Русский флаг (СИ) - Старый Денис

На наши тренировки то и дело приходили поглазеть многие охочие люди. В том числе и Кондратий Лапа присылал своих людей для тренировок. Они становились где-то неподалеку и часто повторяли то, что делали мои солдаты.

Сам Лапа, естественно, не показывался на глаза моим солдатам. Увидел бы его кто из офицеров… Живым мог бы и не уйти. Все же бегство части обозников было сложно скрыть от офицеров роты. Ну, а посвящать еще кого-либо в мои дела, кроме освещенных по необходимости, глупо. И без того, есть определенные риски, даже оттого, что во многие мои дела посвящен Иван Кашин.

Так что Лапа и те обозники, что некогда по согласованию со мной покинули отряд, даже не показывались в Уфе, проживая в деревушке в пятидесяти верстах к югу. Кондратий этот населенный пункт превратил практически в крепость. Не без моего участия, конечно. Нужно же было согласовать с Кирилловым подобное.

А и система патрулирования окрестностей моей ротой обходит стороной ту местность. А вот некоторые охочие люди стали стекаться к Кондратию. Он шлет отчеты через своих людей, я знаю, что более двух сотен человек составляет отряд Лапы. И это только боевики. Кроме них в общину вступают и разные люди, которые мало пригодны к боевой работе. Разные профессии нужны, важные профессии важны! Особенно, если нужно на месте, в Миассе, на что я все еще рассчитываю, не просто расположить общину боевиков. Там и жить как-то нужно, и не с разбоя.

А еще в общине Лапы есть и женщины, в том числе и в Тобольске оставленные.

Город? Да, в Миассе сразу же можно ставить городок, да чтобы там была своя милиция. Боевики Лапы смогут обеспечить порядок. А еще, что немаловажно, Кондратий способен не допустить утечки информации, хотя бы некоторое время. Иначе… Не хочется и думать, но в мысли-образы то и дело всплывают, как я ложу голову на плаху, а чиновник, лениво, нехотя, словно его отвлекли от важных дел, читает приговор. «Этот человек посчитал себя самым умным, решил преступить закон и начать добывать золото» — звучали бы слова ленивого чиновника.

— Доложите господину капитану, что ему надлежит срочно явиться к его превосходительству Ивану Кирилловичу Кириллову! — кричали под моими дверями.

Это был Богдан Григорьевич Анненков, секунд-майор, не так давно ставший одним из главных порученцев Кириллова. Дельный офицер, не зазнайка какой-то. Несмотря на то, что Анненков старше меня на чин, это если не учитывать, что гвардейские чины по умолчанию выше, но он все равно не кичится.

Напротив, Анненков, скорее, подчиняется мне. По крайней мере, когда я его прошу выполнить просьбу или донести до Кириллова информацию, не отказывает. Я и вовсе сейчас считаюсь вторым, после Ивана Кирилловича, человеком. Это не смотря на то, что в Уфе есть два полковника.

Но они столь недеятельные, да и во-многом подозрительные, как тот же Арсеньев, которого Кириллов оттирает от принятия решений. Кроме только что тех, что необходимы в вверенном Арсеньеву Тобольскому пехотному полку.

— Богдан Григорьевич, заходите! — сказал я, открывая дверь в свой кабинет. — Рад видеть вас. Насколько срочно Иван Кириллович желает со мной говорить?

— Не столь скоро. Он и сам нынче отправился в Степное, проверить там дела, — отвечал Анненков, присаживаясь за стол и крутя говоловой, осматривая мой кабинет.

Это было универсальное помещение. Сейчас, после обеда, даже ближе к вечеру — это кабинет. Ночью — спальня. А еще это и комната для совещаний, штаб роты и творческая мастерская. Если можно называть творчеством мой плагиат произведений из будущего.

Быть поэтом — вот, что я решил! Быть поэтом, кроме всего прочего. Или даже для того, чтобы «все прочее» было чуть легче реализовать. Попытка потешить свое самолюбие? Нет, как я надеюсь, ибо лишь со стороны чаще всего можно увидеть в человеке психологические особенности, но редко в себе. Я же посчитал, что стихи — это великолепнейший способ продвигать себя.

Здесь и сейчас так писать, как будут в будущем, даже через сто лет, не умеют. А у меня есть даже не опыт, а стихи, которые оставались великими в веках. И да простят меня великие! И да напишут они еще больше своих произведений! Так что мой плагиат только на пользу. Мало того, что на этих стихах будут воспитываться новые авторы, так еще и те, кого я обокрал, напишут другие произведения, не менее великие.

— Чаю? — спросил я, указывая на кувшин, стоящий на столе. — Остыл уже изрядно, но все же чай. Вы же уже пробовали чай так, как я его готовлю?

— Удивительно, что у вас, Александр Лукич, есть такой годный напой, — заметил Богдан Григорьевич, притягивая к себе кувшин.

Тут, в Уфе, некоторые особенности общения и этикета во-многом нивелируются. Вот и сейчас я еще не успел своему гостю предложить выпить и наполнить чашку, как он сам наливает чай.

Он уже, казалось, и забыл, зачем приходил ко мне. Мой чай уже стал своего рода легендой в Уфе. Причём, в этом городе периодически всё-таки китайский чай появляется. За дорого, но летом его купить вполне можно. Правда я покупаю и сейчас и не сказать, что цена заоблачная. Для такого напитка, за который я выложил бы и вдвое больше серебра, такая стоимость вполне даже.

Я же спрессованные листы чая ещё и немного обжариваю и подсушиваю. Оттого получается очень ароматный чёрный чай. А ещё, как в прошлой жизни, так и в этой, не хочу отказываться от привычки пить очень крепкий чай. Настолько крепкий, что ещё немного — и получился бы чифирь.

Любил я ещё и чтобы чай был сладким. Вот только сахара здесь нет и в помине. Что немного странно, так как в Индии, как известно, сахарный тростник в это время культивируется. А индийские товары, пусть и очень ограниченно и через Среднюю Азию, сюда доходят. Наверное, европейские колонисты уже начали скупать весь индийский тростник.

Как там мои крестьяне, которым я дал задание выявить самую сладкую свёклу? Неужели из этого что-нибудь получится, и я когда-нибудь смогу произвести сахар? Но ведь в иной реальности получилось. А тут ещё самую сладкую свёклу должны будут оставить на семена, потом ещё раз выберем самую сладкую свёклу… Может, и из этой селекции что-то получится, и в итоге у нас будет сахар.

— Господин секунд-майор, вы угощайтесь мёдом. Он у башкирцев редкий, но вкуснее мёда пробовать не доводилось! — подвигаю глиняную миску, наполовину заполненную золотистой тягучей жидкостью.

Вот интересно, насколько можно изменить экономическую систему башкир, если они начнут массово производить мёд? Насколько помню из будущего, башкирский мёд в XXI веке был своего рода брендом.

Я обязательно подарю технологию ульев и медогонки башкирам. Нет, я не настолько расточителен, и считаю, что каждое или почти каждое прогрессорство, которое я могу использовать в этом мире, должно работать и на мою пользу, и на пользу Российской империи.

Но, во-первых, мёда в этом времени много не бывает. Я уже не говорю про пчелиные продукты, прежде всего, воск. Его постоянно мало. Так что со сбытом продукта никаких проблем не будет.

Во-вторых, обретение технологии производства мёда, пчеловодства, имеет и очень важную политическую, социальную, составляющую, которая на первый взгляд не видна, но, как по мне, способна перевернуть сознание если не всего башкирского общества, то немалой его части.

Ведь пчеловодство — это стационарное занятие. С ульями в хозяйстве много не покочуешь. Следовательно, всё больше и больше будет возникать стойбищ степняков, которые станут превращаться в селища, возможно и в городища.

Одна из основных причин, почему русские никак не могут найти общий язык с башкирами — это разность цивилизаций. Земледельцу крайне сложно понять кочевника, как и наоборот. И уже потом на всё это накладывается религиозный вопрос. Если степняк становится оседлым, он теряет свою идентичность и готов воспринимать новую.

— И всё же, Александр Лукич, где вы столь много покупаете чая? Его же не купить в Уфе! — спросил Анненков, когда уже выпил две глиняных кружки, пусть и остывшего, но всё ещё ароматного напитка.