Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

— Гляди-ка, зуб сломал, идол железный! — выкрикнул какой-то бородач под одобрительный гул.

Раздался оглушительный металлический скрежет — одна из цепей корчевателя с треском лопнул и отлетел в сторону. Машина дернулась и замерла. Хохот в толпе стал увереннее. На броне появился Дубов.

— Ничего, бывает, — бросил я ему достаточно громко, чтобы слышали в первых рядах. — Железо тоже устает.

Механики, матерясь вполголоса, принялись за ремонт прямо на глазах у народа. Эта мелкая поломка оказалась лучшей агитацией. Машина в их глазах потеряло демоничность — всего лишь сложный инструмент, который требует умения и может ломаться. Суеверный ужас сменился сперва знакомым злорадством, а затем — живым любопытством.

— Да они цепь не так закрепили, — авторитетно заявил один из кузнецов в толпе. — На излом пошла. Надо было через скобу пускать.

Через полчаса, починив и усилив конструкцию, «Бурлак» снова взялся за дело. На этот раз пень поддался. С жутким треском рвущихся корней его выворотило из земли и отбросило в сторону. За ним последовал второй, третий. К полудню половина «чертова плеша», расчищенная до широкой полосы взрыхленной земли, лежала перед ними. Казаки молчали. Их хозяйское нутро видело не дымящее чудовище, а гектары новой пашни, которые можно было получить не за год каторги, а за один день. Смешки прекратились.

Не хочу считать насколько выгодно использовать эту махину с дорогим обслуживанием и содержанием на такого вида работы. Главное, что есть возможность поставить дело на поток (в том числе и производство этих тягачей). Не все же мерить деньгами.

Второго «Бурлака» мы поставили на берегу Дона, где мои механики, используя трофейные детали и мой наспех нарисованный чертеж, сооружали временную лесопилку. Работа там превратилась в настоящее поле битвы. Рядом с нашими игнатовскими умельцами я приказал Зимину поставить артель из местных плотников — якобы в помощь, а на деле — для обучения и присмотра.

Местные с ходу принялись за глухой саботаж: работали спустя рукава. Терпение лопнуло, когда во время пробного запуска ременная передача соскочила со шкива и едва не убила одного из моих механиков.

Пришлось вмешаться лично. Собрав обе бригады, я вместо криков и угроз взял кусок мела и на большой доске начертил простую таблицу: «План — 100 досок в день. Оплата — 2 рубля на артель. За каждую доску сверх плана — 5 копеек премии. За каждую испорченную — 10 копеек штрафа со всех». А затем добавил: «Отвечают за результат и распределяют деньги обе артели. Сообща».

Цены были приличные, к примеру, на 2 серебряных рубля можно было купить 100 кг мяса. Либо в полтора раза больше — рыбы. При этом средняя дневная зарплата рабочего 5–10 копеек.

Правда был косяк. Не все умели читать, поэтому пришлось еще и разжевать.

К счастью, шестеренки завертелись. Игнатовские, заинтересованные в премии, перестали смотреть на местных свысока и начали их учить. А местные, не желая платить штрафы из своего кармана, сами приструнили саботажников (хотя там не о саботаже наверное речь, а о банальной лени). Через два дня лесопилка работала, а на берегу росла гора свежих, пахнущих смолой досок. Сама по себе технология была ничем, но помноженная на правильно выстроенную мотивацию, она творила чудеса. И только потом я узнал, что это золотая жила для местных.

Параллельно на площади, у всех на виду, шла модернизация третьей машины. Дубов, войдя в раж, превратил ремонт в настоящее техническое шоу. Он громко, на всю площадь, распекал своих механиков за ошибки и тут же объяснял казакам-зрителям, почему именно сюда нужно наварить дополнительный лист брони, а вот эту медную трубку в системе охлаждения заменить на более толстую.

— Двигатель, как конь добрый, — вещал он, обращаясь к обступившим его бородачам. — Ему в жару пить надо больше! Вот мы ему и делаем водопой пошире, чтобы не запалился в самой пахоте!

Он говорил с ними на их языке, сравнивая сложный механизм с понятными вещами, и они слушали и видели, что за грубой силой стоит мысль, расчет и постоянное улучшение.

Разумеется, без диверсий не обошлось. Ночью кто-то перерезал приводные ремни на лесопилке. На следующий день в одном из двигателей «Бурлака» обнаружился песок, насыпанный в маслобак. Зимин рвал и метал, обещая повесить виновных на первом же дереве.

— Не надо вешать, — остановил его я. — Повешенный — плохой работник.

Немудреная шутка развеселила самих казаков.

Мы усилили охрану объектов, изменив ее состав. Теперь в караулы вместе с моими гвардейцами заступали казаки из рабочих артелей — те самые, что получали от меня серебро. Я не сомневался: источник своего дохода они будут охранять яростнее любого наемника. И точно: через два дня они сами изловили и приволокли к Зимину двух бандитов, пытавшихся поджечь склад с досками.

К исходу недели Черкасск было не узнать. Страх и безделье сменились лихорадочной, деловой суетой. Пьяных на улицах почти не осталось — кто хотел заработать, работал; кто не хотел — был быстро поставлен на место своими же станичниками.

Вечером, сидя с Зиминым на крыльце, я наблюдал за улицей. Мимо проехала телега, груженая досками, которую охраняли два казака с фузеями наперевес — вчерашние бунтовщики, а ныне — защитники собственности.

— Знаешь, Петр Алексеич, — задумчиво сказал Зимин, — я, кажется, понял твою науку. Ты не порядок привез, а работу. А где работа, там и порядок сам заводится.

Я усмехнулся. Атаман уловил суть. Я всего лишь создавал условия, при которых им стало выгоднее строить порядок самим. Первый этап, демистификация технологии, был завершен. Теперь предстояло встроить этот обновленный, прагматичный Дон в экономику всей Империи.

На следующий день в полутемной комендантской избе, я собрал Зимина и десяток самых влиятельных из уцелевших атаманов. Я собирался предложить им сделку.

На грубо сколоченный стол легли трофеи — два пузатых кожаных мешка с казной Булавина.

— Это, господа атаманы, то, что было собрано на войну с Государем, — обведя их тяжелым взглядом, я сделал паузу. — По закону военного времени, все должно отойти в имперскую казну. Но Государь у нас милостив. Посему, половина — на возмещение убытков Империи. А вот вторая… — один из мешков я небрежно пододвинул к Зимину, — … остается здесь. В казне Войска Донского.

Атаманы затаили дыхание. Ох и влетит мне за самоуправство от государя — но он сам виноват, неча мне столько власти давать. В универах по госуправлению не учились, поэтому «рулим, как могём».

Мой ход ломал все их представления: царские воеводы всегда только забирали, и чтобы кто-то отдавал захваченное — такого на их памяти не было. Напряженные лица искали подвох, в каждом взгляде читался один и тот же вопрос: в чем уловка?

— Деньги — кровь земли, — продолжил я, намеренно используя их же поговорки. — И эта кровь должна работать. С сего дня объявляю о первых государевых подрядах.

Разложив на столе карту, я перешел к делу.

— Дороги разбиты, мосты сожжены, торговля стоит. Кто готов взяться за восстановление Большого тракта? Кто возьмет на себя охрану купеческих караванов?

Молчание. Атаманы переглядывались. Их мир не знал подрядов, он знал приказ и добычу.

— Что молчите? — усмехнулся я. — За работу платить будут. Серебром. Но не за красивые глаза, а за сделанное. Примем у вас сажень дороги — получите деньги. Охраните караван — вот вам доля.

— А кто судить будет, ладно ли сделано? — подал голос хмурый атаман с перебитым носом, Матвей Сизый. — Опять приказные приедут, начнут носом крутить да мзду требовать? Знаем, плавали.

— Судить будет ваш атаман, — указав на Зимина, ответил я. — И принимать работу будет он. Я лишь казначей. И платить буду по его слову.

На их глазах выстраивалась система. Я встраивался в их структуру, предлагая новый, экономический двигатель.

— Создавайте артели, — повысил я голос. — Набирайте людей. Ставьте десятников. Но учтите, спрос будет строгий. За пьянство и брак — штраф. Причем не с меня, а с вашей же войсковой казны.