Барин-Шабарин 8 (СИ) - Старый Денис

Подняв глаза, я увидел, как Гордеев с любопытством разглядывает, изготовленную по моим чертежам Проташиным, модель дирижабля на моем столе.

— Михаил Дмитриевич, — сказал я, складывая письмо, — а если бы вам предложили не просто написать роман, но и поучаствовать в создании настоящего «ныряющего корабля»?

Он замер, бокал едва не выпал из его пальцев:

— Вы… вы шутите, ваше высокопревосходительство?

Я встал и подошел к окну. На Неве покачивались первые пароходы. Где-то там, за горизонтом, уже рождалось будущее.

— Россия нуждается в мечтателях, — сказал я, поворачиваясь к нему. — Оставьте мне рукопись. Завтра же поговорю о ней с князем Одоевским.

Гордеев побледнел, потом покраснел. Его пальцы дрожали, когда он передавал папку:

— Я… я не знаю, как благодарить…

— Не благодарите пока, — улыбнулся я. — Сначала прочту.

Фомка, стоявший у двери, многозначительно кашлянул.

— Я распорядился, чтобы накрывали к ужину, ваше высокопревосходительство.

Я поднялся, протянул ему руку:

— До завтра, Михаил Дмитриевич.

Когда он ушел, я еще раз взглянул на заглавие рукописи: «Ныряющий корабль». За окном зажглись первые газовые фонари, отбрасывая причудливые тени на стены моего кабинета. Где-то впереди нас ждало будущее — странное, может быть даже — невероятное, но тем более достойное того, чтобы его построить.

Я подошел к окну, распахнул его настежь — теплый майский воздух, напоенный ароматом цветущей сирени и свежескошенной травы, хлынул в комнату. Где-то в саду трещали соловьи, а с Невы доносился гудок парохода — глухой, протяжный, словно вздох пробуждающейся ото сна империи.

Рукопись Гордеева лежала передо мной на столе, перевязанная шелковым шнурком. Я медленно развязал его, ощущая под пальцами гладкость дорогой бумаги. Первая страница была исписана аккуратным, почти каллиграфическим почерком:

«Глава первая. Необыкновенное изобретение профессора Воронцова…»

Я углубился в чтение, время от времени попивая остывший лимонад. С каждой страницей мое удивление росло — за фантастическим сюжетом скрывались удивительно точные технические расчеты, описания механизмов, которые, казалось, вот-вот могли быть воплощены в металле.

Раздался тихий стук в дверь.

— Войдите, — не отрываясь от чтения, пробормотал я.

В кабинет вошел Фомка с серебряным подносом, на котором обычно приносил почту.

— Письмо из Екатеринослава, — доложил он, выкладывая конвертик на стол. — И горничная просила передать, что стол накрыт.

Я взглянул на часы — стрелки показывали без четверти девять.

— Передай, что я немного задержусь, — ответил я, снова погружаясь в чтение.

Фомка заколебался у двери:

— Ваше превосходительство, насчет завтрева… Карету на девять утра заказывать?

Я отложил рукопись и задумался. В голове уже складывался план — представить Гордеева не только как литератора, но и как человека с неординарными техническими идеями.

— Да, на девять. И приготовь мою парадную форму — с орденами.

Когда Фомка удалился, я снова взял в руки рукопись. На этот раз мое внимание привлекла вложенная между страниц записка — небольшой листок с чертежом какого-то странного аппарата и пометкой:

«Вариант подводного двигателя (по расчетам инженера Бубнова, 1853 год)»

Я удовлетворенно кивнул. Бубнов — талантливый корабельный инженер, чьи работы я изучал еще в прошлом году. Значит, Гордеев действительно консультировался со специалистами!

За окном совсем стемнело. Где-то в парке заухал филин, а с реки потянуло прохладой. Я зажег лампу — мягкий желтый свет разлился по кабинету, отражаясь в полированных поверхностях мебели и играя бликами на хрустальном графине.

Вдруг в тишине раздался скрип паркета — кто-то осторожно подходил к двери. Я обернулся, ожидая увидеть Фомку, но вместо него в проеме показалась…

Глава 15

В дверном проеме появилась высокая, сухопарая фигура в темном мундире.

— Ваше сиятельство, — произнес визитер низким, чуть хрипловатым голосом. — Простите за поздний визит.

Я узнал его сразу — полковник Третьего отделения Владимир Ильич Лопухин. Когда-то он преследовал меня, исполняя не столько служебный долг, сколько чужую, небескорыстную волю. А потом… Потом он куда-то сгинул и я уже думал, что больше не увижу его

— Полковник, — я кивнул, не вставая. — Каким нечистым духом занесло вас ко мне в столь поздний час?

Лопухин, не дожидаясь приглашения, и опустился в кресло напротив. Его пальцы, длинные и костлявые, нервно перебирали золотой перстень с темным камнем. На какие шиши он купил такой?.. В глазах — холодный расчет, но в уголках губ пряталась тень чего-то, что я не мог сразу определить. Страха? Предостережения?

— Дух, Алексей Петрович, и впрямь нечистый, — ответил он, осторожно подбирая слова. — Его рогатая тень торчит у вас за спиной.

Я кивнул. Начало мне понравилось. Налил ему вина. Лопухин не стал отказываться, но бокал так и остался нетронутым на столе.

— Говорите прямо, полковник. Я не люблю загадки.

— И я тоже, — Лопухин наклонился вперед, и свет лампы выхватил из полумрака резкие черты его лица. — Против вас плетут интригу. И если вы не примете мер, она может вам изрядно повредить.

Я усмехнулся.

— Интрига? В Петербурге? Какая неожиданность.

— В этой замешаны граф Чернышёв и еще некто Левашов, — продолжал он, не обращая внимания на мою иронию.

Вторая фамилия мне тоже была знакома. Хотя видел я его только мельком. Антон Иванович Левашов — секретарь министра внутренних дел, человек с безупречными манерами и слишком уж томным для мужика взглядом. Однако Лопухин произнес еще одно имя, от которое несколько меняло дело.

— Антуан Жан Лавасьер.

— Французский шпион?

— Да. И это один и тот же человек, граф.

Я откинулся в кресле, сохраняя спокойствие.

— И какое отношение это имеет ко мне?

Полковник медленно вынул из кармана сложенный листок бумаги и положил его передо мной. Я развернул. На нем было написано всего несколько слов:

«Анна Владимировна Шварц. Мальчик. Два года.»

Я поджал губы.

— Вы знали? — спросил Лопухин.

Я не ответил. Да и что я мог сказать? Да, была связь. Мимолетная, страстная, глупая, но о ребенке слыхать не приходилось.

— Они хотят использовать его против вас, — словно прочитав мои мысли, сказал полковник. — Компромат, шантаж, давление… И, наверняка, что-то еще, о чем мне не ведомо… В общем, вам нужен человек, которому можно будет доверять.

Я поднял на него взгляд.

— И вы полагаете, что этим человеком можете быть вы?

Лопухин улыбнулся, впервые за весь вечер. Улыбка была холодной, как петербургский туман. Улыбка жандарма, уверенного в своей незаменимости.

— Я бы не стал предлагать вам свои услуги, но в вашем лице, граф, эти люди покушаются на будущность России. И потом, если вы хотите выйти из этой игры живым, у вас нет выбора.

За окном снова заухал филин. Или это был уже не филин? Говорят, что крик совы — предвестие беды…

— Почему у меня нет выбора, господин жандарм?

— Потому, что именно я назначен Чернышёвым в качестве исполнителя этого щекотливого поручения. Более того — меня же нанял и Лавасьер, из чего следует вывод, что шпион и граф действуют порознь. Более того — есть еще третья сила, которая пока что проявляет себя лишь тем, что подбрасывает мне предостерегающие записочки.

Вино в бокале казалось слишком темным, почти черным, как воды Невы в безлунную ночь. Я поднес его к свету лампы — в густой жидкости плавали мельчайшие частицы осадка, напоминающие мне тот вечер два года назад, когда я в последний раз видел Анну.

Тогда тоже шел дождь, и капли стекали по ее лицу, словно слезы, хотя она не плакала.

Лопухин сидел неподвижно, но его глаза — холодные, серые, как петербургское небо перед грозой — внимательно изучали мою реакцию.

— Ваше сиятельство, — начал он, и его голос звучал странно мягко для человека с такой репутацией, — вы должны понять всю серьезность положения. Чернышёв не просто хочет вас уничтожить политически. Он намерен растоптать вашу честь, ваше имя… А уж чего хочет Лавасьер — догадаться нетрудно.