Нашествие (СИ) - Старый Денис

Те также спохватились. И двое из них взяли в руки топоры, один же был с луком.

— Вы окружены, и если дёрнетесь, то следующие болты самострелов и стрелы будут пущены уже по вам! — прокричал я. — Положите оружие на землю, сами спускайтесь. Убивать вас я не намерен. Хочу быть добрым соседом поселению вашему и даю вам шанс.

Ответом была тишина. Вражеский лучник крутил головой и пытался рассмотреть, прежде всего, откуда исходит опасность для него. И правильно: пусть смотрит внимательно, запоминает то число воинов, что сейчас находятся на склоне холма у речной пойменной террасы.

— Лихун, давай ещё стрелу! — сказал я.

— Где я потом стрел наберусь, чтобы их так расстреливать? — пробурчал лучник, однако сделал, как я приказал.

— Мы спускаемся! — через некоторое время услышал я голос чужака.

— Завязывайте им глаза. Всё, что надо, они уже рассмотрели. Больше видеть они не должны ничего! — решительно говорил я.

От того, что они будут думать о поселении, зависит наша жизнь!

Скоро я уже сам смотрел в лица тех лазутчиков, которых взяли на холме и привели в уже второй достроенный дом.

— Я уже говорил и повторю ещё раз: не желаю воевать с вашим поселением. Хотя и могу взять его силой. Один из вас отправится и расскажет Плоскине всё то, что я вам сказал. Нам и вам найдётся, чем обменяться, чтобы стать богаче и сильнее, — говорил я.

И вот уже одного из лазутчиков с завязанными глазами сопроводили на выход. Потом ещё должны были убедиться, что он точно ушёл. Оставят его и пусть бежит себе. Остальным же предстояло побыть у нас в гостях. А потом я выкажу добрую волю.

— Волк, ты встанешь вперёд. Лучано, ты всё же отправишься в засаду, — я давал последние наставления перед тем, как выдвинуться к месту рандеву с соседями. — Если хоть кто начнёт приближаться к нашему бабьему отряду, стреляй вперёд. Покажи, что туда хода нет.

Вот, вроде бы, все нюансы обдуманы, всё оговорено, выданы максимально подробные инструкции, но на душе было тяжко. Ох, тонок был лёд под нашими ногами.

— Выдвигаемся! — решительно, взяв себя в руки, приказал я.

Треугольник рек Москва и Ока. Ставка Бату-хана.

3 января 1238 года

Бату-хан сидел в своём шатре и размышлял. Недавно говорил он на совете-курултае, нечастой встрече многих темников и чингизидов, отправившихся в поход на запад. Бату вновь пришлось доказывать, что он имеет право владеть Западным улусом, доставшимся ему от отца, Джучи. Орда, старший брат, вновь не протестовал, не отстаивал свои интересы.

Если остальным наследникам Чингисхана редко нужно было что-либо доказывать, ибо в правильности их рождения никто не сомневался, то с Джучи, отцом Батыя, всё было сложно, и эти сложности перекладывались и на внуков Чингисхана.

Был ли Бату внуком Великого хана? Ведь вера в родство Джучи с Чингисханом основана только лишь на том, что сам Великий хан признал Джучи своим сыном. Но жена, бабка Бату, несравненная Борте, понесла ребёнка, будучи в плену.

Во многом своим возвышением и тем, что Западный улус остался у потомков Джучи, Бату обязан родственникам по линии матери и своей жены. Ссориться с великими родами степи правители других улусов не горели желанием, поэтому признавали и Бату.

Так что всё было сложно. И надо быть поистине великим, жёстким, не забывать обдумывать каждый поступок, чтобы доказывать своё право быть ханом Западного улуса.

Молодой, с лицом ребёнка, Бату-хан сидел в своей юрте, смотрел на карту, что была начерчена на отлично выделанном куске телячьей кожи. Он пил сытный чай, с добавлением курдючного сала и ароматных специй, размышляя над тем, как ему поступить.

— Дозволишь ли зайти? — за закинутым входом в юрту послышался голос пожилого человека.

Голос был знакомым, да и появился своевременно. Субэдей — тот человек, к которому Бату прислушивался. Внуку Великого хана было даже лестно, что такой багатур, прозванный верным псом Чингисхана, бывший когда-то кузнецом, но ставший великим полководцем, служит ему, главе Западного улуса.

— Я рад, что ты пришёл ко мне, — сказал Бату, своею рукой наливая в пиалу традиционный монгольский чай.

— Ты же знаешь, что я пью чай, как это делают китайцы, без жира и специй. Но в знак уважения к тебе выпью и монгольского чая, — сказал старик, присаживаясь на мягкие подушки.

Внутри походной юрты хана Бату, по мнению Субэдея, было слишком богато, даже вычурно. Молодой хан пусть и хотел всячески демонстрировать приверженность к традициям монгольского народа и своего рода, а всё равно тянулся к роскоши.

С досадой и осуждением взглянул Субэдей на дорогие, с высоким ворсом ковры из Хорезма. К чему они? Зачем столько цветного шёлка? И всё в драконах, на китайский манер?

Старый багатур и сам любил всё китайское. Всё-таки он немало времени провёл в войнах с империей Цзин, а ранее с чжурджэнями. Но по-старчески осуждал молодёжь, считая, что, привыкая к роскоши, которую подарили завоевания, теряешь тот самый дух, ту неукротимую воинственность и то покровительство богини Тенгри, что есть до сих пор у монголов.

Субэдей вернул взгляд на хана. Ведь Бату был готов выполнять предсмертную волю своего Великого хана, завещавшего расширять Западный улус до Великого Заподного моря. И пока внук Чингисхана этим и занимается, немолодой темник, верный пёс Великого хана, будет следовать за ним.

— Ты не сказал своего мудрого слова во время последнего военного курултая, — проговорил Бату, рукой указывая слуге покинуть юрту.

Молодой хан всегда предпочитал, чтобы ему прислуживали люди из тех народов, кого он покоряет. Неполную луну назад за испорченную утварь он приказал разорвать конями прошлого, булгарского прислужника. И теперь ему служат русичи.

— Да, хан, я не хотел, чтобы в твоём авторитете кто-то засомневался из-за моих слов. Потому я здесь, — сказал багатур.

Внутренне Бату поморщился. Ему не нравилось, что Субэдей называл его всего лишь ханом, без приставки «великий». Но пора было бы уже привыкнуть и ему, и даже другим ханам, включая и главного наследника чингизидов, Угэдэя. Для верного пса Чингисхана не было и быть не может более Великого хана, чем его умерший хозяин.

— Так как же ты считаешь? Послать тумэны на юг? — спросил Бату.

— Да! Это нужно сделать обязательно, причём нужно было до битвы у русского города Коломны. Нам и без того было сложно маневрировать и притворно отступать. За нашими спинами был и будет Коловрат, — строго, вопреки мнению хана Бату, сказал Субэдей.

Бату поморщился. Идея развернуть всё войско против какого-то отряда, рязанско-черниговского сборища боевых и недовольных пришествием хана Западного улуса, казалась Бату слабостью. Если бы не последний разгром целой тысячи зарекомендовавших себя достойными воинами тысяцкого Борджингодая, вопрос о том, чтобы и не спешить под Коломну, и вовсе не звучал бы.

Бату не нравилось то, что нужно привлекать большое количество своих войск, чтобы уничтожить всего-то полторы тысячи русичей. По молодости лет, по своему всё ещё горячему характеру, с которым Бату пытался бороться, чтобы оставаться с холодным разумом, хан считал, что достаточно и тысячи монгольских воинов, чтобы разбить этих русских.

— Но ты же когда-то разбил с багатуром Джэбе втрое превосходящее войско русичей на реке Калке. А сейчас предлагаешь, чтобы мы били какого-то русского боярина всею силой войска? — сказал хан.

Он поднял бровь и даже сжал кулак. Субэдей покачал головой.

— Нельзя сравнивать. У меня тогда выбора не было. И я точно знал, что буду сражаться не с цельным войском, а с россыпью отдельных отрядов, которые никак не могли договориться меж собой о слаженности действий. Там нужно было потрясти мешок, чтобы сломать то, что там лежало. Нам же на юге противостоит отряд боярина, который зрит далеко, как полководец. Если он одержит ещё несколько побед, то даже русский князь Юрий обратит внимание на этого боярина. А если так, то он примет его на службу со всем тем отрядом. И вот тогда нам будет сложно продолжить покорение Руси, — обстоятельно высказался старик.