Медведев. Пограничье (СИ) - "Гоблин - MeXXanik"

— Я мог бы… ну, чисто теоретически… подписать доверенность. Делегировать. А сам бы посмотрел со стороны, как здесь у вас такие дела решаются. Так сказать, с безопасной дистанции.

Воевода усмехнулся и покачал головой:

— Такие бумажки здесь силы не имеют, князь, — сказал он. — Здесь всё по-другому. Только право крови. Местные это чувствуют. Бумаги они не признают.

Я нахмурился, лёгкой досады. Чувствовал себя школьником, которого вытащили на сцену в день, когда он пришёл без сменки и выученной роли. А за кулисами стоит учитель с доброй улыбкой и говорит: «Ты просто будь собой, Коленька. Главное — почувствуй образ».

Вот только образ, похоже, должен быть княжеским. А я всё ещё разбирался в тонкостях этой роли. И никак не годился для премьеры.

— Доверьтесь чутью, — догадавшись о моих сомнениях, посоветовал Морозов. — Ваша суть сама проявится, когда надо.

Мы выехали на поляну, окружённую со всех сторон высокими, плотными деревьями. Тень от них ложилась на траву ровным кольцом, как будто кто-то нарочно очертил границу. В центре стояла кривобокая избушка с проваленной крышей и покосившимся крыльцом.

Вокруг не было ни души. Но стоило нам оказаться на этой полянке, как я ощутил, что мы здесь не одни. Я словно бы ощутил на себе множество чужих взглядов, которые пристально за нами наблюдали. И так показалось не только мне. Лошадь тревожно фыркнула, мотнула головой.

Владимир глубоко вздохнул, будто собирался с мыслями и полез во внутренний карман. Вынул фляжку, открутил крышку и сделал несколько больших глотков. Потом, не говоря ни слова, протянул её мне:

— Держите, князь.

— Что это? — спросил я, принимая фляжку. Осторожно понюхал. Жидкость пахла чем-то терпким, настоянным.

— Лекарство, — ответил он с лёгкой, почти невинной лукавинкой.

Я сделал один небольшой глоток, затем второй. И сразу поморщился. Вкус был… непривычный. Как будто кто-то настоял полынь добавил туда сосновой коры. Горечь обожгла язык, и через пару секунд по венам прошла волна приятного жара. А в голове мигом прояснилось.

Тем временем Морозов уже спешился, привычно привязал коня к коновязи, вбитой между корнями сосны, и направился к дому. Спина у него была прямая, шаг — уверенный. Видно было, что он здесь не в первый раз.

Я задержался на пару мгновений, осмотрелся. Неожиданно, на глаза мне попался крупный желудь, который спрятался в траве. Он казался странным, учитывая, что не мог еще вызреть, но и не был прошлогодним. Повинуясь какому-то необъяснимому порыву, я взял его и сунул в карман.

Морозов не торопил и не подгонял. Я поднялся за ним по старым, серым ступеням, и как только оказался на крыльце, покосившаяся дверь скрипнула и распахнулась сама собой. Словно нас ждали. Мы с Морозовым переглянулись и шагнули внутрь.

Глава 15

Спор

В доме пахло лесными травами, печной гарью и чем-то ещё… Как будто мокрой землей после грозы. Единственная большая комната избушки была обставлена просто. Побеленная русская печь в центре — длинный, словно наспех сколоченный стол, и несколько колченогих стульев.

По обе стороны стола сидели два человека. А за их спинами стояли по несколько фигур. Они будто замерли в ожидании, каждый повернувшись чуть в сторону, избегая встречаться взглядами друг с другом.

Мы вошли, и в комнате мигом воцарилась гнетущая тишина. Никто не встал, не поздоровался. А на нас уставились десяток неприязненных взглядов.

Морозов сделал шаг вперёд. Я напряженно последовал за ним.

Стоящие по правую руку бойцы были одеты в одинаковый лесной камуфляж, будто лесники. Коротко стриженные головы, лица покрыты шрамами. Они стояли спокойно, цепко рассматривая нас. Руки у каждого были в пределах досягаемости до пояса, где висели небольшие топорики.

По левую руку гости были немного другими. Они были облачены в куртки, напоминающие одежду моей дружины.

На первый взгляд все они были обычными крепкими мужиками с тяжёлой жизнью за плечами. Но я видел больше. Точнее — чувствовал. Это были не люди. Существа, накинувшие людские личины. Однако среди них было двое, кто выбивался из этой честной компании.

Слева сидел на вид безобидный старик. Покрытое морщинами добродушное лицо, густые кустистые брови, длинная, нечесаная борода, из которой торчали соломинки и сухие еловые иглы. Даже одежда была простой, почти крестьянской, вся в тех же иголках. Будто мужчина только что вышел из чащи и решил сразу сесть за стол.

Второй был полной его противоположностью. Молодой, крепкий, с широкими плечами. Тоже коротко стрижен, как и бойцы, которые стояли за его спиной. Но в этом человеке чувствовалось больше нетерпения, чем у остальных. Он смотрел не в стол и не на Морозова. Он уставился на меня. Прямо, как-то уж слишком уверенно — будто проверял, выдержу ли взгляд, или сразу отвернусь.

Хотя старик казался тёплым и усталым, а молодой — хищным и острым, обоих объединяло одно: это были лешие. Без сомнений. Старый, из тех, кто здесь укоренился веками назад. И молодой, пришлый.

Я молча скользнул взглядом по их лицам. И внутри стало как-то тише. Словно я пришёл не на суд, а на совет. Только пока не знал — кто здесь попросит слова первым.

— Мир вам, — с уважением произнёс Морозов. — Меня вы все знаете. А это — новый князь Северска.

— Регент, — автоматически поправил я негромко, скорее по привычке, чем с упрёком. Но Морозов сделал вид, что не услышал, и продолжил:

— Он прибыл познакомиться с вами и выслушать стороны в вашем споре.

Молодой, тот самый, с острым взглядом, покосился на меня и недовольно поморщился. В его лице читалась та самая смесь: недоверие, раздражение и равнодушие, которым иногда смотрят на чиновников: вроде вежливо, но с лёгкой тенью презрения. Видимо, людей он особо не жаловал. И уж точно не считал меня кем-то, чьё слово может что-то решить.

Он не встал. Не потянулся за рукопожатием. Но всё же ответил, стараясь говорить вежливо. И, судя по всему, давалось ему это с трудом:

— Рады знакомству, мастер Медведев, — сказал он, чуть выделяя мою фамилию, будто пробуя её на вкус. — Меня зовут Иволгин. А это мой клан.

Он обвёл рукой своих людей, тех самых коротко стриженых, в камуфляже, с цепкими глазами. Они слегка склонили головы. Не низко, не дружелюбно — просто обозначили приветствие. Как будто признали меня не потому, что захотели, а потому что так велит порядок.

Я сдержанно кивнул в ответ. И вдруг подумал, что в этих лесах даже поклоны звучат по-другому — не как знак покорности, а как тихое «мы тебя заметили». И пока ты держишься ровно — к тебе присматриваются, но не кусают. Пока.

Затем Иволгин вынул из кармана что-то темное, величиной со спичечный коробок и положил на стол перед собой. Вещицей оказался костяной наконечник стрелы, покрытый трещинами. Леший с каким-то вызовом взглянул на своего сородича.

Старик, в отличие от молодого оппонента, поднялся. Медленно, с достоинством, но без показного величия. Как человек, который уважает не столько титул, сколько сам факт разговора. Склонил голову и, улыбнувшись чуть в сторону, произнёс:

— Меня Митричем кличут. А это мой клан.

Голос у него был тёплый, с хрипотцой. А в улыбке было что-то… человеческое. Наверное, та самая открытая доброта, за которой, впрочем, вполне может стоять целый век лесной хитрости. Затем старик снял с ремня небольшой ножичек и положил перед собой. И вопросительно взглянул на меня, словно ждал похожего жеста.

— Меня зовут Николай Арсентьевич. Добрый день, — ответил я с лёгким кивком, всё ещё пытаясь привыкнуть к мысли, что участвую не в деревенском сходе, а в собрании древних лесных существ.

Митрич фыркнул, покосился в сторону молодого:

— Да какой же он добрый, мастер, если нам вот с этими пришлось в одном доме собраться?

Интонация у него была не злая — скорее сварливая, как у старого соседа, который сто раз зарекался идти на собрание жильцов, но каждый раз приходил, потому что иначе никто не скажет то, что действительно важно.