Русский флаг (СИ) - Старый Денис

— Юлиана, душечка, Саша вирш прислал мне. Он… Ну, как могу я вернуть Линара, если Саша есть теперь у меня? — закатывая глаза, говорила Анна Леопольдовна. — Вот… прочти нынче же и себе, и мне. Чтобы поняла ты… всё поняла…

Юлиана Менгден, внутренне ликуя, что великая княжна назвала её «душечкой» впервые за последние два месяца, конечно же, сразу взяла письмо.

Не сразу Юлиана смогла вообще хоть что-то прочитать. Та грамматика русского языка, что была использована при написании стихотворения, явно отличалась от той, на которой Юлиана училась читать на русском языке.

— Да, представляешь, это его тайнопись. Он пишет иной грамматикой… Впрочем, она настолько понятная и упрощённая, что понятна должна быть всем, — сказала Анна Леопольдовна и уже с нетерпением в голосе добавила: — Ну же! Вижу, что один раз прочитала — в голос нынче же читай!

— Я вас люблю так, как любить вас должно:

Наперекор судьбе и сплетням городским,

Наперекор, быть может, нас самим,

Томящим жизнь мою жестоко и безбожно… — читала Юлиана, периодически посматривая в сторону своей подруги.

Как же Менгден хотела, чтобы Линар написал ей что-то похожее. Какие же великие чувства могут передавать стихи! Юлиана поймала себя на мысли, что завидует Анне. Зло завидует.

Менгден считала себя более привлекательной, чем её подруга, более интересной. И уже даже более опытной, чем Анна Леопольдовна. Девушка готова была ругать самого Бога, что не ей выпал шанс стать матерью будущего наследника российского престола. Что не за ней увиваются лучшие мужчины империи.

Лучший Линар? Безусловно. Для Юлианы он вообще — эталон. Лучший ли Норов? Раз написал такие стихи…

— Так что вы, Ваше Высочество, говорили насчёт моего замужества с господином Норовым? — приняв для себя очень сложное решение, Юлиана спросила у Анны Леопольдовны.

— Вот в таком настроении ты, душечка, мне нравишься более всего! Я же даже буду не против того, если ты с Норовым… с Сашей… как жена возляжешь. Уверена, что он хорош во всём! — сказала Великая княжна и очень мило улыбнулась той самой улыбкой, которую Юлиана тоже давно не видела.

Анна Леопольдовна плюхнулась в кровать и постучала по матрасу рядом, призывая свою подругу занять место подле себя.

Юлиана моментально скинула немудрёное платье, также осталась лишь в одной ночной рубашке. Меньше чем через минуту девушки уже перемывали косточки и Норову, и Линару, как делали это когда-то и раньше.

Вот только не замечала Анна Леопольдовна того, насколько изменилась её подруга после того, как приняла своё решение, как зависть всё-таки возобладала над девичьим сердцем юной и, почитай, что и не родовитой дворянки Юлианы Менгден.

— Мы сделаем всё так, что и ты, Юлиана, и я будем счастливы с этим человеком. Если он такие вещи пишет, то душа у него безмерно огромная. Там любви хватит на всех. Ну, а то, что его мужских сил хватит на нас двоих… — сказала Анна Леопольдовна.

Но не договорила, потому что вдруг почувствовала жестокий укол ревности. Она посмотрела на свою подругу… И тоже поняла, что если Норов выберет Юлиану…

* * *

Тобольск

21 сентября 1734 года

Василий Никитич Татищев слушал вестового из Уфы и хмурил брови. Он понимал, какую занозу получил в лице гвардейского капитана. Этот неучтённый фактор угрожал всем планам Татищева.

Василий Никитич злился, у него подрагивал левый глаз, что свидетельствовало о крайней форме раздражения заводчика и хозяина юга Урала. Именно таковым себя и считал Татищев.

— И говаривал тот гвардеец, что своего солдата послал в Петербург, дабы сообщить что нужно и кому нужно! — заискивающе заглядывая в глаза Татищеву, сообщал один из людей заводчика в Уфе.

— Ступай прочь! — сказал Татищев, бросая на пол небольшой кошель с серебром.

Мужик не смог сдержать своей радости. Он стал часто и низко кланяться, не преминув в один из поклонов поднять серебро.

— Благодарствую, ваше превосходительство. Кормилец вы наш, благодетель! Бога молить буду за вас! — приговаривал мужик, пятясь к выходу.

Все знали, что Татищев почти всегда щедрый. И большинство людей относилось безразлично к тому, что Татищев мог унизить, разбросать монеты по полу. Главное, что этих кругляшей было более чем предостаточно.

Василий Никитич присел за аккуратный столик, выполненный в голландской манере, со множеством дверец и с вырезанными фигурками медведей. Задумался.

Василий Никитич Татищев уже догадывался о том, что капитан Норов узнал, кто именно стоит за тем нападением на его отряд. За тем нелепым нападением. Горделивый башкир-кайсак уверял Татищева, что он со своими людьми способен разгромить даже гвардейскую роту. Мол, если неожиданно напасть, так и никаких проблем не возникнет.

Вот только проблемы для Татищева множились. Похоже, что и колеблющегося Ивана Кирилловича Кириллова этот капитан может подговорить и настроить против Татищева. Так что же в таком случае делать?

— Прошка! — закричал Татищев, схватился за резную голову медведя и с силой оторвал.

Впрочем, особого напряжения сил для этого действия уже не требовалось. Бедная голова медведя за всю историю пребывания в кабинете у Василия Никитича Татищева была отломана с десяток раз, а после — не единожды приклеена. И вновь медвежья голова украшала голландский, для этих мест баснословно дорогой стол.

— Господин, вы звали? — в кабинет вошёл мужик.

Хотя назвать Прошку «мужиком» можно было только немного зная его. А так, внешне — дворянин, не иначе. И вот так, по-барски, одеваться мог Прохор Потапов только здесь, вдали от Москвы или Петербурга, где за такую одежду пришлось бы и ответ держать. Но на Урале…

Прошка был таковым для Татищева, а для иных — Прохором Ивановичем, уважаемым и явно небедным человеком. А рядом с Василием Никитичем Татищевым бедных людей не бывает. Он, словно стремясь окружить себя свитой из дорого одетых людей, при этом старался меньше связываться с дворянами, по крайней мере с теми, для кого честь не пустой звук.

— Сделай так, кабы Норов боле не путался у меня под ногами! — повелел заводчик и интриган.

Прохор понурил голову. Этот тон хозяина он знал. Отказаться никакой возможности нет. Но Прохор понимал, что Норов весьма печётся о своей безопасности.

— Ну, чего не весел? Отчего свой пёсий нос повесил? — усмехнулся Татищев. — Али напомнить тебе, что на место твоё охотники найдутся? Сладишь, что велю, так и по службе продвину. Того и гляди, лет через десять и дворянином станешь.

— Господин, я понял всё, — спохватился Прошка, более всего в жизни боявшийся лишиться своего положения.

Прохор ушёл, а у Татищева немного отлегло беспокойство. Да, вопросов, когда Норов будет отправлен или застрелен, будет немало. В том числе под подозрение может попасть и сам заводчик. Но Татищев уже готов пойти и на такие риски. Ибо при ином случае этот капитан сделает заводчику куда как больнее.

— Что же они все не понимают, что России нужно больше заводов, что башкирцы — токмо в том преграда для развития! — в сердцах выкрикнул Татищев.

Он свято верил, что все его действия, в том числе и преступные, только на благо России. И не видел другой возможности достигать своих целей. Или не хотел верить.

* * *

Петербург

1 октября 1734 года

— Давеча, господа, письмо мне пришло от Василия Никитича Татищева. Стоило бы призадуматься о том, что он пишет. А кроме того, был я при Анне, да совет держал. Никто и знать не знает, как быть с теми башкирцами, и как вовсе устроены южные окраины России, — начал собрание Артём Петрович Волынский. — А ещё, господа, заилие немецкое только будет усугубляться. И то, что буду я в том совете, или даже и князь Черкасский туда войдёт, сути не меняет. Немцы правят Россией!

Группа заговорщиков, а никем иным они по своей сути и не являлись, собралась в новомодной ресторации «Астория». Здесь, в закрытой комнате, вдали от шума общего зала, и собрались все те люди, которые радели за славное будущее России-матушки.