Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Я уже открыл рот, чтобы выкрикнуть боярину Акинфиеву что-то резкое, но в этот момент на стене, прямо над воротами, началось какое-то движение. Стражников, державших оборону, грубо растолкали, и на край вала, едва не свалившись вниз, выскочили два человека в простой одежде.

— Княже! Андрей Владимирович!

Я вздрогнул от неожиданности и вгляделся. Одного я узнал сразу, это был Савка Кожица. Он махал руками, не веря своим глазам.

— Пустите его! Пустите! Это наш спаситель! — кричал он, и в голосе его слышалось облегчение.

Рядом с ним, положив тяжелую руку ему на плечо, чтобы тот не свалился, стоял суровый Кузьма Сухорук.

Он долго, цепко вглядывался в меня, щуря глаза. Не кричал и не радовался. Он просто повернулся к Чудинову-Акинфиеву и произнес:

— Это он. Князь Старицкий. Я его знаю. Это не враг. Открывай ворота!

Воевода Акинфиев, боярин, назначенный Москвой, и земский староста схлестнулись взглядами на глазах у всего города. Было видно, что воевода растерян и не знает, что делать.

— Пустим! — наконец выкрикнул воевода, найдя компромисс. — Пустим тебя, княже, и твою личную охрану! Но войско твое… оно велико, и люди наши напуган и в смятении. Пусть войско останется в поле, под стенами!

Это было разумно. Я не мог требовать большего.

— Принимаю! — громко ответил я. — Дядя, Елисей, — глянул я на них и на свой полк. Иван Михайлович и Михаил Васильевич, разбивайте пока лагерь. Открывай!

Раздался тяжелый скрип засовов. Ворота Нижнего Новгорода начали медленно отворяться.

Я спешился, едва въехал в город.

— Княже, я послал людей стол накрывать да палаты для тебя готовить… — начал воевода.

Прервал его не глядя. Мой взгляд был прикован к Минину и Савке, что стояли рядом. Я повернулся к земскому старосте.

— Еще успеем, — покосился я на него. — Мое слово нужно услышать не народу в палатах, а народу, который держит этот город. Веди меня на Торг, Кузьма.

Минин секунду смотрел на меня, и в его глазах мелькнуло одобрение. Он все понял.

— Княже, — протянул он и, развернувшись, начал показывать дорогу, которая и так была мне знакома.

Я кивнул, и мы не задерживаясь двинулись дальше вниз, в Нижний Посад. Весть о том, что пришел Старицкий, которого знает Минин, и что он едет на Торг, неслась впереди нас. Из домов, со стен, отовсюду стекался народ — тысячи посадских людей, ремесленников, купцов и ополченцев, многие прямо с оружием в руках. Они запрудили главную торговую площадь.

Минин провел меня через ревущую толпу к церкви Иоанна Предтечи. Остановился у ее крыльца. Я понял, что это и есть то самое место. Не палаты воеводы, не собор в Кремле, а эта простая церковная паперть была настоящим сердцем Нижнего Новгорода. Я спешился и, чувствуя на себе взгляды тысяч людей, поднялся по ступеням. Рядом со мной встали Минин и Савка Кожица. Толпа замерла.

— Я князь Андрей Старицкий, первый боярин и родич государя нашего! — Мой голос разнесся над площадью. — Слушайте слово мое, люди православные. Вы ждали вестей из Москвы? Я принес вам правду! Вы ждали помощи? И я тут, с войском!

Я рассказал им все. О том, как изменники-бояре Шуйские, не желая блага земле, а лишь власти, предательски убили государя Дмитрия Иоанновича. О том, что его схоронили рядом с братом и отцом на глазах всей Москвы. О том, что на конец июля назначен Великий Земский собор, чтобы вся земля выбрала нового законного царя. А затем указал рукой в сторону казачьих лагерей.

— А тот вор, что зовет себя Петром!.. Вы думаете, он пришел по зову государя? Так и есть! Только покойный государь Дмитрий, зная его воровскую натуру, позвал его не как брата, а как пса на приманку! Это была хитрость, чтобы заманить дурака в ловушку и здесь, под Москвой, повесить за вранье!

Я видел, как меняются их лица — от недоумения к пониманию, а затем к ярости. И тогда я сделал то, чего они ждали меньше всего.

Снял шлем, обнажив голову, и низко, в пояс, поклонился им всем.

— Благодарю вас, люди православные! Благодарю, что не поддались обману и крепко стоите за землю православную! Москва еще не оправилась от удара предателей, а вы уже приняли на себя удар врага! Спасибо вам за великое стояние!

Я выпрямился и закончил:

— Теперь ваше сидение окончено. Помощь пришла!

Я стоял на паперти церкви Иоанна Предтечи, тяжело дыша. Мой поклон и мои последние слова «Помощь пришла!» упали в оглушительную тишину, которая длилась всего миг, а затем торговая площадь взорвалась.

Это был не просто крик. Это был рев тысяч людей. Мужики-ополченцы, до того стоявшие суровыми изваяниями, вдруг заорали. Женщины, топтавшиеся поодаль, в голос плакали и крестились. Шапки полетели в воздух. Площадь гудела, ревела и плакала, приветствуя не просто князя — свое спасение.

Я спустился со ступеней.

— Дорогу! Дорогу дай! К князю!

Сквозь ликующую толпу, расталкивая опешивших людей, пробивалась самая нелепая группа, какую только можно было представить. Несколько человек в грязных, потрепанных, но все еще пестрых одеждах. Скоморохи.

Предводитель ватаги, рыжий ломака и весельчак, картинно охнул и с театральным стоном рухнул мне в ноги, обхватив сапоги.

— Хозяин! — провыл он так, чтобы слышали только я и мое ближайшее окружение. — Заждались тебя! Ох, засиделись! Народ тут скучный, песни наши слушают, а денег не дают. Пора бы настоящее представление дать!

Я едва не рассмеялся от восторга. Это была невероятная, немыслимая удача. План Одоевского и Елисея только что из хорошего превратился в безупречный.

Я поймал взгляд Елисея, стоявшего у меня за плечом. Он все понял мгновенно.

— Забери их, — тихо приказал я ему, пока толпа вокруг нас продолжала шуметь, празднуя. — К войску да накорми, я потом поговорю.

Елисей молча кивнул и, подхватив ватагу ухмыляющихся скоморохов, начал растворяться в ликующей толпе. Кузьма Минин хмуро проводил их взглядом. Площадь ревела.

Следующим, кто привлек мое внимание, был Федор Петрович Чудинов-Акинфиев. Он, очевидно, понял, что власть утекает у него из рук, и спешил перехватить меня, восстановить свой пошатнувшийся авторитет.

Его лицо было бледным, но он постарался изобразить показное радушие. Низко, насколько позволял боярский кафтан, поклонился.

— Княже! — Его голос звучал подобострастно. — Прошу в кремль, в палаты! Там мои люди уже столы мечут, пир готов в твою честь! Отдохнешь с дороги, отпразднуем прибытие твое!

Вновь начал зазывать меня.

Толпа, услышав это, притихла. Все взгляды обратились ко мне.

Я медленно оглядел площадь, прошелся взглядом по вооруженным, усталым, но полным надежды лицам горожан и остановился на Минине. Затем повернулся к воеводе.

— Благодарю за честь. — Мой голос прозвучал твердо и громко, чтобы слышали все. — Но пировать сядем, когда враг будет разбит и земля ваша вздохнет свободно. Сейчас не время для пиров. Сейчас время для дела. После того как со всем разберемся — тогда и отпразднуем всем городом!

По толпе пронесся одобрительный гул, который тут же перерос в новые крики поддержки. Этот отказ от пира ради дела впечатлили их, кажется, даже больше, чем вся моя предыдущая речь.

Боярин Чудинов-Акинфиев так и застыл с протянутой в приглашающем жесте рукой, растерянно хлопая глазами.

Я, не удостоив его более ни единым взглядом, повернулся к тому, кто действительно держал этот город. К Кузьме Минину.

Тот меня понял. Шагнул вперед, и в его суровом лице не было ни подобострастия, ни страха. Он говорил как равный, как человек, знающий цену своему слову и своему делу.

— Княже, — твердо сказал он, и голос его разнесся над притихшим Торгом. — Город готов тебя поддержать во всем. Все, что имеем: пушки, порох, хлеб, что в закромах остался, — все твое. Посадское ополчение, что отбило приступ, готово встать под твое знамя и биться рядом!

Я шагнул к нему и положил руку на плечо.

— Спасибо, Кузьма, — сказал я, и в голосе моем звучала искренняя благодарность. — Но вы уже сделали больше, чем надо. Вы удержали город, когда в Москве царила смута. Не пустили эту заразу, этих воров. А дальше моя забота. Держите город и лечите раны. Мы справимся сами.