Сирийский рубеж 4 (СИ) - Дорин Михаил

— И учтите, Александр, что основная нагрузка дежурств должна лечь на плечи ливийцев. Не нужно быть везде и всюду. Вы меня услышали.

Я улыбнулся после такого предупреждения.

— Само собой. Только когда дежурить, право определять остаётся за мной. Или вы настолько доверяете ливийцам жизни наших лётчиков?

— Не настолько. Думаю, что мы на этом закончим.

Бурченко, попрощался с нами и вышел.

Как только он закрыл дверь, а в коридоре послышались удаляющиеся шаги, я продолжил.

— Я так и не понял смысл этого разговора.

— Не бери в голову. Этот Бурченко уже всех достал. У него и испытателей на борту «Леонида Брежнева» своя специфическая задача. Кстати, они периодически на берегу появляются. Может сможешь с ними пообщаться. Классные ребята, а старший группы у них совсем молодой парень, но его все уважают.

— И кто он?

— Вроде лётчик-испытатель из конструкторского бюро МиГ. Фамилия ещё такая патриотическая… да ладно, — отмахнулся Матюшин.

Чай с подполковником я всё же выпил. После направился в наш барак, где уже все легли отдыхать. Ливийское солнце заходило за горизонт, и я вышел на улицу, чтобы посидеть на лавке рядом с домом.

В городке были слышны различные голоса. Ощущение, будто я в коммунальной квартире.

— Это что за картошка⁈ Как так её можно чистить⁈ — доносился женский голос из соседнего дома.

— Я тебя, сволочь, запомнил. Да мне по хрен, что ты не знаешь русского. Ещё и братушка! — громко кричал мужик, выгоняя из дома болгарина.

И всё в этом роде. Как Вишенка на торте, поменявшийся запах. Рукотворным озером сейчас уже не пахло, но зато по городу ощущался запах браги.

— А говорят сухой закон, — сказал я про себя.

Всё как у классика — нет таких крепостей, которых бы не взяли коммунисты.

Я потянулся к карману и вытащил письмо Антонины. Оно пришло перед самым отлётом из Сирии. Как бы я ни старался, но желание перечитать его снова пересилило.

Строчка за строчкой, слово за словом я вчитывался, стараясь прочувствовать всё то, что хотела мне сказать Тося. И даже запахи ливийского вечера не могли перебить аромат сирени, которым пропахла бумага.

— Каждую ночь вспоминаю твои глаза… я чувствую, как сквозь моря, пустыни и горы ты улыбаешься мне и сражаешься за мир… Милый, знай, что я люблю и жду тебя, — дочитал я письмо.

Я взглянул в ливийское небо — звёздное, освещённое ярким светом полной луны. Может именно сейчас Антонина смотрит в него так же, как и я.

Разбудил нас не будильник и не команда подъём, а гул. Где-то между кроватями что-то гудело так, будто воздух проходил через аэродинамическую трубу.

— 7… 8… 9, — отсчитывал кто-то с напряжением в голосе.

Я открыл глаза и увидел источник этих стенаний. Товарищ Кеша решил сделать утреннюю зарядку. Причём вовлёк в неё всех, озвучивая каждое движение.

— Есть… не есть… есть… не есть, — продолжал Петров отжиматься от пола.

— Кеша, ты бы с растяжки и хотя бы по утрам начал, — сказал я спросонья.

— Нет. Я сразу бегать начал. И буду увеличивать объём. Сегодня «трёшку» пробежал. Завтра пробегу три с половиной. Потом четыре…

— Эт самое… Кеш, а давай ты через две недели сразу с десятки побежишь. Зато никого будить не будешь, — предложил я.

— Нет. Вух… 15… 16… 17.

По Петрову было видно, как он вкладывается в каждое отжимание. А потом он отправился в душ. По закону подлости, в нём горячая вода закончилась.

— Ёж вашу ж… их жешь… Холодно то как! Ну и гостиница… Хоть бы душ был нормальный! Как так можно⁈

Я сделал свою зарядку, поднялся, умылся в умывальнике. Вода действительно была холодная, но терпимая.

На завтраке в местной столовой комментарии от Кеши продолжились. Он почему-то решил, что утром есть вредно, и отказался от чая с пирожками и оладушками.

— Главное — начать, главное — начать… Я вас на улице подожду. Иначе сейчас наемся, — произнёс Кеша и вышел.

Карим улыбнулся после такого.

— Он так не похудеет.

— Определённо. Ставлю на то, что на обеде съест за троих, — предложил Уланов.

— Не-а. Сейчас вернётся. Услышит, что кому-то дали печеньки с молочком, и прибежит. Это его любимое.

Я подошёл на раздачу и попросил для Кеши стакан молока и несколько печений. Их сегодня давали по желанию. Вернувшись за стол, я обнаружил Иннокентия сидящим рядом с Каримом.

— Ты чего, Кеш? — поставил я перед ним стакан молока.

— Я подумал, что хорошего человека должно быть много. А я — человек хороший, — сказал Петров и с упоением выпил молоко, закусив печеньем.

Счастливее человека я давно не видел.

После завтрака — сразу на аэродром. Солнце едва поднялось, а уже начало припекать. Несмотря на конец февраля, в Тобруке не холодно. Воздух к 10.00 прогрелся до 20°, а ветер нёс со стороны пустыни песок и пыль.

У нашей стоянки уже трудились техники. Запах керосина и металла стоял отчётливый. Как и запахи различных жидкостей.

Один из Ми‑8 наши умельцы ещё больше разобрали, сняв лопасти и один из двигателей.

— Командир, тут много работы, но мы не ищем лёгких… путей, — дёрнул Карим капот второго Ми-8, когда забрался наверх.

— Я должен спросить про срок, Сабитович.

— Пока не знаю. Думаю, на несколько дней точно. Если нужно тренировать ливийцев, то лучше взять рабочий вертолёт. По крайней мере они говорят, что рабочий, — показал Карим на вертолёт на соседней стоянке.

Я подошёл к нему. Вертолёт блестел на солнце, как спящий зверь, которому предстояло проснуться. Медленно начал вести ладонью по борту, чувствуя тепло металла.

Со спины подошёл один из ливийских начальников. Вчера он как раз встречал нас.

— Майор, доброе утро, — поздоровался со мной полковник Назри Амин.

Сегодня он одет в лётный комбинезон с ливийскими нашивками.

— Доброе. Мне сказали, что сегодня мы можем начать работу. Предлагаю познакомиться с лётчиками и приступить к ознакомительной практике на этом борту, — ответил я, пожимая руку ливийцу и указывая на рядом стоящий Ми-8.

— Зачем вводные полёты⁈ Мои пилоты переучены на Ми-8. Сразу в море и…

Я не стал слушать полковника и сразу изложил ему свою мысль.

— Господин Амин, учить летать нужно непосредственно в процессе полёта. Только в небе. Только там можно прочувствовать уровень подготовки лётчика, его практические навыки, психологическую устойчивость. Только там можно всё это объективно оценить. И, исходя из этого, скорректировать программу подготовки. Полёты над морем — это сложно и опасно. А ведь от них будут зависеть жизни других лётчиков, если придётся их спасать.

Амин кивнул и пригласил меня пройти в класс.

Полковник вошёл в помещение первым, и ему тут же подали команду. Он поприветствовал лётчиков и вышел на середину класса.

Кабинет был небольшим. Длинные деревянные столы, выставленные в несколько рядов. На стене висела карта северного побережья Ливии, чуть перекошенная, а края её слегка завернулись. Рядом висел плакат с описанием конструкции вертолёта Ми‑8. Он был новый, как будто из типографии. Кондиционер работал в дальнем углу, в лучах солнца было видно, как в воздухе висит мелкая пыль.

В классе стало так тихо, что были слышно только наши шаги по кафелю.

За столами сидели двенадцать ливийских лётчиков. Все в одинаковых оливковых комбинезонах.

— Внимание! Это майор Искандер Клюковкин из советских ВВС. Он будет вашим инструктором на следующие две недели. С ним вы отработаете действия на море.

Я встал перед лётчиками, чтобы они меня увидели. Лица у каждого из ребят разные: кто-то усталый, кто-то гордый и смотрит на меня, задрав нос. А кто-то настороженный.

— Мир вам и рад всех приветствовать, — начал я по-арабски.

С нами был переводчик, но я решил, что надо поприветствовать людей именно на их родном языке.

— Мы будем учиться работать над водной поверхностью. Это сложный вид полётов, так что нацеливаю вас на прилежную работу. Или же вы все можете не вернуться. Ни море, ни тем более небо ошибок и лихачества не прощают.