Инженер Петра Великого 11 (СИ) - Гросов Виктор

«Этот человек, — писал тогда глава ордена, — действует как дьявол-искуситель. Он развращает. Он несет ересь золотом и идеями о „прогрессе“ и „выгоде“. Он не ниспровергает веру. Он делает ее ненужной, заменяя ее верой в человека и машину. Он опаснее Лютера. Лютер расколол Церковь. А этот чернокнижник может уничтожить саму веру».

Тогда, в своем высокомерии, он счел эти слова преувеличением. Теперь же они звучали по другому. Русские строили в Женеве альтернативную цивилизацию. С другой экономикой, основанной на бумаге и обещаниях будущего. С другой армией, основанной на технологиях. С другой идеологией, основанной на выгоде.

Вернувшись к столу, он снова склонился над картой. Теперь Женева на ней была очагом чумы, а не ловушкой для русских. Той самой черной смерти, только поражавшей разум, и уже начавшей расползаться по Европе, заражая ее своими идеями, товарами и нечестивыми деньгами. Его Крестовый поход обернулся скальпелем в руках неумелого лекаря: пытаясь вырезать занозу, он лишь вскрыл гнойник, позволив заразе хлынуть в кровь всего христианского мира. Он запер тигра в клетке, слишком поздно осознав, что прутьями этой клетки служит вся Европа.

Не успел Климент XI оправиться от потрясения, как ему доложили о прибытии чрезвычайного посланника от Совета Берна. Швейцарец. Протестант. В сердце Апостольского дворца. Еще несколько месяцев назад подобное сочли бы кощунственной шуткой. Теперь же, под давлением обстоятельств, пришлось его принять.

Вошедший герр Штайгер оказался полной противоположностью велеречивым итальянским дипломатам. Кряжистый, с обветренным лицом и цепким, немигающим взглядом, он говорил без обиняков.

— Ваше Святейшество, — заявил он, пропустив цветистые преамбулы, — Совет Берна с тревогой взирает на события в Женеве. Мы не можем оставаться в стороне, когда у наших границ разгорается пожар.

Папа хранил молчание, давая швейцарцу высказаться.

— Мы готовы присоединиться к усилиям Священной Коалиции, — продолжил Штайгер, — и усилить блокаду этого русского анклава. Наши полки могут быстро решить проблему.

На мгновение в глазах понтифика мелькнула надежда. Однако швейцарец добавил:

— Но наши солдаты не воюют за красивые слова. Берн понесет убытки от прекращения торговли. Мы хотели бы получить… компенсации. И гарантии.

Начался циничный торг. Швейцарец требовал папских даров, торговых привилегий, права беспошлинного прохода для своих караванов.

В ходе разговора Штайгер, будто невзначай, обронил фразу:

— Мы, конечно, с негодованием отвергли предложение этих русских. Они осмелились предложить нам, свободным гражданам Берна, доступ к своим дьявольским технологиям в обмен на союз!

Смысл недосказанного заставил нервничать понтифика. Шантаж. Бернцы давали понять: если Рим не заплатит, они могут и передумать.

Холодный цинизм торгаша-еретика вернул Климента к мыслям о первопричине этого унижения. Он, Папа Римский, вынужден торговаться с купцом-протестантом. Крестовый поход… Какая горькая ирония! Джованни Франческо Альбани слишком хорошо знал историю. Уж он-то знает позор Четвертого крестового похода, когда «воины Христовы», забыв дорогу в Иерусалим, разграбили и уничтожили христианский Константинополь. Тогда тоже говорили о вере, а думали о генуэзских векселях и венецианских торговых путях. И вот он, наместник Святого Петра, спустя почти пять веков повторяет этот постыдный фарс. Объявляет священную войну за интересы лондонских банкиров, пахнущих барышом венских Габсбургов, чья набожность всегда измерялась весом имперской короны. Боже, какой позор.

В ушах зазвучал голос собственного секретаря накануне подписания буллы.

— Ваше Святейшество, — осторожно сказал тогда старый монсеньор, — а что, если Франция не поддержит нас? Король Людовик — прагматик. Он видит в русских союзников.

— Он не посмеет! — с гневом бросил тогда Климент. — Он — «христианнейший король»!

Самоуверенность, с которой он отверг тогда эти сомнения, теперь, под холодным взглядом швейцарца, обращалась в прах. Франция действительно заняла выжидательный нейтралитет. Протестанты цинично торговались. Его «единый фронт» христианского мира оказался фикцией. Единственной радостью стало то, что Король-Солнце оставил сей мир, отчего французы поменяли свое отношение.

Едва за швейцарцем закрылась тяжелая дубовая дверь, в кабинет снова вошел Паолуччи. На этот раз его лицо выражало еще большую тревогу. Климент начал нервничать. Сегодня день дурных новостей.

— Ваше Святейшество, еще депеши…

На стол легли два письма. Одно — из Стамбула, с печатью Блистательной Порты. Другое — из Мадрида.

Сломав печать на первом, Климент пробежал глазами строки. Султан, несмотря на «убедительные просьбы» послов, официально подтверждал свой торговый союз с русскими. Более того, он угрожал «серьезными последствиями» любому, кто попытается помешать русским судам в Черном море. Это был публичный плевок в лицо всему Крестовому походу.

Второе письмо, от нового испанского короля Филиппа V, было выдержано в более учтивых тонах, но суть его была не менее оскорбительна. Король выражал «глубочайшее недоумение» буллой. Английский флот, хозяйничающий в Средиземном море, беспокоил его больше, чем далекие московиты. Филипп прозрачно намекал, что был бы признателен, если бы Святой Отец обратил свой праведный гнев на еретиков-англичан, а не на потенциальных союзников Испании.

Понтифик без сил откинулся в высоком кресле и прикрыл веки.

Тяжелая дубовая дверь закрылась, отсекая последний звук удаляющихся шагов. В коридорах воцарилась тишина, и на Апостольский дворец опустилась ночь. Климент XI был наконец один. Один в своем огромном кабинете. Не наместник Бога на земле, а старый, усталый паук, безнадежно запутавшийся в собственной паутине.

Его великий Крестовый поход, не успев начаться, уже вяз в болоте цинизма, торга и откровенного предательства.

Медленно поднявшись, он подошел к большому распятию из черного дерева, тонувшему в тени. Его взгляд был прикован к изможденному, страдающему лику Христа, но с губ срывалась горькая, запоздалая исповедь.

— Я хотел величия, — прошептал он. — Войти в историю как объединитель Церкви. Я убедил себя, что таков Твой промысел. Что через это малое зло Ты ведешь к великому добру. Как же я ошибся…

Старые кости хрустнули, когда он опустился на колени перед безмолвным страданием.

— Я благословил на войну волков, чтобы они затравили другого волка. А они, почуяв кровь, теперь скалят зубы на все вокруг. Я развязал войну за золото и власть. И я проиграл ее в тот самый день, когда поставил свою подпись под той проклятой буллой.

Он замолчал.

Вернувшись к столу, он вновь склонился над картой. Взгляд сам собой нашел Женеву — крошечное пятнышко, ставшее центром урагана. Пальцы сами нашли донесение иезуита, лежавшее на краю стола. «Создают из воздуха деньги… продают оружие всем… не разрушают, а развращают…»

Слова складываясь в одну-единственную, леденящую душу мысль.

Они не еретики. Они — будущее.

Страшное, безбожное, механическое будущее.

А мы — прошлое.

И он своим Крестовым походом подхлестнул агонию этого прошлого.

Он сел в кресло. Отчаяние затопило его. Но на самом дне этой бездны шевельнулось иное чувство — холодная, ядовитая злоба. Отменить буллу? Невозможно. Однако можно сделать интереснее.

Взяв чистый лист бумаги, он обмакнул перо в чернильницу. Мысли лихорадочно перебирали варианты. Писать Иосифу? Англичанам? Кукловоды лишь посмеются. И тогда, как утопающий хватается за гнилую корягу, его мысль уцепилась за последнюю, самую призрачную надежду. Франция. Его министр, хитрый маркиз де Торси.

Рука, державшая перо, не дрогнула. Буквы ложились на чистый лист без единой помарки.

«Господину маркизу де Торси. Пишет вам не Папа Римский, а Джованни Альбани. Мы с вами, маркиз, совершили одну ошибку. Мы недооценили наших врагов. И теперь они празднуют победу. Но, возможно, еще не все потеряно. Я знаю, что произошло в Версале. И я знаю, что вы, как и я, не желаете ни триумфа Вены, ни гегемонии Лондона. Я предлагаю вам встретиться. И обсудить, как мы можем помочь друг другу спасти то, что еще можно спасти…»