Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Я остановился, и голос мой стал твердым, как сталь, не оставляя места для споров.

— Готовимся к походу на Нижний.

В горнице ощутилась уверенность. Никто не сомневался в итоговой победе, спор шел лишь о методах. И теперь, когда путь был выбран, каждый знал, что делать. Воротынский, хоть и остался при своем мнении, хмуро кивнул, принимая мое слово. Скопин и Одоевский обменялись довольными взглядами.

— Зови хозяев уже, — покосился я на Елисея.

Голова гороховецкого полка, пожилой служивый с выцветшими от времени глазами рубленым шрамом на щеке, вошел почтительно, но без страха. Все это время он терпеливо ждал за дверью, пока в его собственном доме вершились государевы дела.

— Прости, хозяин, что распоряжаемся в твоем доме, — сказал я, шагнув ему навстречу. — Нужда государственная, сам понимаешь. Спасибо за приют.

Старый вояка, ошеломленный таким прямым и уважительным обращением, смутился и низко поклонился.

— Что ты, княже! Великая честь для нас! — пробасил он. — Дом мой — твой дом. Не побрезгуй скромным угощением. Лучшие люди города хотели бы тебе челом ударить и услышать слово твое.

Я понимал важность этого жеста. Отказываться было нельзя.

— За честь сочту, — кивнул я. — Собирай гостей.

Через час та же горница преобразилась. На столах появились простые глиняные миски со щами, блюда с печеной рыбой и стопки свежего хлеба. Хозяин дома, голова полка, радушно и с гордостью рассаживал гостей. Атмосфера была уважительной, но вместе с тем теплой и искренней.

Меня и моих воевод усадили в красный угол, под образа. Когда первые кубки за здравие были осушены, поднялся самый богатый купец города.

— Княже, — начал он, и все разговоры смолкли. — Слухи до нас доходят страшные о том, что в Москве приключилось. Разное говорят. Расскажи, как было на самом деле, чтобы знали мы правду из первых уст.

Настало мое время. Я дождался полной тишины и начал свой рассказ. Говорил не как князь, а как земляк, делящийся горем и заботами. Я рассказал о предательстве Шуйских, которые «захотели утопить Москву в крови ради своей гордыни». С показной скорбью поведал о печальной кончине «государя Дмитрия», павшего жертвой изменников. Объяснил свою роль как вынужденную — я лишь «встал на пути смуты, чтобы защитить невинных». Люди слушали, затаив дыхание. Для них это была не далекая политика, а страшная история, случившаяся наяву.

Когда я закончил, поднялся хозяин дома, голова полка. В одной руке он держал полный кубок.

— Гордимся тобой, Андрей Владимирович! И верим, что ты и новую беду от земли русской отведешь! Пьем за тебя и за твою победу над ворами-казаками! — зычно произнес голова полка.

— За победу! — дружно грянула горница.

Все осушили кубки. Я поднялся и поблагодарил их за поддержку. Пир зашумел с новой силой, но я на мгновение отстранился от этого гула. Смотрел на эти простые, честные, верные лица и сравнивал их с хитрыми физиономиями бояр в Москве. И с абсолютной ясностью понял, что именно ради таких людей и ввязался в эту смертельную игру.

Утро в Гороховце встретило нас прохладным туманом, стелющимся от Клязьмы. Лагерь проснулся задолго до рассвета. В воздухе стоял гул, свойственный готовящемуся к походу войску: ржание сотен коней, скрип повозок, глухие команды десятников и тихий лязг оружия. Мои воеводы уже были в седлах, наблюдая, как полки выстраиваются в походные колонны.

Я как раз выслушивал последний доклад от Волынского, когда ко мне, сняв шапку, подошел вчерашний хозяин. Его лицо было серьезным и решительным.

— Княже, — начал он, и его старый, хрипловатый голос был полон достоинства. — Слово молвить хочу от себя и от людей моих.

— Говори, — кивнул я.

— Негоже нам за стенами отсиживаться, когда ты за Русь на бой идешь. Гороховецкий полк мал, да верен. Мы не можем сидеть сложа руки, когда ты ведешь рать на супостата. Позволь пойти с тобой.

Я посмотрел на него, затем на его людей, что стояли поодаль, — три десятка крепких, бородатых мужиков, смотревших на меня с надеждой. Не весь полк, конечно, а только с ближайших окрестностей. На всех было только две кольчуги, большинство в тигиляях, а десяток и вовсе в кафтанах и это я им помог еще тогда. Я был тронут этой искренней, простой преданностью. Эти люди шли со мной не за деньги и не из страха, а по зову сердца. Я понимал, что тридцать бойцов не решат исход битвы, где сходятся тысячи. Но это был важнейший моральный жест. Это была верность родной земли.

— Благодарю за службу, голова, — сказал я громко, чтобы слышали и его люди. — Честь для меня идти в бой плечом к плечу. Седлайте коней.

Лица служивых расцвели в гордых улыбках. Они с поклоном отошли.

Мы выступили. Пейзаж начал меняться. Сначала нам попалась деревня, пустая и тихая, как погост. Двери домов были распахнуты настежь, во дворах выли брошенные собаки. Жители разбежались, попрятались в лесах. А еще через полдня пути в нос ударил едкий запах гари.

Мы въехали в то, что еще недавно было процветающим селом. Черные остовы изб, затоптанные огороды и страшная, звенящая тишина. Казаки прошли здесь.

Я остановил коня посреди этого пепелища, мое войско молча проезжало мимо. Я видел, как мрачнеют лица воинов, как их руки сжимают оружие. Теперь это была не просто государева служба. Это была месть.

К вечеру следующего дня мы были уже на подступах к Нижнему. Сотня всадников, которую я на всякий случай отправил далеко вперед, во главе с Агапкой, уже дожидалась нас в роще у дороги.

— Княже, до города версты три. Видны дымы от казачьих острожков, что стоят на холмах вокруг. Но дороги свободны, дозоров их мы не встретили.

— Хорошо, — кивнул я, глядя вперед, где на высоком берегу, в месте слияния Оки и Волги, темнели могучие стены и башни нижегородского кремля. — Теперь наш черед наводить здесь порядок.

Глава 21

Глава 21

Я остановил коня на высоком холме. Впереди, в месте слияния Оки и Волги, раскинулся он — Нижний Новгород.

Я кивнул Воротынскому. По его команде войско начало разворачиваться, превращаясь из походной колонны в боевой порядок. Вперед вышли конные сотни, за ними, спешиваясь, начали выстраиваться стрельцы. Это была демонстрация силы. Мы не таились. Мы пришли как хозяева.

Но, вопреки моим ожиданиям, город молчал. Стены были полны людей, это я видел, но оттуда не доносилось ни одного приветственного крика. Ворота были наглухо заперты. Вместо колокольного звона нас встретила звенящая тишина и темные жерла пушек, что смотрели на нас со стен. На зубцах блестели наконечники пик и стволы пищалей. Осажденный город явно принял нас за новую угрозу.

— Они нас боятся, — мрачно констатировал Скопин-Шуйский, подъезжая ко мне. — Думают, мы из того же теста, что и казаки.

— Значит, будем говорить, — решил я.

В сопровождении Воротынского и моего полка, я медленно поехал вперед, к главным воротам. Мы остановились на расстоянии пушечного выстрела.

Со стены нам долго не отвечали, но вот наверх поспешно поднялся человек в богатом боярском кафтане, явно не военном.

— Кто вы такие? Чьим именем идете? — нервно выкрикнул он. Это, без сомнения, и был назначенный из Москвы воевода, боярин Федор Петрович Чудинов-Акинфиев. — Мы верны Москве и законному государю! Но новым ворам и самозванцам ворот не отворим!

— Я князь Андрей Старицкий! — крикнул я в ответ так, чтобы слышали все на стене. — Иду по приговору Боярской Думы и с благословения патриарха на разгром самозванца Петра и воровских казаков, что терзают вашу землю!

Наконец Акинфиев снова подал голос, и в нем было еще больше сомнения и страха:

— Смутные вести дошли до нас, княже! Говорят, бояре Шуйские сгубили государя Дмитрия! Кровь в столице лилась рекой! Откуда нам знать, кто теперь изменник, а кто нет? Мы ворот не отворим!

Намечался тупик.

Я чувствовал, как за моей спиной нетерпеливо переступают кони. Воротынский мрачно смотрел на стену, его рука лежала на эфесе. Еще немного, и этот параноидальный страх защитников мог обернуться новой абсурдной трагедией.