Гасконец. Париж (СИ) - Алмазный Петр

Мужчина снова задал мне какой-то вопрос. Я промычал что-то среднее между всеми известными мне согласными звуками. Тогда человек в чёрном усмехнулся и вытащил из ножен шпагу.

Глава 13

Мужчина сделал шаг мне навстречу, и я в последний раз, волевым усилием, сжал мысль в голове. Именно так, я не сжал пальцами виски, я попытался поймать и удержать одну единственную мысль. Мне пришлось сконцентрировать всю свою ментальную силу для того, чтобы вспомнить то, чего сам Шарль Ожье де Батс помнить никак не мог.

Подняв взгляд на мужчину на чистом английском, я сказал:

— Сэр, просим прощения, но мои друзья дали обед молчания, а я не расслышал вас сразу.

— Как так? Что значит, не расслышал меня сразу?

Я только покачал головой и поклонился мужчине, а затем отступил на шаг назад.

— Я звонарь. Не всегда слышу хорошо. Простите еще раз мою дерзость, профессор?

Профессор, это как «доктор» у гугенотов. Или пенсионер у фламандцев. Слово, означающее совершенно не то, чем кажется. Я догадывался, что сейчас передо мной не просто какой-то странный мужчина в черном, а скорее всего пуританин.

Сами бенедиктинцы, под которых мы замаскировались, и которым принадлежало аббатство, были католиками. А вот пуритане, что наши (уже ставшие мне родными) гугеноты — протестантами. Профессор, если я правильно его определил, кивнул, и всё-таки соизволил убрать шпагу в ножны.

Он повернулся к тому бенедиктинцу, с которым разговаривал до этого де Порто, и спросил его:

— Так что же получается? Четыре неучтённых монаха бродят чёрт знает где, посреди ночи. А вы с ними болтаете?

— Простите, сэр, — снова залепетал монашек.

Это было странно, с точки зрения церковной иерархии, эти люди были друг другу никем. Значит дело было не в религии. Пуританин занимал некое видное место в Лондоне.

— Это наша вина, профессор, — вновь подал голос я, отвлекая пуританина от несчастного монашка.

— Что значит, ваша вина? — уставился на меня мужчина в черном.

— Дело в том, что я и мои друзья хотели видеть новый корабль.

— С чего бы вам смотреть новый корабль? Да ещё и посреди ночи⁈

— Мы потеряли семьи в войне с Испанией.

Профессор, скорее, хмыкнул, а потом сказал:

— Что-то вы забываете о том, что монахи должны оставить всё мирское.

— Мы виноваты, — ответил я, — И готовы понести наказание…

Мужчина только махнул рукой:

— В конце концов, мне без разницы, ходили ли вы позорить свои рясы по кабакам или правда хотели посмотреть на корабли, и то и другое не достойно настоящего христианина.

Он смерил нас презрительным взглядом, а потом просто сказал:

— Заходите.

Мы вошли. Проблема в том, что мы не понимали, куда идти дальше. К счастью, монашек зашел следом, и тогда пуританин тихо произнес:

— Что ж, я останусь в часовне до утра. Надеюсь, у вас не будет проблем и надеюсь, что ночь пройдёт спокойно.

Монашек вывел нас из часовни: она примыкала к остальному циклопическому комплексу аббатства, так что покинув одно здание, мы тут же очутились в другом. Мы вошли в гигантский собор, в который выходила часовня. Людей внутри, по счастью, не было. Мы прошли через просторный зал со множеством деревянных скамей и невероятно высокими потолками. Монашек, порадовавшись, что здесь больше никого нет, зажег небольшую свечу и перекрестился.

— Господи, спасибо тебе, что отвел беду, — прошептал он.

Мы лишь согласно кивнули. Я обратился к де Порто:

— Как так вышло, чёрт возьми, что мы прибыли в Англию и при этом, никто из нас не знает английского?

Де Порто только округлил глаза:

— Ну, вообще-то, месье, ты потащил нас в Англию.

Я рассмеялся:

— Да, справедливо. Но ты умудрялся договориться с каждым вторым жителем Лондона, и что, говорил со всеми по-французски⁈

— Другое дело, откуда ты, Шарль, знаешь этот язык⁈ Ты же гасконец, черти тебя дери, ты недавно даже писать не умел.

Я лишь махнул рукой. Разговор зашёл в тупик. Но тут монашек, слушавший нас, вдруг спросил:

— Шарль? Вы тот самый Шарль Ожье де Батс, шевалье д’Артаньян⁈

Я немало удивился такому признанию.

— Ого, а меня знают даже в Англии?

— Да, вы же… о вас же столько… — монашек скинул капюшон, и я увидел его огненно-рыжие волосы. — Все мои дядья о вас столько хорошего рассказывали!

— Погодите, у вас и здесь ирландцы? Сколько вообще вас? — не поверил я своим глазам и ушам. Исаак де Порто уже открыто хихикал. Арман и Анри ещё проявляли какие-то чудеса такта и смотрели себе под ноги, пытаясь скрыть улыбки.

— Ну, у нас очень большая семья, — смутился монашек. А потом, не без гордости добавил. — И весьма известный клан.

— И вы что, решили расселиться по всему миру, чтобы везде, где можно, портить кровь англичанам?

Монашек рассмеялся.

— Ну, если честно, да…

Анри д’Арамитц не сдержался и всё же тихо хмыкнул в кулак. Я мог только беспомощно посмотреть на друга и развести руками. Тогда гугенот сказал:

— Может быть, не будем задерживаться и болтать попусту? Определённо, у нас ещё есть дела.

Мы с Анри переглянулись, но монашек всё равно схватил меня за руку и взмолился:

— Шевалье Д’Артаньян, если у вас найдётся капля веры в человеческую свободу! Мои братья сейчас воюют в Ирландии! Да, и мой троюродный дядя, вы знаете его, Эоган…

Я кивнул. Конечно же я знал Оуэна О’Нила, я брал его в плен.

— Так вот, мой троюродный дядя Эоган отзывался о вас очень хорошо. И если вы вдруг случайно окажетесь рядом… я слышал про ваше небольшое мероприятие, про вашу организацию в Гаскони, кажется…

Я мог только кивнуть:

— Да, я тренирую и снаряжаю войска в Гаскони.

— Может быть, мы сможем вас нанять?

— Кто мы? Орден Бенедиктинцев?

— Нет, нет, моя семья, — от волнения, монашек уже начал откровенно лепетать. — У нас есть деньги.

— По крайней мере сейчас, у меня есть дело неотложное и очень важное. Но я с большой радостью пришлю вашему троюродному дяде пару сотен отборных стрелков.

Монашенок покачал головой:

— Я думаю, нужны вы и ваш талант. Если вдруг во Франции для вас станет опасно, клянусь, Эоган будет очень рад вам.

Я кивнул. На самом деле, эти новости меня не особенно радовали. Я только-только начал налаживать свою жизнь в Париже. Мое небольшое предприятие стало приносить доход, и, в целом, я мог рассчитывать на какую-то безбедную старость. И вот уж точно, безбедная старость не грозит мне, если я отправлюсь воевать в Ирландию против британцев.

И всё же, слова монашенка задели какие-то струны в моей попаданческой душе, и я пообещал хотя бы подумать над его предложением. В конце концов, мало ли как может повернуться судьба?

Монашек провел нас по длинным коридорам, и наконец выпустил в пустой открытый дворик. Впервые за полчаса над нами не было давящего церковного свода. Только такой же давящий колодец, да затянутое тёмными тяжелыми облаками небо.

— Крипта, о которой говорил ваш друг Исаак, находится дальше, но я не посмею туда идти, иначе меня могут хватиться. Мне нужно быть этой ночью, молиться в часовне вместе с Оливером.

— Так зовут вашего пуританина?

— Да, да. У него есть отряд кавалерии, он собрал его на свои деньги, чтобы хорошенько наподдать войскам Карла, — улыбнулся монашек.

— Вам он нравится? — вдруг понял я.

— И пугает до чёртиков, — виновато сказал самый младший из виденных мною О’Нилов. — Но он храбрый, умный и ненавидит Короля.

— А чего ради пуританину молиться в часовне? — спросил Анри. Младшенький О’Нил только развёл руками.

— Может вынюхивает чего. Может уважает Генриха VII.

Монашек ушел. Я скинул капюшон, чтобы насладиться ночной прохладой во внутреннем дворе. Тогда Анри д’Арамитц уставился на меня и вздохнул:

— Шарль…

— Что не так?

— У тебя седина.

— Что это за чушь? — начало было я, но все три мушкетёра стояли и смотрели на меня с большим удивлением.