Я – Товарищ Сталин 8 (СИ) - Цуцаев Андрей

Внутри дворца царила ещё большая тишина. Длинные коридоры с полированными деревянными полами отражали шаги редких посетителей, а бумажные ширмы, расписанные сценами из древних легенд — журавли, парящие над горами, или воины, скачущие на конях, — мягко рассеивали свет, лившийся из окон. Залы, украшенные лаконичными свитками с каллиграфией и изящными вазами, дышали спокойствием, но под этой внешней гармонией чувствовалось напряжение, словно дворец знал о бурях, собирающихся над страной. В воздухе витал лёгкий аромат сандалового дерева, исходящий от курильниц, установленных в углах залов, а татами на полу пахли свежей соломой, напоминая о простоте, лежащей в основе японской эстетики.

Император Хирохито, одетый в строгую традиционную одежду тёмно-синего цвета, сидел в одном из малых залов для приёмов, известном как Павильон Хризантем. Зал был небольшим, но изысканным: стены покрывали панели из тёмного дерева, отполированные до зеркального блеска, а на полу лежали татами, мягкие и чуть пружинящие под ногами. В центре стоял низкий столик из чёрного лака, на котором был сервирован чай в фарфоровых чашках с тонким узором цветущих слив. Напротив императора, на почтительном расстоянии, расположился Сайондзи Киммоти, последний из гэнро — старейшин, чьё слово когда-то определяло судьбу Японии. Его фигура, слегка сгорбленная возрастом, всё ещё излучала достоинство. Белые волосы, аккуратно зачёсанные назад, и глубокие морщины на лице говорили о годах, проведённых в служении стране, но глаза сохраняли ясность и остроту, как у человека, видевшего слишком много.

Император, чьё лицо оставалось бесстрастным, как того требовал его статус, смотрел на Сайондзи с лёгким беспокойством, скрытым за маской спокойствия. Он ценил мудрость гэнро, но каждый такой разговор был для него испытанием. Времена изменились, и власть императора, некогда абсолютная, теперь была лишь символом, окружённым амбициями военных и политиков. Хирохито чувствовал, как страна ускользает из его рук, и это чувство усиливалось с каждым днём, особенно когда речь заходила о генерале Тодзио и его растущем влиянии. Тодзио был не просто военным лидером; он был воплощением новой Японии — агрессивной, бескомпромиссной, готовой к войне, — и эта Япония пугала императора. Он боялся не самого Тодзио, а той силы, которую тот представлял, способной раздавить всё, что Хирохито считал священным.

— Сайондзи-сан, — начал император, — что вы думаете о текущей обстановке? Армия становится всё более настойчивой. Тодзио и его сторонники говорят о величии империи, о новых территориях, о войне. Я слышу их речи, но не вижу в них будущего для Японии. Они говорят, что действуют во имя империи, но я не уверен, что это мой путь. Что вы думаете?

Сайондзи откинулся назад, его руки, покрытые тонкой кожей, лежали на коленях. Он посмотрел на императора, и в его взгляде читалась смесь усталости и решимости. Гэнро знал, что его слова могут стать последним советом, который он даст своему господину, и каждое слово должно быть взвешенным. Он сделал паузу, словно собираясь с мыслями, и его глаза скользнули по залу, остановившись на свитке с каллиграфией, висящем на стене. Надпись гласила: «Гармония рождается в молчании». Но Сайондзи знал, что молчание сейчас — роскошь, которую Япония не могла себе позволить.

— Ваше Величество, — начал он, — страна стоит на краю кризиса, какого ещё не знала. Военные, и в особенности Тодзио, ведут Японию к катастрофе. Их амбиции ослепляют их. Они видят только славу и завоевания, но не понимают, что война, которую они так жаждут, уничтожит всё, что мы строили веками. Их планы — это путь к разрушению. Если они продолжат, Япония может не выжить или, в лучшем случае, пройдёт через испытания, которые оставят её в руинах.

Император слегка наклонился вперёд, его пальцы едва заметно дрогнули на чашке чая. Он боялся Тодзио — не как человека, но как символа той силы, которая захватила армию и угрожала поглотить страну. Генерал был харизматичным, его речи зажигали молодых офицеров, но Хирохито видел в них не вдохновение, а угрозу. Он чувствовал, что его голос, голос императора, теряется в шуме военных маршей и лозунгов. Тодзио говорил от имени империи, но Хирохито не был уверен, что эта империя — его. Он вспоминал доклады о Маньчжурии, о нарастающей напряжённости с Китаем, о планах, которые обсуждались в военных штабах без его ведома. Всё это пугало его, но он не знал, как остановить этот поток.

— Но что делать? — спросил Хирохито, его тон был почти умоляющим, хотя он старался сохранить достоинство. — Армия не слушает. Тодзио и его люди… они говорят, что действуют во имя меня, но я не хочу этой войны. Я не хочу, чтобы Япония стала агрессором, которого боится весь мир. Как остановить их, не вызвав хаоса? Не развязав ещё большую бурю?

Сайондзи сделал глоток чая, его движения были медленными, словно он обдумывал каждое слово. Он поставил чашку на столик, и лёгкий звон фарфора эхом отозвался в тишине зала. Гэнро знал, что император боится идти наперекор военным, и этот страх был оправдан. Тодзио и его сторонники не терпели возражений, и любой, кто вставал на их пути, рисковал стать врагом. Но Сайондзи также знал, что молчание императора только укрепляет их власть. Он посмотрел на Хирохито, стараясь передать ему свою уверенность, хотя внутри чувствовал тяжесть ответственности.

— Ваше Величество, — сказал он, — есть два пути, которые могут спасти Японию, хотя ни один из них не будет лёгким. Во-первых, нужно опереться на здравые силы в стране. Есть люди — в правительстве, в армии, среди учёных и промышленников, — которые понимают опасность милитаризма. Они не так громогласны, как Тодзио, но их голоса можно усилить. Найдите их, дайте им поддержку, пусть они станут вашим оплотом. Во-вторых, нужно наладить контакты с другими странами. СССР и Соединённые Штаты — их лидеры не хотят войны с Японией, но не будут терпеть нашу агрессию. Поговорите с ними, покажите, что Япония готова к миру. Это может ослабить позиции военных внутри страны и дать нам время.

Император нахмурился, его пальцы замерли на чашке. Идея переговоров с иностранными державами казалась ему одновременно разумной и пугающей. Он знал, что Тодзио и его сторонники сочтут это предательством. Военные видели в любой дипломатии слабость, а в переговорах с Западом — унижение. Хирохито представил их реакцию: гневные речи, обвинения в измене, возможно, даже угрозы. Он чувствовал себя загнанным в угол, где каждый шаг мог стать роковым. Он вспомнил недавние доклады: рост напряжённости в Маньчжурии, слухи о новых военных планах, речи Тодзио, которые вдохновляли молодых офицеров, но пугали тех, кто видел дальше ближайшей победы. Он чувствовал себя не императором, а фигурой на шахматной доске, где игроки — военные, политики, иностранные державы — двигали его, не спрашивая согласия.

— Но Тодзио… — начал он, его голос дрогнул, выдавая страх, который он старался скрыть. — Он не позволит этому случиться. Его влияние слишком велико. Если я пойду против него, армия может взбунтоваться. Я не хочу крови на своих руках. Я не хочу, чтобы меня обвинили в разрушении единства страны.

Сайондзи посмотрел на императора с сочувствием, но в его глазах была и твёрдость. Он понимал страх Хирохито, но знал, что бездействие приведёт к ещё большим бедам. Он откинулся назад, сложив руки на коленях, и сделал паузу, глядя на пруд за окном, где карпы лениво плавали среди водяных лилий.

— Ваше Величество, — сказал он тише, но с непреклонностью в голосе, — если вы не пойдёте против Тодзио, страна не выживет. Или, по крайней мере, ей придётся пройти через испытания, которые закончатся плачевно. Военные ведут Японию к войне, которой мы не можем выиграть. Их амбиции столкнут нас с противниками, которых мы не одолеем. СССР, Америка, Китай — они сильнее, чем Тодзио хочет признать. Если мы продолжим этот путь, Япония превратится в пепел. История не простит вас, если вы позволите этому случиться. И я, как ваш советник, не могу молчать, видя, как страна движется к гибели.