Учитель. Назад в СССР 5 (СИ) - Буров Дмитрий

Дедешко подчеркнула слово «предвзята», при этом не смотрела в сторону Шпынько.

Честно говоря, мне стало неприятно. Теперь вроде как начали судить Зою Аркадьевну, не осуждая вслух, но открыто намекая.

— Товарищ Дедешко, — перебил я парторга, которая до этого дня мне даже нравилась как человек. — И все-таки я бы хотел закончить вопрос со мной. Товарищ Шпынько не виновата в том, что слова гражданки Бариновой, подкрепленные бумагой и словами уважаемого на селе человека, оказались липой. Товарищ Шпынько, Зоя Аркадьевна, просто очень близко к сердцу принимает репутационные моменты, которые могут повредить школе. Предлагаю на этом закончить и разойтись по домам. Гражданке Бариновой билет я уже купил, завтра Лизавета Юрьевна покинет территорию села. Навсегда.

Дедешко недовольно на меня зыркнула, нахмурилась на короткое время, затем раздвинула губы в улыбке и произнесла:

— Товарищ Третьяков, что скажете?

Черт, в пылу баталий я совершенно забыл о том, что на собрании присутствовал сельский парторг. Так сказать, самое главное действующее партийное лицо села Жеребцово.

Товарищ Третьяков медленно поднялся, вышел из-за парты, неторопливо двинулся по проходу к президиуму.

— Товарищи, — негромко заговорил Виктор Лаврентьевич. Стеклышки в его круглых очечках неприятно блеснули, заставив всех присутствующих невольно напрячься.

— Ситуация неприятная. Хуже того, молодой специалист нашей во всех отношениях замечательной школы слишком часто попадает в… непростые ситуации с начала учебного года. Это говорит о том, что завучу по воспитательной работе необходимо усилить воспитательные меры не только в адрес учеников, которые взрывают пиротехнику, выпадают из окон…

Я удивился, глянул на невозмутимое лицо парторга Третьякова. «Интересно, откуда он узнал про наше августовское знакомство с десятым классом?» — мелькнула мысль. Тем временем Третьяков продолжал.

— Воспитательные меры необходимы и в отношении молодых специалистов. Гигиена мыслей — вот главная и приоритетная задача партии на сегодняшний момент. За молодыми — будущее. И необходимо, чтобы в это будущее они вошли с чистыми помыслами и руками. Действия гражданки и комсомолки Бариновой неприемлемы. Об этом я поставлю вопрос по месту прописки и работы гражданки. А вас, Василий Дмитриевич, я попрошу задержаться после собрания и написать объяснительную. Как и вас, товарищ Зверев, — холодный взгляд парторга остановился на мне.

— Какую объяснительную? — не понял я.

— Обо всем, что предшествовало ситуации, и о разговоре, который вы слышали, — любезно пояснил товарищ Третьяков.

— Нет, — просто ответил я.

— Что? — глаза за круглыми стеклышками удивленно моргнули. Весь класс ахнул в едином порыве.

— Товарищ Третьяков, — торопливо заговорил Юрий Ильич, поднимаясь с места.

— Я сказал «нет». Доносы ни на кого писать не буду. Бог им судья, и Лизе, и Лиходеду, — холодно отчеканил я. — Ситуация разрешилась, этого довольно.

Минуты две мы бодались с парторгом взглядами, затем товарищ Третьяков недовольно скривил губы и процедил:

— Я вас услышал, товарищ Зверев.

Я кивнул.

— Можно идти? — уточнил я у бледного директора.

— Д-да… Товарищ Третьяков… У вас… Вам… Вы закончили? — с надеждой поинтересовался у парторга Свиридов.

— У меня все. А вас, товарищ Беспалов, я попрошу остаться.

— Дык я это… Побег я, Лавреньтич… Сейчас Маня вернется, а у меня конь не валялся… Ох и получу я на орехи-то… Ты уж не обессудь, Виктор… эт самое… Лавреньтич… Ты, конечно, мужик важный и даже местами хороший… Но так-то у меня дома свой командир, пора мне.

Митрич включил деревенского дурачка, прекрасно понимая, что если парторгу захочется выяснить имя врача, который выписал фальшивую справку, он это сделает. Но и участвовать в этом некрасивом деле дядь Вася, как и я, не желал. Все хорошо, что хорошо кончается. Чаще всего доброта и понимание — не слабость, а душевная порядочность. И мне плевать, что думают по этому поводу окружающие. Моя жизнь, мои принципы, остальное — побочка, с которой вполне можно бороться правдой. Ну, или просто сразу на корню пресекать подобные ситуевину.

Урок на будущее я усвоил: на селе доброта не в цене. Значит, буду действовать с позиции силы.

Глава 17

Расставание с Елизаветой вышло коротким, но бурным с ее стороны. Баринова резко высказала все, что обо мне думает. Пообещала «этого так не оставить». Но простое упоминание о фальсификации медицинских документов остановило напор бывшей невесты Егора. Впрочем, я нисколько не сомневался: если товарищ Третьяков выполнит свою угрозу и доведет информацию по партийной линии до самого верха в столице, проблемы возникнут не только у Лизы, но и у Баринова старшего, который занимал не последнюю должность в партийной иерархии столицы.

Елизавету на вокзал я отвез сам лично, во избежание, так сказать, любых неожиданностей. Нет, побега я не ожидал, как и внезапного возвращения после такого провала, но до последнего не верил, что Баринова уедет, не хлопнув театрально дверью.

Всю дорогу в город Лизавета молчала, но на вокзале оторвалась по полной. Но ее злые нападки на Оксану, на мою школу, на «тупое окружение, в котором ты деградируешь», не возымели никакого действия. Разъярённая, пышущая гневом Лиза, в растрепанных чувствах, раздавленная неудачей, отчалила наконец-то на поезде в первопрестольную.

Я с облегчением выдохнул, а вечером обнаружил пропажу заметок Егора по поводу школьной системы. Сначала расстроился, затем махнул рукой. у меня свои планы на советское образование, а Лиза… Ну что же, пусть попробует придумать что-то путное из черновиков бывшего жениха. Я же сосредоточился на первостепенной задаче.

До седьмого Октября оставались считанные дни, а у нас конь хоть и повалялся, да не всю траву еще вытоптал. В том смысле, из-за разборок с Елизаветой, затем вызова в район по поводу неудачного салюта, следом разговора наедине с парторгом Третьяковым, который не оставлял надежды добиться от меня свидетельских показаний, я совершенно не успевал контролировать процесс создания лампы Ильича. И не принимал должного участия в деятельности своих десятиклассников.

В конце концов, когда я, наконец, вырвался из круговерти проблем, растущих со скоростью лавины, до праздника оставалась неделя.

— Егор Александрович! Ну не горит! Етить ее… — возмущался Беспалов Сережка.

— А ну цыц! Язык-то попридержи! — рявкнул Митрич, опережая меня.

Мы собрались в мастерской вокруг лампы, чтобы полностью собрать конструкцию и сделать первый запуск.

— Аккумуляторы сдохли, — уверенно заявил дядь Вася.

— Да сам ты сдох! — возмутился Степан Григорьевич. — Полные они. Сам проверял! Тут что-то другое. Может, контакты отошли? — задумчиво пробурчал завхоз, обходя по кругу стеклянное сооружение.

Основа лампы получилась знатная. Честно говоря, я даже не ожидал, что моя идея в умелых руках заиграет такими красками. Вера Павловна оказалась талантливой художницей. Все три стекла, вырезанных в форме языков пламени, учительница расписала не просто алой краской по краям. Она превратила стекло в полыхающий костер.

Причем что вблизи, что издалека огонь выглядел как настоящий. Протяни руку и обожжешься. В самом центре красного пламени красовался портрет великого пролетарского вождя Владимира Ильича Ленина. Совсем как живой, узнаваемый с первого взгляда.

Федя Швец и Полина тоже постарались на славу. Рисунки Гордеевой, выжженные умелой рукой Федора, смотрелись как живые. Деревянная Основа, покрытая лаком, смотрелась солидно, сияла, привлекая внимание.

И вот теперь мы все вместе ломали голову, пытаясь понять, в чем причина главной неудачи. Почему лампочки, которые так легко включались и выключались вчера, сегодня после сборки всей конструкции отказываются работать.

— А вот неча было усорш… увесрсор… тьфу ты… — выругался Митрич. — Неча было от начального плана отходить! Сказано — вкл-выкл, вот и все дела! Саныч плохого не посоветует! А ты: «Давайте улучшим, давайте усорш… уверсор… тьфу ты… лучше сделаем, дольше сиять будет!» Сделали! — дядь Вася плюнул себе под ноги, сердито зыркнув в сторону Степана Григорьевича.