Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

И я, дойдя до Черныша, запрыгнул в седло.

И отдал приказ своей свите возвращаться к войску, что уже раскидывало шатры под стенами города. Когда повернул коня, ко мне поспешно подбежал Савка Кожица. Он буквально вцепился в мое стремя, его лицо было полно восторга и страха.

— Андрей Володимирович, позволь проводить! Прошу тебя!

— Поехали, Савка. — и ему тут же уступил коня Викша.

Мы двинулись сквозь ликующую толпу, которая расступалась перед нами, как море. Выехали из ворот Нижнего Посада и направились к нашему лагерю. Рев города остался за спиной, сменившись деловитым шумом пятитысячного войска, обустраивающегося на ночлег.

Только сейчас, вырвавшись из этой бурлящей толпы, я позволил себе сбросить напряжение. Снял шлем, подставляя лицо прохладному вечернему ветру.

— Ну, рассказывай, друг, — перешел я на простой, человеческий тон, обращаясь к Савке, что ехал рядом. — Как сам-то? Торговля вся встала поди? И как… семья? Братья твои? — последний вопрос я задал с особым смыслом.

Савка на мгновение помрачнел, вспоминая тяготы осады, но потом его лицо прояснилось, и он хитро усмехнулся.

— Семья, слава Богу, в целости. А браты мои… — он поймал мой взгляд и усмехнулся еще шире, — … они шелковые стали. Куда вся спесь девалась! Всю осаду рядом со мной на стенах стояли, мое слово — для них теперь закон. А торговля идет по тихой, по реке в основном, по дорогам все же опасаемся.

Я с удовлетворением кивнул.

Этот разговор, видимо, придал Савке смелости. Он видел, что я помню о нем, что он для меня не просто купец, а нечто большее.

Мы въехали в лагерь. Вокруг кипела работа. Стрельцы спешно ставили шатры, конники расседлывали уставших коней, шел дым от костров. Организованный, деловой хаос. Но поверх этого рабочего шума я вдруг услышал совсем другое.

Со стороны дозоров, что выходили в поле лицом к казачьим острожкам, неслись злые крики, отборная ругань, а поверх всего этого взрывы громкого, издевательского хохота и пронзительный, изводящий душу визг скоморошьей дудки.

Я нахмурился.

— Что там еще за балаган? — прорычал дядя Олег.

— Поехали, посмотрим, — решил я, направляя коня на шум. Свита и ошеломленный Савка последовали за мной.

Протиснувшись сквозь толпу хохочущих стрельцов, мы выехали на открытое место у линии дозора и увидели картину, достойную кисти безумца.

С одной стороны у наших спешно возводимых укреплений стоял багровый от злости князь Воротынский. Рядом с ним Скопин-Шуйский, все с руками на эфесах сабель.

Напротив, метрах в пятидесяти, в чистом поле замер десяток казаков. Их лошади гарцевали, а сами они, красные от ярости, изрыгали проклятия, потрясая нагайками.

А прямо между ними стоял невозмутимый Елисей. Вокруг него, приплясывая и кривляясь, скакала вся ватага скоморохов, которая подзуживала казаков.

Я остановил коня, прислушался и сквозь ругань и визг дудок до меня донеслись обрывки этого «диалога».

— Да я тебя, пса, на ремни порежу! — ревел дюжий бородатый казак в красной шапке, очевидно, их десятник.

— Ой, поре-е-ежет! — тут же взвизгнул главарь моих скоморохов, прячась за спину Елисея и комично дрыгая ногами. — Гляди, робята, какой грозный! А чего ж ты такой грозный, а твой-то «царевич» — в кустах?

— Наш государь в своем стане! — рявкнул другой казак. — А ты, пес смердящий, сейчас у меня плясать будешь на сабле!

— В стане? Ой, врешь! — тут же подхватил другой скоморох, ударяя в бубен. — Нам-то сказывали, что он, как про князя Андрея да про войско его услыхал, так уже под Тулу деру дал! А вас, сиротинушек, тут бросил, помирать за него!

— Эх, плакать буду по вам, горевать буду Бедные вы, бедные сиротинушки, — затянул рыжий Ивашка.

Казаки взревели, хватаясь за оружие, и, казалось, готовы были броситься в драку.

Стрельцы хохотали, хлопая себя по коленям. Это было полное, абсолютное унижение вражеских парламентеров.

— Елисей! — прорычал белый от злости Воротынский, не в силах больше терпеть этот позор. — Прекрати немедленно! Это… это бесчестно!

Глава 22

Глава 22

— Почему же бесчестно, князь? — невозмутимо ответил Елисей. — Гости получают тот прием, которого заслуживают.

Я смотрел на эту сцену, и во мне боролись два чувства. Старый воевода Воротынский был прав: по всем законам воинской чести так с парламентерами, пусть и вражескими, не поступают. Это был балаган, порочащий честь государева войска. Но и Елисей был прав: его методы, пусть и нечистые, работали. Он сеял именно то, что было нужно — сомнение, страх и презрение к их предводителю. Простой силой этого не добиться.

Поняв, что должен прекратить этот хаос, но не для того, чтобы его остановить, а для того, чтобы возглавить и направить в нужное русло. Превратить балаган в спектакль одного актера. Мой спектакль.

Я выехал вперед.

— Пошутковали и будя, — произнес я спокойно, но мой голос прорезал шум, как нож масло.

Балаган мгновенно стих. Скоморохи шарахнулись в стороны. Елисей молча отошел за мою спину. Казаки, до этого изрыгавшие проклятия, осеклись и с недоумением уставились на меня.

Я не спеша направил Черныша вперед. Подъезжая, я внимательно разглядывал их. Десяток всадников на низкорослых, жилистых степных лошадях. Сами казаки были под стать своим коням: дикие, обветренные лица, прожженные солнцем и морозом. У некоторых головы были бриты наголо, оставлены лишь длинные, закрученные за ухо чубы-оселедцы, а с загорелых лиц свисали густые усы. Одеты они были кто во что горазд: один в потертом татарском халате, другой — в добротном кафтане, явно снятом с убитого, третий — в простой рубахе, подпоясанной дорогим персидским кушаком. Вооружение тоже было пестрым: кривые сабли, ружья, у двоих за поясом торчали пистоли. Они смотрели на меня с наглой, разбойничьей уверенностью.

Я остановился прямо перед их десятком, заставив коня развернуться боком. А затем, на глазах у ошеломленных казаков и всего моего войска, я сделал то, чего от меня не ждал никто. Не спеша, словно мне стало скучно, я легко перекинул правую ногу через луку седла. Я уперся сапогом в переднюю часть седла, согнув ногу в колене, а затем оперся локтем о колено и подпер щеку кулаком. Я сидел на боевом коне, в десятке шагов от врага, в расслабленной, ленивой, почти издевательской позе и сверху вниз осматривал их.

Казаки замерли. Их наглость испарилась. Они, как никто другой, понимали, какой уровень мастерства и абсолютной, запредельной уверенности нужен для такого жеста.

Я дал тишине повисеть еще несколько мгновений, а затем заговорил. Негромко, так, что им пришлось напрячься, чтобы расслышать.

— Я — князь Андрей Старицкий. Мой род идет от самого Ивана Калиты, собирателя земель русских. Я — первый боярин государев и ближний родич покойного государя.

Я сделал паузу, давая им осознать масштаб. Я не какой-то беглый холоп или гулящий казак, назвавшийся чужим именем. Я был властью, плотью от плоти этой земли.

— Я желаю видеть того, кто называет себя Петром, сыном царя Федора. Пусть поутру он приедет для беседы. Я даю ему свое княжеское слово — никто его и пальцем не тронет. Но если он не приедет… — я усмехнулся, и в голосе моем прорезался холод, — … ну что ж… тогда уже я приеду к нему сам.

Еще с мгновение я подержал эту ленивую, оскорбительную позу, глядя, как темнеют лица казаков, как они сжимают кулаки, не зная, как реагировать. Затем так же не спеша я убрал ногу с луки седла, одним плавным движением сел прямо, развернул Черныша и, не удостоив их более взглядом, поехал обратно к своему строю.

Это молчаливое пренебрежение было последней каплей. Я слышал, как за спиной казачий десятник зло сплюнул, отдал короткую команду, и их отряд, раздавленный этой демонстрацией власти, молча развернул коней и ускакал прочь, в сторону своих острожков, чтобы передать мой ультиматум.

Не успел я доехать до своих, как ко мне, обогнав остальных, подскочил разъяренный князь Воротынский. Его лицо было все белым от сдерживаемой ярости.