тесной клетке. Это давило на нервы.

Разбитый и выпотрошенный, я сидел в своем кабинете. Перед глазами навязчиво проигрывалась картина двойного провала: мое гениальное сопло, оказавшееся бесполезной плевательницей, и кожаный рукав, лопнувший, как перезрелый плод. Я снова и снова прокручивал в голове каждую секунду, каждый расчет, каждое слово. Где? Где именно я так фатально ошибся?

Сопло Лаваля? Точно! Вся моя спесь строились на этом единственном знании из будущего, и оно меня предало. Не потому что сам принцип был неверен, а потому что я применил его вслепую. Пытался заставить воду подчиняться законам газодинамики там, где правила бал простая, безжалостная гидравлика. Перемудрил. Это как лекарь, который лечит открытый перелом травяными припарками, забыв, что кости для начала нужно просто сложить. Внезапно в голове прояснилось, все начало раскладываться по полочкам. Я вспомнил главное правило своего мира: цифры не лгут.

Смахнув со стола бесполезные чертежи, я отправил их в угол. Красивая, умная, но ложь. Я пытался заставить рыбу летать по законам аэродинамики.

На чистом листе бумаги заскрипел уголь. Все с нуля. Простая конусная трубка, как и ворчал Кулибин. «Дедовский метод». Что ж, даже самый примитивный инструмент можно превратить в оружие, если довести его до совершенства. Никаких «на глазок». Я рассчитаю его так, как не делал еще никто.

Закрыв глаза, я представил себе поток воды — как живое, упругое тело. Как толпу, бегущую по сужающемуся коридору. Если стены гладкие, а сужение плавное — толпа лишь ускорится, вылетев наружу плотной массой. Но если на стенах заусенцы, выступы, если сужение слишком резкое… начнется давка. Хаос. Поток потеряет импульс и рассыплется на выходе.

Турбулентность. Вот имя этого врага.

Уголь замелькал по бумаге, выводя расчеты. Идеальный угол сужения, не создающий «давки». Та золотая середина, которая позволит потоку сжаться максимально плавно, без вихрей и потерь. А потом — стены. В памяти всплыли чугунные наконечники городских помп. Грубое литье. Их внутренняя поверхность была как наждак, шершавая, испещренная раковинами. Вода не текла по ним — она скреблась, терлась, теряя драгоценную энергию.

И тут сработала интуиция геммолога. Самое простое и гениальное решение. Полировка.

Внутреннюю поверхность нашего наконечника нужно сделать гладкой. Степан и Илья отполируют ее до зеркального блеска, как цейлонский сапфир, как самую дорогую оптическую линзу. Ни единого заусенца или царапины.

Надо заставить воду скользить.

Из наконечника Кулибина она вырвется разъяренной толпой. А из моего — отточенным, монолитным клинком. Сохранив всю свою плотность и силу. И эти последние, сэкономленные на трении проценты энергии дадут нам те несколько саженей высоты, что отделяют триумф от позора.